Все и впрямь было вроде даже хорошо, никто ни о чем так и не догадался…
Потом, через несколько дней, случилась у бабушки «нечаянная радость» – в сумке на самом дне откопался внезапно «цельный рупь» – а то и до получки дотянуть было бы не с чего.
В одно из воскресений февраля на катке Чистых Прудов народу было – битком, и расчищенного для катания места на льду не хватало.
Все и не катались, а только ехали, толкались и падали.
А мальчишки постарше возле самого выезда на лед затеяли хоккей.
Они азартно размахивали своими обгрызенными, треснутыми и перемотанными синей изолентой клюшками и бегали, как угорелые, сбивая всех подряд, за круглой плоской коробочкой заледеневшего гуталина.
«Канадцы хреновы!» – произнес чей-то рухнувший в сугроб дедушка и с досады замахнулся детской пластмассовой лопаткой почему-то на безвинного пацана, который как раз пытался его поднять. Малый тут же бросил это неблагодарное занятие и погнал к своим.
А рядом смирно стоял на двухполозных коньках, привязанных к белым валенкам прямо на галоши, внучок в серой шапке с красной звездой и длинной шубке «на вырост», туго перетянутой солдатским ремнем, и терпеливо ждал, когда же дед встанет сам и снова протянет ему лопату, чтобы уцепиться за нее и ехать дальше.
Светка и Людка, подружки-третьеклассницы, соседки по двору, как всегда по выходным, с самого «с ранья», как ворчала Людкина бабка, еще дома надевали коньки.
Грохали в них, каждая сначала по своему коммунальному коридору, потом – по ступенькам «черной» лестницы, и выходили почти одновременно в заснеженный двор.
Брали друг друга под ручку – Светка еле доставала подружке до плеча, поэтому Людка цепляла ее под мышку – и они катились на коньках по утоптанному снегу в свой нечищеный дворниками заледеневший переулок.
Одна – в черных «гагах», другая – в белых, сильно облупленных на мысах «снегурочках», но обе в одинаковых толстых вязаных рейтузах и видавших виды курточках «на ватине» – зеленой и синей, состеганных Светкиной теткой – портнихой вручную из материнских выцветших плащей-болонья.
Подруги сворачивали за угол заснеженного переулка и прямо по круглым булыжникам переходили трамвайные рельсы точно под указателем «Осторожно – дети!», потом ловко хватались за ананасные чугунные шишки ограды и перелезали в сквер.
Там пересекали бульварную дорожку, перешагивали через низенький деревянный частокол над прудом и по сугробам, боком-боком, спускались, наконец, на лед.
В тот день, откатавшись часа два и отморозив носы и щеки, девчонки вылезли той же дорогой на аллею и плюхнулись ненадолго на ближайшую лавку.
Подружки весело пыхтели, никак не могли отдышаться.
Из-под длинноухих шапок – «кибальчишниц» и из скинутых сырых варежек выползал пар и тут же исчезал в зимнем прозрачном воздухе.
Дымились, подтаивая на коленках, даже окаменевшие от снега рейтузы.
Очень хотелось снять шапку с мокрых волос, но этот номер точно грозил затяжным бронхитом – и лишением себя походов на каток.
И на скамейке сидеть долго тоже было нельзя – зубы начинали стучать примерно через десять минут.
Какой-то парень сказал уже, проходя мимо них:
– «Девчонки, движение – жизнь! Что расселись?»
И Людка со Светкой неохотно встали – но тут же взвыли: так наломаны были окоченевшие ступни старыми коньками на оборванных, в узелках, хлипких шнурочках!
Людке коньки давно уже жали «и в длину, и в ширину», а на новые денег у бабушки не было.
Людка жила с бабушкой, а та вечно жаловалась на маленькую «пензию».
У Людкиной матери была своя, отдельная семья. И тоже маленькая зарплата.
И мелкой Светке конёчки-то достались после Людки же, а вернее, от Людкиной соседки, и велики они были Светке размера на полтора.
Она напяливала свои «снегурки» на два толстых носка. Но шнурки тоже были не фонтан, то есть, гниловаты, и под конец катания ботинки безбожно вихлялись.
Дорога домой была мучительна, а потому и смешна до коликов. Спотыкались и падали через каждые пять шагов, и приходилось то и дело останавливаться, чтобы отдохнуть и отсмеяться.
«Надо было нам с собой ботинки взять, а то дорога всего-то минут пятнадцать, а мы сто лет уже на коньках ковыляем, ну точно, две инвалидки из ШД!» – ворчала, с бабкиными интонациями, Людка.
«Ага, Люд, ты что – окосела? Таскать еще с собой эти ботинки дурацкие… куда их класть-то, лучше уж так, налегке! А ты про какое такое ШэДэ?» – поинтересовалась любопытная до жути Светка.
«Не какое, а какую! Ты что, не знаешь, что ли, как дразнят 305-ю школу, которая возле кинотеатра “Встреча”?»
Светка нарочно, как болванка китаёзная в воротнике веером на соседском комоде, замотала головой в разные стороны, и Людка зачастила с выражением:
– «Школа триста пятая – самая проклятая! Мало в ней учеников – это школа дураков!»
– «Ну и чего?» – не врубилась подруга Света.
– «Свет, а ты сама туда не пробовала поступать? Чего-чего! Повторяю по буквам для тупых:
Шэ – школа, Дэ – дураков! Инвалидский интернат! Там дети на всю голову больные. А мы с тобой сейчас – на все ноги! Поняла?»
– «А-а-а! Так бы сразу и сказала! А вот мы и до нашей школы дотащились, теперь можно и полетать немного!»
Светка не чокнулась. Просто «полетать» у девчонок означало «прокатиться на школьных воротах»
Их школа стояла почти точно напротив их дома, в том же переулке, где они жили.
Школьный двор обнесен был мощной оградой из высоких чугунных черных прутьев с вызолоченными «пиками» на каждом копье.
По высокому цоколю некоторые прутки были кое-где раздвинуты, наверное, головами прогульщиков.
Этот двор когда-то давным-давно запирали на замок – остались здоровенные чугунные ворота, с оторванными напрочь верхними петлями.
Обе воротины провисали резко в сторону на нижних петлях и потому болтались без толку, настежь распахиваясь и почти перегораживая узенький тупиковый переулочек.
Местная дворничиха кое-как приматывала их цепями внутри школьного двора к прутьям ограды.
Для тех, кто понимал, ворота школы представляли собой потрясный и, главное, бесплатный аттракцион почище качелей или там каруселей.
Надо было отвязать цепочку на любой из воротин, потом разбежаться немного, оттолкнуться и встать обеими ногами на нижнюю перекладину железной скрепляющей рамы, уцепиться руками за прутья и – поехали!
Через какое-то время эта половинка чугунных ворот стукалась о квадратный столб, к которому она была прицеплена нижней петлей. И автоматом возвращалась обратно во двор. Вот тут уж начинался просто полет!
А если кататься вдвоем, сразу на обеих створках, то надо было одному встать спиной, а другому – лицом к переулку и так рассчитать промежутки между «полетами», чтобы не случилась вдруг незапланированная «состыковка».
И лишь одна мелкая неприятность портила клёвое катание – «немазаные» эти ворота отвратно и жутко громко скрипели и ныли на весь переулок.
Звук этот вызывал у «катальщиков» чувство бешеного восторга. А стук об столб – переворот внутренностей и тихий ужас в организме.
Но жильцам нижних этажей Светкиного с Людкой дома катание такое почему-то очень не нравилось.
Особенно – летом, и даже весной, – когда уже открывали окна.
Сами-то хоть бы разок прокатиться попробовали, эх! А то сразу – вопить, чтобы прекратили немедленно!
Вот в позапрошлом году, в начале мая, произошла с Людкой такая фигня, что и вспоминать неохота.
Как-то днем Людка одна «летала» себе, никого не трогая, на любимых воротах, животом почти наезжая сначала на свой дом, а затем быстро удаляясь спиной в самую глубь школьного двора.
И вдруг заметила, что в нижнем, крайнем справа окне, мельтешит нервная какая-то тетенька.
Тетка эта широко, но как бы беззвучно открывала рот и, видимо, долго уже грозила из открытого окна чем-то типа деревянной скалки!
Людка показала ей язык и тихо-мирно грохоча, продолжала наслаждаться полетом, стукаясь воротами об столб все быстрее и быстрее и едва удерживаясь при этом ногами на тоненькой железной жердочке.
Тетенька в окне появляться перестала, зато внезапно возникла в подъезде – угрожая тем же самым неопознанным предметом – и вперевалку, но довольно быстро, побежала в сторону Людки.
Людка тут же, как обезьяна с ветки, слетела со скрипучих ворот и драпанула, балбеска, в сторону дома, – навстречу врагу.
Тетенька широко расставила руки и ноги, как заправский вратарь.
Людка было уж прошмыгнула мимо, по стеночке, но тетка как-то изловчилась и успела ухватить ее сзади за шиворот старенького демисезонного пальтишка.
Воротник здорово треснул, отлетела и покатилась по асфальту давно разболтанная верхняя пуговица.
Полное торможение привело бы к поимке, поэтому Людка, как кошка, быстро присела, легко выскочила из собственного пальто и понеслась к себе домой раздетая, в одном летнем платье без рукавов.
