Дом горел. Спикер перестал смешить депутатов. Кто-то добром разошелся по домам. Кого-то пришлось поморозить в моргах. Кого-то согрели в крематориях. Демократы предлагали срыть дворец и поставить на этом месте памятник танку-правозащитнику, но в дело вмешались турки, отремонтировали дом, который затем передали Правительству.
С этих пор белый облицовочный мрамор, который, бывало, сверкал как янтарный мартовский снег, обрел странный синеватый оттенок, такой бывает у мертвенной осенней луны в печальные мглистые ночи. Тоскующий взор смотрит на ночное светило сквозь мутные тучи, вдруг замечая летящую на метле растрепанную ведьму или сидящего в ступе Бурбулиса. Особенно странная синева проступала в доме ночами, когда он напоминал голубоватого, всплывшего из реки утопленника. В довершение раз в году, а именно четвертого октября, в годовщину расстрела, в стенах дома начинали звенеть все осколки и пули, застрявшие в мраморе и не извлеченные торопливыми турками. Кусочки металла посвистывали, постанывали, скрежетали, наполняя дом бессловесным стенанием, от которого едва не сошел с ума тогдашний премьер-газовик. Чтобы морально уцелеть, он был вынужден улететь в Сибирь, где заколол в рукопашной нескольких трехмесячных медвежат, на всякий случай связанных егерями железной проволокой. Этот надрывный металлический стон осколков не выдержало несколько кабинетов, а один из премьеров, маленький, с шаткой студенистой головенкой взращенного в барокамере младенца, обезумел и устроил дефолт.
В годовщину расстрела в подвалах дома раздавались молитвы, христианские песнопения, звучали революционные и советские песни, а также слышались пистолетные выстрелы и беззлобная матерщина ОМОНа. Все это было наваждением, но в таких условиях Правительство не могло работать, на три октябрьских дня все целиком уезжало в Ниццу…
Шло заседание, и вошедшему без предупреждения Счастливчику открылась странная картина. Почти никто из членов Кабинета не сидел на месте. Высокие стулья вдоль П-образного, знакомого каждому россиянину стола оставались пустыми. Зато все множество министров и их помощников находились в непрерывном движении: кто-то качался на занавесках, разгрызая кокосовые орехи; кто-то карабкался по стенам, изображая ловких тараканов. Один министр топориком рубил паркет, другой ловко ловил блошку в шевелюре соседа, третий из жвачки делал прозрачный пузырек и хлопал его о лоб товарища. Раздавалось сочное баритонное пение – певец исполнял арию из оперы Верди «Травиата». Двое чистили на столе селедку пряного посола, вытирая друг о друга пальцы. Маленький язвительный министр без носа, специалист по жилищно-коммунальной реформе, вцепился в седые волосы специалиста по реформе здравоохранения, тянул что есть силы, но шевелюра оказалась шиньоном, наглец упал с пучком волос в руках, а объект нападения хохотал, сверкая лысым намасленным черепом. Одни министры были гигантского роста, но очень худы, покачивались и держались за стены, доставая головой потолка. Другие казались кругленькими упитанными карликами в шелковых колпачках, сновали между ног, закатывались колобками под стол и там, разорвав на клочки купюру в пять долларов, заново складывали ее, подражая игре «Собери сам». Было много знати, военных и штатских, чинов жандармерии, мундиров и фраков. Ярко и парадно алела лента камергера, сам же камергер отсутствовал, находясь в заграничном плавании. Присутствовало много звезд культуры, знаменитостей от науки и техники. Была женщина-сова, мужчина-изюбр, отроковица-орангутанг, талантливый отрок, который умер в раннем детстве и теперь был явлен гранитным памятником с надписью: «Я родом из-под Истры, там все скворцы – министры». И все это пестрое сборище веселилось, развлекалось, играло в шарады, разгадывало кроссворды, издавало забавные чмокающие звуки, что-то ковыряло, склеивало, латало огромной тяжелой иглой, которую втыкали сразу три члена кабинета, а другие три протягивали жесткую, скрученную из человеческой кожи дратву, сращивая кромки несуществующей, но очень добротной ткани.
Счастливчик несколько минут ошеломленно стоял на пороге, не замечаемый министрами, которых когда-то сам назначал, не требуя от них справок из наркологических и кожных диспансеров, не отсылая на тестирование к психиатру. Громко, с солдатской грубоватостью крикнул:
– А ну сядьте, мать вашу!..
Он был тут же замечен. Все опрометью кинулись по местам. Лишь Министр по безработице запутался в шторе, оборвал ее, неловко волоча по комнате, вместе с ней плюхнулся на стул.
Счастливчик негодовал. Он презирал эту стаю мелкотравчатых, лукавых и корыстных существ. Наставили на него заостренные рыльца с влажными, нюхающими носами, сложили послушно лапки, преданно взирали черными бусинами глаз, на дне которых светились красноватые искры ненависти и предательства. Он отвечал им тем же:
– Ну вы, мелкая министерская сволочь, португальские мопсы, еда для прокуроров, мусорные контейнеры идей, нефтяные скважины, забитые илом, колобки из помета, облысевшие лобки, содержанки сырьевых монополий… Долго вы еще будете полоскать мне мозги, обещая устойчивые три годовых процента роста?… Да если бы вы ничего не делали, а только мастурбировали, сидя за этим столом, экономический рост давно бы превысил двадцать процентов!.. Может быть, мне сделать премьер-министром Анпилова, чтобы он погонял вас вокруг стола под красным флагом?… Или опубликовать перехваты ваших телефонных разговоров с любовницами, которые золотят себе лобки церковным золотом и вшивают в гениталии бриллианты?… Где, спрашиваю вас, козлы вонючие, обещанные амбициозные проекты? Почему до сих пор, гниды, не запущена вторая очередь Трансъевропейского трубопровода, по которому Европа обязуется поставлять нам ежегодно триста миллионов тонн промышленных и пищевых отходов?… Из них мы сможем готовить пищу для малоимущих слоев населения и одновременно насыпать под Москвой горный хребет для лыжных катаний под названием «Альпы-2». Мне надоело вас уговаривать. Или вы, суки рваные, перестанете саботировать вхождение России в Европу, или я вас, дырчатые резинки, спущу в канализацию истории, где вам будет не скучно рядом с Лифшицем, таким же, как вы, экономистом, ядрена вошь! – Он замолчал, тяжело дыша. От возбуждения у него носом пошла кровь, которую тотчас благовонной тряпочкой отер Модельер.
– Кровинки твоей не стоят, лапушка ты моя, – шепнул он Счастливчику.
Воцарилась мертвая тишина, среди которой было слышно, как в желудке министра-чревовещателя кто-то, длинный и скользкий, голосом тележурналиста Крокодилова произнес: «Ой как страшно!» Молчание длилось минуту, час, всю половину двадцать первого века.
Молчание прервал Премьер. Он громко отодвинул кресло, встал в рост, эффектно выгнув колесом грудь, разбил о стол сырое яйцо, выпил, прокатив желток сквозь чуткое трепетное горло, положил одну руку за спину, другую просительно, привлекая к себе внимание, протянул к Счастливчику, откашлявшись, красивым баритоном, которому, как все знали, завидовал сам Паваротти, запел арию Мими из оперы Пуччини «Богема».
– «Зовут меня Мими…» – сообщал он всем присутствующим, прижимая руку к груди, где билось нежное, трагическое сердце натурщицы, которая, сраженная чахоткой, умирала в объятиях любящего ее живописца. Он пропел эти дивные строки, разом умолк и сел, поглядывая по сторонам властными глазами молодого ястреба.
Все закричали: «Бис!.. Браво!..» – направили театральные бинокли на оперную звезду.
Поднялся Министр по разоружению, выпускник филологического факультета Академии Генштаба. Утонченный острослов, лауреат конкурса бальных танцев, ненавидящий процветавшие в армии дурные манеры, а также ракеты класса «земля-земля», он рапортовал Президенту на отличном русском языке, отшлифованном опытными логопедами.
– Вы пожаловали на оперный спектакль, и поэтому вас не удивит, что армию мы формируем на антрактной основе, – скаламбурил он. – В перерыве позволю себе исполнить дивертисмент, он же дефиле, под аккомпанемент шотландских волынок, приобретенных как военный заказ. Входит в комплекс боевых упражнений спецназа ГРУ.
Вышел из-за стола строевым шагом; сделал крутой поворот через плечо, блеснув эполетом; направился в противоположную сторону, командуя себе самому: «Левой!.. Левой!..» – резко изменил направление, взяв на караул; повернулся на одной ноге вокруг оси, упирая в паркет отточенный мысок; вытянул вперед одну ногу, сделав несколько подскоков на другой, напрягая под трико красивое упругое бедро; легко вознесся, сделав в воздухе антраша, ударяя ножкой о ножку; выхватил из ножен саблю, как если бы приготовился рубить лозу, сам же сделал шпагат и сидел в этой позе, скривив рот от боли, ибо давали о себе знать раны, полученные под Аустерлицем; двинулся обратно к столу, но поскользнулся на банановой кожуре, подброшенной проказником из Министерства финансов; упал и охромел; добирался до своего места уже в гипсе, с орденом Кирилла и Мефодия за введение на Руси грамотности.
