На горе появился профессор Жданович, все в той же помятой блузе и панаме. За ним следовала журналистка, с обожанием глядя на любимого пастыря. Жданович извлек книгу, и на ее кожаном переплете блеснула оттиснутая золотом надпись: Ригведа. Жданович раскрыл книгу, так чтобы заря освещала страницы, и стал читать.
Смотри, ночь уходит.
И восходит на свое ложе заря.
Вот льется свет.
Наилучший из всех светов.
Огонь утренний, лучистый.
Заря блестящая, пришла она.
Вся белая, со своим теленком.
Черная ночь уступает ей свое место.
Жданович читал, восторженно и певуче, как читают священную книгу. Все сошлись к нему, ловили вещие слова. Он был вероучитель, привел на вершину горы свой народ. Проповедовал религию зари, благую весть Аркаима. Лемехов чувствовал, как приближается что-то огромное, могучее, лучезарное. Не только там, за горизонтом, где пылала заря. Но и в его душе, истомившейся, верящей, ожидающей чуда.
Заря появилась, сияющая.
Она разбудила живущий мир.
Показала нам богатства.
Заря разбудила все существа.
Она заставляет встать лежащего.
Другого заставляет искать пищу.
Слабому зрением показала дали.
Другого послала добиваться владычества.
Того – славы, этого – почестей.
А иного побудила идти в путь куда-либо.
Лицо Ждановича, озаренное светом, казалось властным и грозным. Его блуза и панама, залитые алым светом, были облачением жреца. Лемехов испытывал ликование. Могучая сила рвалась из него навстречу восходящему солнцу. Одно светило всходило над горизонтом, распахнув зарю. Другое – в его душе. Два солнца готовы были слиться в одно.
Это дочь небес явилась в свете.
Юная женщина в яркой одежде.
Та, которая царит над всеми благами.
Счастливая заря сияет над землей сегодня.
Она идет дорогою прошлых зорь.
Сияя, она оживляет того, кто живет.
Но того, кто мертв, заря оживить не может.
Они ушли, смертные.
Видавшие зори прошлого.
Это нам теперь позволяет она любоваться собою.
Из-за далеких холмов возник красный огонь. Окруженное зарей, появлялось солнце. Пылающий свет хлынул в долину. Река сверкнула, как расплавленное стекло. Гора, озаренная солнцем, ахнула. Лемехов почувствовал, как рванулась в груди скопившаяся немота, ударила бурно наружу, сначала клекотом, потом рыданием, а потом неудержимым извержением стихов. Пушкинских, полузабытых, из детства, из книжек, что читала бабушка, из маминого потрепанного томика, из тех стихов, что разучивала жена, собираясь на праздник. Лемехов смотрел на солнце, грудь его сотрясали рыданья, и он громко, боясь, что его вновь покинет дар речи, читал:
– «Горит восток зарею новой»! «Да здравствует солнце, да скроется тьма»! «Волхвы не боятся могучих владык»! «Мороз и солнце, день чудесный»! «Сиянье шапок этих медных, насквозь простреленных в бою»! «Три девицы под окном пряли поздно вечерком»! «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями»! «Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты»!
И совсем неведомое ему, бог весть откуда залетевшее в его озаренную память: «Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду, на утренней заре я видел нереиду».
И вслед за этими волшебными стихами полыхнуло беззвучно: «Таврида! Крым!»
Он стоял на горе, среди ликованья, рыдал. Счастливо повторял: «Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду…»
Он шел в открытой степи, в жарком безлюдье, без дорог, без тропок, куда глаза глядят. Башмаки его были в пыли, к одежде прилепились колючие семечки степных бурьянов. Ему было легко и свободно. «Как птице небесной», – думал он, не ведая, где обретет ночлег.
Услышал тихий стрекот из неба. Маленький вертолет делал круг. Мерцал на солнце колпак кабины. Трепетал стеклянный круг винта. Вертолет совершил над его головой дугу и стал снижаться. Сел неподалеку, окруженный солнечной пылью.
Из-под винта вышел человек, пригибаясь, направился к Лемехову. Тот встал. Человек приближался, на нем были светлая рубаха и вольные брюки. Он закрывал ладонью глаза, защищаясь от пыли, и Лемехов не мог разглядеть лица. Человек подошел, опустил руку, и Лемехов узнал в нем генерала Дробинника. Все то же бледное узкое лицо, без загара. Розовый шрам. Прозрачные глаза, в которых притаились черные точки мишени.
– Здравствуйте, Евгений Константинович, – произнес Дробинник, не подавая руки.
– Как вы меня нашли, Петр Тихонович? – изумился Лемехов.
– Я никогда не выпускал вас из вида. Вы слишком заметны, Евгений Константинович, чтобы потеряться.
Кругом была солнечная пустота, без дорог, без телефонных вышек и высоковольтных опор. Было неясно, чей глаз, чей зоркий окуляр мог следить за Лемеховым в этом безлюдье.
– Я не должен был спрашивать, Петр Тихонович. Вы же «всевидящее око». «Око государево». Чем вам могу быть полезен?
– Президент Юрий Ильич Лабазов просит вас вернуться в Москву и приступить к работе.
Лемехов не удивился, остался равнодушным к услышанному. Его звали туда, откуда он ушел навсегда, где его больше не было, в то прошлое, которое сгорело дотла.
– Я забыл, чем занимался, Петр Тихонович. Я не умею делать то, о чем просит меня президент.
– Вы очень нужны президенту, Евгений Константинович. Очень нужны государству.
– Но что произошло? Я не оправдал доверие президента, и он отвернулся от меня. Он был прав. Я совершил много ошибок, многое о себе возомнил, нарушил неписаные законы. Он поступил справедливо, и я смирился с его справедливым решением. Теперь я другой человек. Я не могу вернуться в то место, которого для меня больше нет.
– Президент зовет вас и просит встать рядом с ним. Предстоят огромные перемены, огромный поворот. Этот поворот будет столь крут, что многие не удержатся на палубе, и их снесет. Другие будут так потрясены переменами, что утратят дееспособность и окажутся ненужным балластом. Третьи обратят свою ненависть на президента и постараются его уничтожить. Он считает вас выдающимся деятелем, настоящим государственником, сыном Отечества. Вы очень нужны.
– Какие же грядут перемены?
– Вы встретитесь с президентом, и он вам расскажет. Русское государство достигло в своем развитии такого уровня, что оно способно ставить перед собой огромные цели. Во внешней политике, в оборонной сфере, в развитии самого государства. Нам предстоят деяния, которые изменят роль России в современном мире. Мир ждет от России нового слова, и Россия произнесет это слово.
Лемехов смотрел в прозрачные глаза генерала, на дне которых чернели икринки. В них таилась опасность, но она не пугала Лемехова. Он был неуязвим. В нем больше не было честолюбия, не было азарта и страсти, которые прежде управляли его поступками. Он изжил в себе погоню за успехом, неутолимое стремление к власти, восприимчивость к мифам, объясняющим судьбы России. Он знал теперь многое о конце времен, и как свищут соловьи на рассвете, и как теплится нежно в руках легкое тельце младенца. Он прочитал письмена в огромной каменной книге, где говорилось о Сотворении мира и о месте в этом мире человека, сверкающей рыбы, медведя в сиреневом тумане реки. Он встречал солнце на божественной горе и узнал, что такое бессмертие.
Он хотел проститься с Дробинником и идти дальше в своем одиночестве, унося с собой драгоценное знание.
– Как чувствует себя президент?
– Прекрасно. Он полон сил и замыслов. От него исходит энергия, словно он преобразился. Возвращайтесь в Москву, Евгений Константинович.
– Да, я хотел вас спросить. Вы ничего не знаете о господине Верхоустине? Кажется, он Игорь Петрович?
– Нет, почти ничего не знаю. В одной калифорнийской газете было написано, что Верхоустин погиб в автомобильной аварии где-то в районе Сан-Диего. Больше мне ничего не известно.
– Ну, прощайте, Петр Тихонович.
– Подумайте, Евгений Константинович, о предложении президента. Я найду вас через несколько дней.
Дробинник повернулся и пошел к вертолету.
Вертолет взмыл, сверкнул на вираже и скрылся, рассыпав над степью звенящую пыль.
Лемехов шел по вечерней степи, и его тень убегала в красноватую даль. Он утомился и лег на землю. Раскрыл руки крестом. Одна рука уходила на восток, через великие равнины и реки, сибирские города и озера, к Китаю, который вздымал свои небоскребы, развертывал могучие армии, выплескивал в мир сгустки раскаленной энергии. Другая рука уходила на запад, касаясь готических храмов, великих европейских столиц, священных камней, которые веяли красотой и вечной распрей, предвестницей войн и нашествий. Его ноги протянулись к Ирану, к зеленым изразцам и зеркальным мечетям, к атомным центрам и танкерам, плывущим в горячих водах. Его голова покоилась на подушке полярных льдов, под радугами негасимых сияний.
Он был огромной страной, которая его породила, обрекла на любовь и боль, на будущую смерть и бессмертие. Он не знал своего будущего и будущего великой страны. Но оно, безымянное, приближалось, вовлекало его в себя, всю его боль и любовь. И там, впереди, в том будущем, которое его поджидало, восхитительно и волшебно звучало дивное слово «Крым».
