Куда ни глянешь – горы и горы. На севере горная цепь загромоздила далёкий горизонт своими скалистыми снежными вершинами. Бесчисленные линии отрогов убегали на восток и терялись там в полуденной дымке. Юг же был заставлен беспорядочно разбросанными вершинами, большей частью плоскими и голыми. На дне у ближних привалов копились россыпи, рождаемые у подножия разрушающихся скал.
Растительность только пыталась проникнуть в это царство курумов (сомкнутая группа каменных глыб крупного размера с острыми обломанными краями, расположенная на нерасчлененной подстилающей поверхности различного наклона и имеющую способность перемещаться). Всё вокруг было серо, безжизненно, молчаливо, а руины скал делали картину ещё печальней. Этот пейзаж усиливал горестное и тоскливое чувство, не покидавшее Андрея с четвертого дня путешествия – когда они, приехав в гости к Иораму (отец Тинатин), обнаружили там, что называется мерзость запустения. Санаторий (легочный санаторий имени Ленина, «дворец гигиены») давно не работал, здания пошли трещинами, расположенный рядом поселок весь почти был заброшен (жители в основном были привязаны к санаторию – работали либо как-то кормились за счет здравницы). С этими местами у Андрея были связаны очень волнующие воспоминания, и он был удручён тем, в каком виде всё это сейчас находится.
Жена Иорама умерла, он жил один в ужасном бардаке – неухоженный и беспробудно пьяный. Первое, что он произнёс, увидев гостей, было: «Дайте на опохмел, очень надо». Андрей так и не понял, узнал его Иорам или нет. То была страшная карикатура на бывшего весельчака, душу компании, каким Андрей его видел в 1996 году. Таня вспомнила как Тинатин, гостившая у них в Волгограде, жаловалась, что «отец совсем плохой стал».
Андрей ничем не выдал своего разочарования. И, стоя на вершине, которую они с Таней облюбовали для восхождения, когда только первый раз поехали в горы на машине, и на которую наконец забрались, он хвалил и её и себя за этот подвиг. Они смотрели вниз, где кончался шероховатый край стены, далеко на дне ущелья торчали одинокие деревья.
– Отсюда упасть – мало не покажется, – заметил Андрей, крепче сжимая Танину руку. – Осторожно, не подходи к самому краю.
Её привёл в восхищение окружающий горный пейзаж, ей хотелось подольше побыть на вершине. Достав фотоаппарат, она беспрерывно щелкала, стараясь запечатлеть все детали.
После фотосессии они покинули вершину. Спускались по своим следам.
Подниматься в гору по россыпи значительно легче, чем спускаться. При подъеме, хотя мышцы и лёгкие работают с максимальным напряжением, положение всего тела остаётся устойчивым. При спуске же прежде всего приходиться преодолевать вес собственного тела, инерцию движения вниз. Это-то и составляет трудность, особенно при крутом спуске, когда каждый шаг подстерегают то скользкая поверхность камней, то замаскированные пустоты, то предательские ветки кустарника. Потеряй опору под ногой, не заметь вовремя препятствия – и можешь сорваться. Так и случилось с Андреем: не удержались ноги на откосе, не успели руки схватиться за выступ, и он покатился вниз вместе с россыпью. Поднялся, отряхнулся, хотел идти, но острая боль стянула правую ногу. Сквозь брюки выступила кровь. К счастью, рана оказалась неглубокой, и он, когда Таня к нему спустилась, смог продолжить путь.
Спускались долго. Лощина была завалена крупными обломками. На трёхкилометровом отрезке пути между вершиной и дорогой, где оставили машину, природа, казалось, сосредоточила все имеющиеся в её распоряжении средства, чтобы максимально затруднить путешествие: густые заросли, россыпи, прижимы. Больная нога усиливала исподволь накапливавшееся раздражение Андрея. Злоба трудовых будней теряла свою соль, но и здесь, на отдыхе, вдали от работы он оставался недоволен. Все серьёзные решения, когда-либо принимавшиеся им, были индуцированы такими вот спонтанными неясными волнениями, которые долго-долго бродили в тайниках души, а потом выплеснулись наружу в виде конкретных поступков. В данный момент ему хотелось одного: как можно скорее вернуться в Волгоград.
Таня списала его недовольный вид на травму. Когда добрались до машины, она вытащила из багажника сумку с едой, аккуратно разложила всё возле поваленного дерева, а когда Андрей присел, заботливо подала кусок жареного мяса и стакан вина.
– Что, до сих болит болит?
Он через силу улыбнулся:
– Да ерунда.
И устыдился – она-то не виновата в том, что у него очередной бзик и он никак не может расслабиться и наслаждаться жизнью. Господи, вокруг природа, чистый горный воздух, от которого кружится голова, рядом обворожительная девушка – что ещё нужно для полного счастья!?
Конечно же, постоянный единственный мужчина – самое то… может это эгоизм чистой воды, но это так. Несчастные дуры – все те, кто думает иначе. Таня была на вершине блаженства. Она была счастлива от того что ОН РЯДОМ… и в любую минуту можно обрушиться на него градом ласк, нежных прозвищ, сладострастным шепотом и жаркими поцелуями. Засыпать сложив на него руки и ноги. Просыпаться от тяжести сложенных на неё его рук и ног. Заниматься любовью с ним когда хочется, где хочется и сколько. Препираться с ним а потом мириться. Чувствовать себя любимой. Постоянно задавать ему дурацкие вопросы «А ты меня любишь??? А я красивая??? а я…. и так далее и тому подобное» и получать ответы ДА-ДА-ДА-ДА-ДА-ДА!!! Короче Андрей ей нужен как воздух, она без него не может… ей без него никак нельзя и вообще… она его любит!!! Да, и самое главное – скорее рожать от него детей и воспитывать их вместе. Таня не сомневалась, что забеременеет (если уже не забеременела), ибо окружающее пространство буквально кишело сперматозоидами, они плавали в воздухе, ползали по всем горизонтальным и вертикальным поверхностям, и любая женщина, просто зайдя в комнату, в которой остановились Андрей и Таня, неизбежно бы забеременела.
Они так и не доехали до Тинатин Бараташвили, хотя она, узнав об их приезде, настойчиво звала к себе. Таня не горела желанием, потому что после того подслушанного разговора вообще сторонилась Тинатин. А Андрей боялся очередного разочарования. И боялся сам себя – как поведёт себя в месте, овеянном священными воспоминаниями о Кате.
Умом понимал, что его нынешняя подруга ничуть не хуже погибшей (о которой действительно пора забыть или по крайней мере перестать уже рефлексировать), но ничего не мог с собой поделать. Не то чтобы умершая заполнила его жизнь… но он слишком часто вспоминал её в последнее время, а здесь, в этих местах мысли о ней стали совершенно невыносимы. Создатель наградил Андрея хорошей памятью. Но память сыграла с ним злую шутку. Ему неизбежно помнить свою погибшую невесту. Его сердце покоится рядом с ней, в гробнице любви, воздвигнутой им. Он никого не подпускает к своей святыне. За годы живых и мертвых странствий она привыкла к виражам его автомобиля, покачиванию вагонов и перегрузкам в самолетах. Малейшее упоминание о ней приводило его в священный трепет. Она чрезвычайно много значила для него при жизни, но сейчас временами ему казалось, что после смерти она стала жить для него другой жизнью, более значительной, чем первая. С необычайной ясностью представлял он себе всё, что она говорила и делала, незримо чувствовал её присутствие.
Да, он понимал, что, может, его святыне будет спокойнее в тени кипарисов и мрамора. Она закончила свое земное странствие, и видит бог, неизбежно ей покоиться в долине печали и безмолвия. А он должен идти дальше, но уже без этого груза.
И сейчас, когда он прибыл с другой девушкой в это место, где когда-то был счастлив с Катей, души метания были всего-навсего поводом для неких конкретных шагов – а какие это будут шаги, он пока не знал.
Вершины гор золотил закат. Буро-кровавые полосы стремительно ниспадали с неба, то с разлета проваливаясь в расселины скал, то вздымаясь на багряных гребнях. Оранжево-синие отблески осыпали заросли кизила, тянувшиеся по откосу, отражались рябью в изгибах реки у огромных валунов.
– Вот они какие, наши дела! – прислушиваясь к шелестам уходящего дня, сказал Андрей, и беглым взглядом окинул темнеющее небо.
Они с Таней стояли на краю гребня, а на другой стороне ущелья, в базальтовых отблесках, гордо вздымалась гигантская розовато-бурая скала. Её вершина терялась на орлиной высоте в зелёно-красных дымах. Прекраснейшая декорация к единственной и самой лучшей пьесе, которую могло создать человеческое воображение; или зрительная увертюра к начинающейся, и тоже самой лучшей мелодии, которую из миллионов людей слышали только двое. Таня вскинула горячие глаза, на шелковых ресницах блеснула слезинка.
– Андрей, мой любимый Андрей!
Она никак не могла поймать его настроение. Способность ускользать у него потрясающая, и если он наконец добился того, чего хотел – ускользнул в тихое местечко, где можно заниматься безумным, страстным сексом, то теперь ему захотелось в тайное темное место, о котором никому неизвестно, в котором можно отдохнуть от мира.
