– Настоящая, – удовлетворенно констатировала посетительница.
Продавец снова поглядел на фигурку. Нет, решил он, явное переутомление: ящерка не подавала никаких признаков жизни. Да и могла ли деревяшка шевелиться? Это, наверное, покупательница каким-то особенным образом её поворачивала – вот и показалось.
– На! Сдачи не надо! – Ниохта вывалила кошелька всю наличность. Беглого взгляда на холмик смятых купюр хватило продавцу, чтобы понять: денег более, чем достаточно.
– Завернуть? – продавец засуетился, отыскивая под прилавком приличный пакет.
– Это колбасу заворачивают, а приличный товар подают, – назидательно покрутила пальцем аоми. – Я её в хорошее место определю, – и она, не стесняясь, засунула ящерку за пазуху. – Тут она целее будет.
Ниохта, не простившись, повернулась, мимолётным взглядом скользнула по витринам, усмехнулась, что-то пробормотала себе под нос и хлопнула дверью. Продавец недоумённо пожал плечами и пододвинул к себе кучку денег, чтобы их пересчитать. Первая же пятисотенная купюра, взятая в руку, показалась ему странной: шершавая, сухая и ломкая, она пахла осенним палым листом.
Продавец пощупал банкноту, проверяя бумагу на прочность, – и она вдруг рассыпалась. То же самое случилось и с другими купюрами: они превратились в ворох трухи.
Ниохта же в это время спокойно дошла до Уссурийского бульвара. Он славился куртинами диких яблонь, живописно рассаженными сосенками, густыми кустами чубушника – цветы этого кустарника напоминают соцветия жасмина, и весной бульвар благоухает тонким благородным ароматом. Однако в конце лета пыльный чубушник ничем не напоминал изысканное растение – был неказистым, с полуувядшими грубыми листьями.
Аоми наверняка было известно: на бульваре есть особенный уголок, засаженный чубушником и шиповником так густо, что в эти заросли не рисковали забираться даже бродячие собаки – кусты прочно сцепились друг с другом, ощетинились колючками и преградили путь к провалу в земле: некогда его старательно засыпали песком и гравием каждый год, но безуспешно, и тогда городское начальство распорядилось засадить гиблое место кустарником. Со временем горожане забыли, что тут в земле есть как бы прореха, в которую не раз оступались подвыпившие граждане, а также ротозеи и вездесущие дети. Поговаривали, будто они попадали в какой-то тоннель и бесследно исчезали. Поскольку рядом, на взгорке, высилось бывшее здание НКВД, в котором потом поочередно располагались КГБ и ФСБ, народ выдвинул версию: всесильное ведомство построило под землёй какое-то тайное сооружение, со временем оно стало ненужным, следить за его сохранностью перестали, вот тоннель и осыпается.
Ниохта знала, что НКВД тут ни при чём. Тоннель существовал, но представлял собой нечто иное, что эти презренные людишки даже и вообразить себе не могли. Правда, нашёлся один въедливый старичок, Сергей Васильевич, который заподозрил о не совсем обычных свойствах подземного хода. Но с точки зрения здравого смысла – э, сколько раз он уже подводил людей! – его предположения выглядели бредом психически больного, и умники-разумники, облаченные властью, конечно же, всерьёз их не воспринимали. А что касается этой красотки Марго, о которой Ниохта не могла вспомнить без улыбки, то она и сама не знала, что хотела найти в катакомбах – то ли застывшее время (ну и фантазёрка!), то ли следы каких-то мифических катаклизмов, то ли неведомых существ, покинувших поверхность земли тысячелетия назад. Поскольку дамочка отличалась экстравагантностью и без конца что-то такое чирикала об экстрасенсорике, то она тоже производила впечатление неадекватной личности и, следовательно, рассчитывать на серьёзное к себе отношение не могла.
Ниохта сразу же невзлюбила Марго. Ей не нравилось, как эта женщина смотрела на Андрея, постоянно заговаривала с ним, незаметно подкрашивала губы, чтобы выглядеть ещё лучше. Она явно рассчитывала понравиться ему, и даже о своём возрасте забыла, а может, и вовсе не помнила о нём. Ниохта знала: человеческие самки иногда страдают странными расстройствами памяти – им кажется, что они вечно молоды, свежи и привлекательны, и чего только, бедняжки, не делают, чтобы остановить старение бренного тела! Однако Марго могла сколько угодно кокетничать с Андреем, он всё равно был слишком увлечён Настей, да и о Надежде не забывал.
Аоми пыталась сделать всё, чтобы выставить Настю в самом неприглядном виде. Для этого она даже выпестовала лярву. Можно сказать, почти из ничего слепила паразитку. Лярва обычно рождается из сладострастия, порочных мыслей и желаний; чем разнузданнее темные фантазии мужчины и чем хуже он думает о женщине, тем крепче становится этот энергетический паразит. Лярва заставляет его искать новые способы удовлетворения низменных желаний, насылает неуёмное сладострастие, внушает порочные мысли, разжигает огонь в крови, отчего человек возбуждается и готов предаться блуду с кем угодно, лишь бы освободиться от томящего его желания. Ему и невдомёк, что семя, излитое в вожделении, питает чудовище. Но чудовищу этого мало – лярва начинает точить его душу, мало-помалу, крошечку за крошечкой слизывает саму суть человека, превращая его в выродка, извращенца, маньяка или гнилого ветреника – кому как повезёт.
Лярвы обрушивали целые царства, ввергали в войны народы, заставляли мужчин убивать друг друга, бросать к ногам красоток всё своё состояние, завоёвывать полмира и умирать в полном одиночестве, безнадёге и безысходности: любовь – это совсем не то, что они думали, любовь – это свет, зажигающийся в душе. А души-то уже и не было.
Ниохта специально улучила момент выбраться в город Ха, когда Андрея там не было. Она хотела одного – посеять сомнения в душе Насти. Пусть думает, что её любимый человек совсем не такой преданный, верный и честный, каким кажется. Почувствовав себя обманутой, она, скорее всего, бросит Андрея, что аоми только на руку: Ниохта хотела владеть человеком безраздельно. Она слишком долго была бесплотной, но, наконец-то заполучив вожделенное тело, не могла полностью ощутить всех радостей жизни: мужчина не желал принадлежать только ей, перечил, не открывал душу и, похоже, его мало радовало само присутствие аоми.
С Надеждой Ниохта решила не разбираться. Аоми слишком давно жила на этом свете и уяснила истину: по-настоящему любящая женщина способна отступить, лишь бы тот, кто ей нужен больше всех, был счастлив; она счастлива, когда он благополучен. Такой блаженненькой достаточно знать: он где-то рядом, и ему хорошо, а если станет плохо и грустно, тона всегда откроет ему дверь. Если, конечно, он захочет. Раба любви, она бескорыстна и потому неопасна для аоми, не то, что Настя.
Так же, как и Андрей, Настя не держалась за свои привычки. Привычка – это то, что ограничивает человека и вгоняет его жизнь в рамки, за которые он даже не пытается выйти. Люди, в общем-то, не задумываются, что их обычаи определяют судьбу. Вот, кажется, пустяк: приезжает какая-нибудь фря в Китай, её ведут в ресторан, там – пятьдесят блюд, и все необычные, никогда не пробованные. А фря подбоченивается и недовольно отклячивает губы: «Борщу хочу! И жареной картошки! А почему хлеба нет?»
Нет ничего худого, что она любит какие-то определённые блюда. Пусть любит! Но она хорошо чувствует себя, если её привычки не ломаются. И дело не в том, что она брезгует нежнейшим филе лягушки или водкой, настоянной на змее, – дело в том, что она, по большому счёту, не расширяет своих возможностей, и видит мир через замочную скважину ограничений и табу. В нарядах от Версаче, пахнущая дорогим парфюмом, выпрыгивающая из «Мерседеса», читающая модные книги, она, вся такая-претакая, внешне раскрепощённая и продвинутая, на самом деле мало чем отличается от дикаря, скачущего вокруг тотема. Её тотем – её привычки.
Настя же любила посмотреть в ресторане меню, чтобы отыскать в нём что-то новенькое, никогда не пробованное. И ей нравилось, когда Андрей устраивал для неё что-то вроде романтического ужина, но, так сказать, со спецификой: «А сегодня, – говорил он, к примеру, – у нас Марокко!» Это значило, что он приготовил нечто оригинальное – из знойной африканской кухни, и даже кофе с чёрным перцем, обжигающий и злой, казался Насте страстным поцелуем под бешеным самумом.
Когда у Насти не выходила какая-нибудь особенно сложная работа, она, долго не думая, выключала компьютер, протирала стол, тщательно проходилась салфеткой по монитору, меняла местами все канцелярские прибамбасы, а на мышку ради смеха могла наклеить какую-нибудь картинку. И снова включала компьютер, но не для того, чтобы мучительно корпеть над несделанным – нет, она тыкала в клавиши наугад, рисовала какие-то рожицы и совершенно не думала о том, что её измучило до невозможности. Самое интересное, вскоре откуда-то само собой приходило нужное решение – и вот тогда, вдохновенная, она принималась за дело, и всё получалось легко!
