Есть всего два основных буддийских канона. Первый – тхеравадинский, на языке пали, хранящийся в странах Юго-Восточной Азии. А второй – санскритский, то есть, говоря дословно, на языке «не пали». А именно так и называется непальский язык – «непали»! (Не знаю, сделал ли я какое-то лингвистическое открытие, но для мнемотехники точно полезная находка.) На двух этих канонах и основываются две главные ветви буддизма – Тхеравада (южная ветвь) и Махаяна (северная ветвь).
Но вернусь к непальскому, точнее «неварийскому», буддизму. Из Центра Лотосовых исследований в Катманду Тэрасава-сэнсэй принес статью японского ученого Шучо Такаока, который и содержит этот центр. Он утверждает, что сами непальцы не осознают ценности своей религиозной традиции, и для ее спасения необходимо, чтобы традиция открылась для людей извне. Если она замкнута внутри только непальцев, непальская молодежь рано или поздно устремится во внешний мир – к ценностям «цивилизации», понимаемой, как правило, на американский лад. В результате потеряется преемственность, и традиция умрет. Чтобы этого не произошло, традиции должны открыться навстречу друг другу. Тогда у молодежи появится огромный выбор, помимо материально-технической «достижений», и различные традиции начнут взаимно обогащаться.
Мы, буддисты из христианских стран, как раз и являемся такими людьми извне, благодаря которым может быть спасен буддизм в традиционно буддийских странах. Мало того, автор статьи приводит факты взаимного обогащения последователей дзен-буддизма и католицизма. У меня сразу всплыла в памяти фотография, где Тэрасава-сэнсэй бьет в молитвенный барабан в каком-то костеле в Америке.
Конечно, нельзя говорить, что «неварийский» буддизм дошел до наших дней в абсолютно законсервированном виде. Например, в нем постепенно исчезли монахи-бхикшу, которых заменили ачарьи – религиозные домохозяева с женами и детьми. При этом женщине стала отводиться большая роль в разных церемониях. Так, на одном из фестивалей – а фестивали, собственно, и стали основной формой приобщения к буддизму – ачарьи вылепливают из поджаренных бобов статую женского божества, а потом дети с удовольствием ее съедают.
Есть разные версии, почему произошел возврат непальских монахов в мир. По мнению нашего Учителя, это результат насильственной политики со стороны королевской династии Непала, которая последовательно исповедовала индуизм. У автора статьи более мягкое толкование. Он считает, что непальскому буддизму просто приходилось «приспосабливаться» к индуизму и что вообще любая традиция развивается всегда с оглядкой и с учетом соседних с нею традиций, а те, в свою очередь, обретают форму от соприкосновения с еще более дальними. А в итоге все религии и обычаи оказываются так или иначе завязаны друг на друга. Вот почему идея «чистоты» и «православия» является искусственной.
Современных непальцев в этой идее не упрекнешь. Стремясь возродить монашество, они просто приглашают священников других традиций, где монашество никогда не исчезало. Поэтому многие путают непальский буддизм с тибетским. Ведь именно тибетские ламы образовали целую колонию вокруг знаменитой ступы Будданатх, попавшей в фильм Бернардо Бертолуччи «Маленький Будда». И несведущие люди уже начинают думать, что эта ступа с глазами – особенность исключительно тибетского буддизма.
Я все присматриваюсь к выражению этих глаз и никак не могу понять, улыбаются они или хмурятся. А может быть, хмурятся полушутливо? Точь-в-точь как моя жена…
17 января 1999 года, воскресенье. Сегодня утром, после ночлега в очередной горной деревушке, я услышал нечто необычное – голос жены отчетливо звал меня. Окончательно проснувшись, я вскоре понял, что это блеет козочка. В тот же день, когда мы остановились на обед в другом селении, я снова услышал твой голос – в соседней комнате мать баюкала ребенка в точности твоими интонациями.
Наверное, мы уже очень соскучились друг по другу. Но Учитель и все ребята настроены путешествовать еще как минимум два месяца и побывать в Пакистане. Выдержу ли я такую долгую разлуку? Может быть, когда мы заедем в Дели, я полечу домой?
22 января 1999 года, пятница. Я все еще под сильным впечатлением от нашего похода в ущелье Дарлин. 19 января мы вернулись оттуда в Патан вместе с тремя «детьми-бодхисаттвами», решившими принять посвящение в монахи от Тэрасавы-сэнсэя. Почти сразу наш Учитель повез их к ламе Ганькаджи, чтобы представить своих будущих учеников и попросить его быть их наставником в отсутствие Тэрасавы-сэнсэя. Лама Ганькаджи вроде бы и согласился взять на себя ответственность за ребят, но вместе с тем говорил о трудностях содержания в его монастыре еще троих человек на постоянной основе. При этом лама вскользь с улыбкой поведал о последствиях нашего однодневного пребывания в его монастыре. Продавцы деревенского магазинчика были шокированы тем, что некоторые из нас покупали у них сигареты и виски. «Настоящие ли это монахи?» – спрашивали они ламу.
Да, непальцам трудно понять русскую душу. Особенно мы это почувствовали, когда на следующий день в «Шакья Сингх вихаре» кто-то из непальцев обнаружил в мусорном ведре бутылку из-под виски, о чем тут же «стукнул» настоятельнице. Она вовсе не такой близкий друг Тэрасавы-сэнсэя, как лама Ганькаджи, и отнеслась к «инциденту» со всей серьезностью. Подошла к нам после утренней молитвы, когда мы были все в сборе, и высказала свое возмущение. Пришлось одному из нас – не будем называть имен – брать на себя вину, чтобы не подумали плохо про всех.
Как бы то ни было, репутацию свою, да заодно и Тэрасавы-сэнсэя, мы сильно подмочили этими виски, и в итоге Учитель решил не напрягать ламу Ганькаджи и предложил троим своих новым ученикам последовать за нами в Индию. Для жителей отдаленных горных селений Непала поехать в Индию – хоть и близкую по культуре и языку, но другую страну! – вовсе не простой шаг. Но трое мальчиков решились на него с благословения родителей.
Тэрасава-сэнсэй попросил нас относиться к новичкам как к полноправным членам сангхи, не допуская разделения на «русскую группу» и «непальскую группу». Для этого он возложил на каждого из нас свой вид ответственности за новичков. Самый старший из нас, Сергей, должен заботиться о том, чтобы они следовали монастырскому распорядку, Ильхэ-сыним – обеспечивать их одеждой, мылом и прочими предметами гигиены. О психологическом состоянии 14-летнего Сантоша – самого младшего из мальчиков, Учитель предложил заботиться мне, так как у меня есть маленький сын.
Хотя Сантош не знает английского, у нас наладился контакт без слов. Имя его переводится как Радость. Паренек неплохо рисует. На одной из его картин изображен на фоне Гималаев Будда с двумя зайчиками. Посвящено, видимо, Году Зайца. Но почему зайцев два? Может, потому, что только Будда может погнаться за двумя зайцами и поймать-таки обоих? А точнее, ему и гнаться не надо – они сами к нему придут и лягут у ног!
После похода в горы мы провели в Патане всего два дня. По приглашению Центра Лотосовых исследований Тэрасава-сэнсэй прочитал лекцию в храме возле одной из четырех ступ Ашоки, под названием Пурчок. Мы часто завтракали возле нее чаем с пончиками. Мучные изделия стали для нас невыносимо дефицитными за четыре месяца путешествия по Индии, и мы с нетерпением ждали этих завтраков. Так что ступа прочно связалась в нашем сознании с пончиками, благо что и по звучанию Пурчок – это почти «пончик».
Другим дефицитом стала возможность помыться под горячим душем, и Учитель на один день снял номер в гостинице «Нараян», тоже рядом с этой ступой, чтобы мы смогли по очереди насладиться позабытым «благом цивилизации».
Сам монастырь Пурчок представляет собой одно из самых традиционных по архитектуре патанских жилищ: квадратный замкнутый двор, куда выходят галереи четырех этажей с дверями и окнами в кельи и алтарные комнаты. То есть вся подъездная инфраструктура, включая лестницы, оказывается не внутри здания, а прямо на улице. Попадаешь во двор с улицы через низкую дверь как будто в подъезд, а на самом деле – во двор под открытым небом. Из противоположной стены, увенчанной пагодой, смотрят на тебя другие столь же низенькие воротца, но они не для людей – за ними статуя Будды. С улицы не определишь размеры всего здания. Затертое с двух сторон другими домами, оно кажется обыкновенным четырехэтажным строением с одним подъездом. Только зайдя в подъезд, обнаруживаешь глубину этого строения, которое оказывается лишь ребром большого двора. А если пройти через этот двор, попадаешь в узенький проход в противоположной стене, ведущий на террасу на склоне холма, откуда неожиданно открывается вид на весь Катманду. На террасе разбит садик и растут стриженые деревья. Есть также беседка с небольшой ступой на крыше. И даже подзорная труба имеется, чтобы разглядеть получше непальскую столицу.
