– У меня остался экземпляр четвертого номера журнала. Я его пересниму и привезу тебе кассету. Алик хочет доставить ее в Париж вот по этим адресам. Или в магазин “Имка-Пресс”, это на улице Монтань-Сент-Женевьев, или в редакцию “Русской мысли”…
В вестибюле Кира, взвинченная, говорит по автомату:
– Все будет как в лучших домах, можешь быть спокойна, ты меня знаешь… На Смоленской через полчаса! Светка, ты настоящая подруга!
Она вешает трубку и лихорадочно роется в сумке в поисках монеты.
Находит, набирает номер.
– Теть Дусь, это Кира. Маму позовите… Мам, я не приду, разберитесь сами… А котлеты? Ну свари макарон! Да потому!.. – вдруг рявкает она.
У стола, за которым сидят Пьер с Успенским, стремительно появляется Кира.
– Пошли… Быстро! Мы опаздываем!
– Куда?
– Куда надо!
Успенский вопросительно смотрит на Пьера.
– Договорились… – кивает Пьер.
Они с Кирой уходят.
– О чем это вы договорились? – подозрительно спрашивает она.
В вечерней толкучке у метро “Смоленская” подруга Света вручает Кире связку ключей:
– Уходя, запрешь на оба, вот этот нижний. Белье в правом ящике комода. Там даже какая-то бормотуха на кухне, можете гулять. Предки только в пятницу приедут…
– Все поняла…
– А француз-то где? – интересуется Света.
– Да вон он…
Кира тычет пальцем в Пьера, который листает журнал “Огонек” у киоска “Союзпечати”.
– Ну, ты даешь!
Они смеются, и Света убегает…
Кира с Пьером лежат в постели.
– А вдруг ты меня не любишь?
– Почему это?
– Кто тебя знает? – вздыхает Кира. – Может, ты прикинулся…
Пьер тихо смеется:
– Какая ты прелесть…
– Смотри…
Она садится, закуривает сигарету.
За большими пыльными окнами мастерской стемнело. Кира сует ноги в туфли и пробирается между полотном на мольберте и ободранным вольтеровским креслом, мимо наваленных грудами холстов и подрамников. Грязные стены увешаны гравюрами, иконами, фотографиями. На столе старинный граммофон и вятские глиняные игрушки, на шкафу – коллекция самоваров.
– Светкин папаша – бабник знаменитый, – ухмыляется Кира. – Он сюда девок водит. Вообще-то он – специалист по итальянскому маньеризму, работает в Пушкинском музее. Мужик, надо сказать, очаровательный…
В кухонном углу, где стоит плита на две конфорки и видавшая виды раковина, Кира нашаривает на полке открытую бутылку портвейна “Три семерки”, наливает два стакана, несет в постель.
– Это что?
– Портвейн.
Пьер нюхает и морщится:
– Гадость…
– Уж извини, французского шампанского не запасли. Как говорится, постой-ка, брат мусью…
Они смеются.
– За что пьем? – спрашивает Кира.
– Как за что? За встречу в Париже!
Она опускает глаза:
– Когда оно еще будет… А за что-нибудь попроще?
– Например?
– За любовь.
Пьер внимательно смотрит на нее:
– За любовь!
Они чокаются, пьют и начинают целоваться…
Девушка в форме “Аэрофлота” привязывает бирку к ручке, и грузчик перетаскивает чемодан Пьера на транспортер. Получив посадочный талон, Пьер с сумкой на плече подходит к Кире, хмурясь, оглядывает зал.
– Ну, где же он? Мне пора на паспортный контроль… Давай еще раз проверим. Телефон у тебя есть, адрес есть. Жду звонка. Как только станет известно число, звонишь. Дата, номер рейса… Если проблемы с телефоном, посылаешь телеграмму… Телефон посольства не потеряла?
– Вон он несется… – говорит Кира.
В толпе пробирается взмыленный Успенский. Пьер машет ему рукой. Валера кидается к ним.
– Думал – кранты… Еле поймал машину! Извини…
– Ну? – Пьеру не терпится.
Успенский вытирает пот, косится по сторонам.
– Погоди, не все так просто… Кирк, мы сейчас. Пошли…
– Куда?
– В сортир…
Успенский и Пьер идут по залу и скрываются за дверью мужского туалета.
В туалете полно народу – одни топчутся у умывальников, другие ждут, пока освободится кабинка. Успенский занимает очередь. Хлопает дверь, кабина освободилась. Валера подталкивает Пьера, тот послушно заходит в кабину. Запирается, стоит в ожидании.
Еще кабина освободилась. Успенский кивком пропускает мальчишку, который стоит за ним. Когда освобождается кабина рядом с Пьером, он ныряет туда. Запирается, тихо стучит в стенку, разделяющую кабины.
Пьер видит, как внизу под перегородкой просовывается ладонь, в которой две кассеты и записка с адресом.
У стойки паспортного контроля небольшая очередь. Пьер обнимает и целует Киру:
– До встречи в Орли!
Кира плачет.
– Мы же никогда не увидимся! – захлебываясь и глотая слезы, она судорожно объясняет: – Я не хотела… не хотела тебе говорить… Меня вызвали в первый отдел и сказали… что Париж обойдется… обойдется без меня…
Люди оглядываются на рыдающую Киру.
– Что такое первый отдел?
– Гэбэ… Посоветовали аккуратней… выбирать знакомства…
Пьер прижимает ее к себе. Успенский отчужденно смотрит на них.
– Из-за меня? Будь они прокляты! Я вернусь. Я обязательно вернусь!
– Они тебя не пустят!
– Я что-нибудь придумаю…
По радио объявляют о начале посадки на парижский рейс. Пьер застывает в поцелуе с Кирой. Жмет руку Успенскому и идет к стойке пограничника.
Дождавшись штампа в паспорте, Пьер оборачивается с трагическим лицом, поднимает руку. И исчезает за загородкой.
Кира с Успенским идут по залу. Кира вытирает слезы. Валера достает из кармана фляжку с коньяком, молча протягивает Кире. Кира останавливается и пьет из горлышка.
– Спасибо… На такси?
– Надо дождаться сообщения о вылете. Мало ли что…
В толпе пассажиров Пьер проходит в салон самолета, кладет сумку на багажную полку и садится на свое место у окна. Он устраивается в кресле, пристегивает ремень, закрывает глаза.
Наконец все расселись, стюардессы захлопывают багажники, слышно, как задраивают двери.
Однако у экипажа возникает какая-то заминка. Две стюардессы что-то горячо обсуждают с пилотом. Старшая стюардесса идет по проходу с человеком в штатском, внимательно оглядывая пассажиров.
По радио объявляют о задержке вылета по техническим причинам.
Пьер старается смотреть в окно.
Успенский стоит в очереди к окошку информации. Получив справку, он отходит с мрачным видом. Кира ждет в тревоге.
– Ну, что там?
– Задержка вылета по техническим причинам…
Валера вынимает фляжку и прикладывается к ней.
– И мне давай… – просит Кира.
Пьер смотрит в окно, как самолет неторопливо выруливает на взлетную полосу и замирает. Наступает томительная тишина. Внезапно взревывает мотор, самолет вибрирует, набирая обороты. Машина срывается с места, разгоняясь все быстрее. И наконец отрывается от земли.
Пьер в изнеможении откидывается в кресле и закрывает глаза.
В репетиционном зале Большого идет утренний класс балетной труппы. Кира работает вместе со всеми. Репетитор лет сорока дает команду, концертмейстер начинает играть. По окончании пируэта девушки идут к выходу, мужчины отрабатывают прыжок.
За столиком в буфете пьет кофе Вероника, служащая канцелярии балетной труппы. Махнув ей рукой, Кира подходит к стойке:
– Шура, ты меня осчастливить обещала…
Буфетчица достает сверток из-под прилавка.
– Сосиски только свиные. Молочные, может, на той неделе…
– Давай хоть свиные… Сколько я тебе должна?
– Галкина, ты про пятницу в курсе? – оборачивается Вероника.
Расплатившись и спрятав в сумку сверток, Кира с чашкой кофе подходит к Веронике, но не садится.
– Опять шефский? Сколько можно?
– А я что могу сделать? У Нонки бюллетень, Мартынова со вторника в декрете… Сама, что ли, в Калугу поеду?
Кира выходит из театра с подругой Светой. Они целуются и расходятся в разные стороны. Киру окликает Франсуа Оливье, корреспондент “Радио Франс”.
– Мадемуазель Галкина! Не спешите, пожалуйста…
Услышав французский акцент, Кира застывает. Оливье подходит к ней.
– Меня зовут Франсуа Оливье. Я корреспондент французского радио. Вы разрешите вас проводить?
– Извините, я… Я иду на метро. Мне домой надо…
– Прекрасно, идемте…
Он берет под руку растерянную Киру. Пройдя несколько шагов с ней, он говорит негромко:
– У меня для вас новости из Парижа…
Кира, возбужденная, идет, торопится по Чистопрудному бульвару и сворачивает в Харитоньевский переулок.
У дома Успенского стоит “победа”, человек грузит картонные ящики в багажник.
Кира замедляет шаг. Двое в штатском выводят из подъезда Успенского с растерянной ухмылкой на губах. При виде Киры ухмылка сползает с его лица. Он невольно останавливается, но его подталкивают к машине. Валеру усаживают на заднее сиденье, двое в штатском – по бокам. Водитель захлопывает багажник, садится за руль. “Победа” трогается.
