«Отношение к окружащим зависит от того, зачем они тебя окружают», – вспомнила я слова Александра Классена у поликлиники в Зеленогорске. Конечно, не он это придумал, но очень уж к месту произнёс. Я обожала этих «рыбаков», и Михон тоже. А вот топтуны их ненавидели, и были по-своему правы.
– Это Подводник! – Кузен сиял, как новенькая монета. – Батя мне обещал.
– И мне тоже! – От счастья обвила руками шею Михона, от души его расцеловала.
Пассажиры ханжески поморщились. Кое-кто отвернулся. Другие сально усмехнулись. Третьи покрутили пальцами у висков. А я любила их всех и ругала себя. Да как я посмела думать, что нас бросили на произвол судьбы? Что не ведут, не страхуют? И эти милые ребята в рыбацких робах теперь тоже были моими братьями. Расклад поменялся. Нас стало восемь, а их – двое.
Поезд остановился на станции «Площадь Александра Невского», и вагон опустел на две трети. Мы с Михоном одновременно грохнулись на сидение – ноги уже не держали. На предыдущей станции – «Елизаровской» – никто подозрительный не появился. Я зевнула. Потом ещё раз, ещё. После пережитых потрясений мне захотелось спать. Только сейчас я отдышалась и смогла подумать о будущем, не сомневаясь, что оно наступит. Флэшка осталась при нас, и дядя будет доволен.
Теперь можно рассказать Михону про Гальцева, как он хотел. Кузен словно прочитал мои мысли.
– Может, теперь объяснишь, что к чему в Мурманске?..
– Да всё просто. Гальцев родом из Мончегорска – это совсем рядом. Семья там довольно известная, имеет отношение к порту. Теперь вот и к нам щупальца протянули – через Приморск. Прекрасная возможность гнать контрабанду, в том числе и наркотики. Сейчас Мурманский порт специализируется на перевалке угля. А треску толкают в Норвегию – из-за курса доллара. Отец и брат Гальцева – экспортёры-рыбопромышленники. У них громадные доходы. Есть траулеры, рыбозаводы. Всё, что вылавливают по океанической квоте, сдают за границу. Кстати, тем же занимаются Петя Филинцев и Лёша Купоров из «Европы» – я тебе про них говорила. Только те на Дальнем Востоке орудуют.
– Чем именно занимаются? – перебил Михон.
– И промыслом, и «контрабасом». Печенину, бывало, помогали переправлять товар. И тому самому поляку, Здиславу Колоницкому, тоже. А собрались они тогда знаешь для чего? Начался передал сфер влияния после гибели Гальцева. Он ведь сам застрелился, и никто этого не ждал. А теперь ещё неизвестно, кто на его место встанет. От этого многое зависит. Родственники Олега напряглись. Раньше им было всё можно. Они так с квотами на вылов мухлевали – мама, не горюй! Прибрежную оформляли как океаническую и продавали. Да и от научной отгрызали помаленьку. Её ведь никогда до конца не выбирают, распиливают между первыми двумя. Теперь неясно, позволят ли Гальцевым дальше так делать. И «контрабасы» тоже всполошились. Огромный вопрос, удастся ли удержать этот канал – Приморский порт. В принципе, всё путём. Одна загадка – почему Гальцев застрелил Зубареву и покончил с собой? Он же понимал, что после этого начнётся, что его семья «бабки» потеряет. Говорят, мэн был деловой, совершенно не эмоциональный. Вряд ли он стал бы проделывать всё это в аффекте, из-за сердечных проблем. Скорее всего, они что-то не поделили. Так считает дядя…
– Нам сейчас на пересадку. – Михон слушал меня, глядя на экран своего смартфона.
Я уже встала, когда кузен резко дёрнул меня за рукав. От неожиданности я снова кого-то толкнула.
– В чём дело? – Я удивилась, что Михон сидит и никуда не собирается. И тоже опустилась на краешек дивана.
– Сейчас Дрон прислал маляву, – усмехнулся он. – Мы должны ехать до конца, выйти на «Приморской». Там нас будет ждать его «Опель-Астра». Мы ни в коем случае не должны оставаться одни на улице. Батя сейчас у Петренко, и мы там заночуем. Заодно флэшку просмотрим. И размножим – на всякий случай. Отчитаемся о визите к Надежде. Всё ясно?
– Всё. – Я закрыла глаза и облегчённо вздохнула. Как чудесно, что нам не нужно сейчас выходить и дальше идти в неизвестность…
9 апреля (утро). Наконец, все формальности остались позади. Сначала мы прилетели в Москву – на сутки. А после пересекли госграницу в воздушной гавани «Домодедово». Нас провожали Евгения и шофёр Павел. Хотел приехать и Михон, но потом у него что-то не срослось. По-моему, невеста Эвелина тут откровенно мутит воду. Дяде будет трудно с такой норовистой снохой. Когда я перед отлётом укладывала в Питере чемодан, долго прикидывала, какой купальник взять. В итоге выбрала свой любимый монокини. Он трёхцветный – бело-чёрно-зелёный. Между бра и стрингами – косой крест.
Для вечерних прогулок на яхте, если таковые случатся, припасла бикини с блёстками и стразами, который всегда надевала с браслетами. Жаль, что ещё недостаточно загорела, а то прихватила бы ещё одно чудо. Купальник целиком состоит из ремешков и цепочек – их там больше двадцати. И я получаюсь почти голая. Очень сексуально, но похоже на садо-мазо. Конечно, прихватила невинный беленький топик, пляжное парео, прозрачную длинную юбку. Быть на курорте и не поваляться на пляже – слишком большая жертва для меня.
В Греции даже в апреле днём из дома не выйдешь. По крайней мере, мы, прилетевшие из снежной страны, сразу перестроиться не можем. У меня, само собой, дела обстоят вообще хреново, но купаться всё равно тянет. Причём не в бассейне, а в море. Там мы с дядюшкой и плаваем всеми возможными стилями, вызывая аплодисменты других отдыхающих. Я показалась публике уже во всех купальниках. В том числе, и в самом модном – красный верх, белый низ.
Сначала нас все принимали за греков. Даже не пробовали обращаться по-русски. Потом, узнав, что мы из России, едва не начали качать. Кое-кто даже пробовал говорить на «великом и могучем» – с каким-то очень смешным акцентом. И пока дядюшка, надев один из топовых итальянских костюмов и обувшись в лёгкие белые туфли, проводил бесчисленные «деловые» встречи, я бездельничала в своё удовольствие. Оказывается, встретиться с Артёмом Талибаном можно было только после длительной подготовки.
А я, лёжа под апельсиновым деревом или под кипарисом, малодушно мечтала познакомиться с местным мужчиной и остаться здесь навсегда. Пусть он будет небогатый – тьфу на это! Потом, мысленно отхлестав себя по щекам, отправлялась нырять с утёса в зелёную прозрачную волну божественного моря. Я кувыркалась в воздухе, развлекая туристов, катающихся на квадрациклах и моторках. Охладившись в донных прохладных струях, выныривала к солнцу, к ветру, к запахам цветов. К беленьким домикам, увитым виноградом и красным крышам среди зелени. А потом плыла к берегу, где подолгу жарилась на лежаке. Есть мне совсем не хотелось. Только пить – причём чистую воду из бутылки.
В России я наряжалась только перед выходом в свет. А дома могла ходить форменным чучелом. В Греции же дело обстояло ровно наоборот. В свободное время, когда дяди не было на вилле, я занималась только своим внешним видом. Возлежала в массажном кресле «Панасоник» белого цвета, принимая в нём те или иные расслабляющие возы. Всеми силами пыталась избавиться от последствий дикого стресса, привезённых с любимой Родины. С помощью мягких вибраций и музыки, регулируя пультом программу массажа, я превращала кресло то в колыбель, то в кровать, то в качающуюся на волнах лодку.
Поскольку греческого я не знаю, телевизор смотреть не могла. Зато прочитала несколько электронных книг и наслушалась любимой музыки. И постепенно оттаяла душой. По крайней мере, вскрикивать по ночам от ужаса я прекратила на третий день. Но, главное, я упоённо наряжалась. То и дело меняла помаду и тени, лак на ногтях рук и ног. Надевала очаровательные шлёпанцы с красными и белыми розами из лент и греческое одеяние, очень похожее на розовую сорочку с кружевным поясом. Подолгу смотрела на себя в зеркало, откровенно любуясь отражением.
Один раз дядя вернулся раньше обычного, застал меня в таком виде и, похоже, остался доволен.
– Конечно, Марьяна, я очень рад, что ты приходишь в себя. А то ведь так стонала во сне и скрежетала зубами, что я решил по возвращении положить тебя в нервную клинику. Только смотри, не заболей нарциссизмом…
– Чем? – не поняла я.
– Самолюбованием. Был такой юноша в Древней Греции. Он полюбил своё отражение в ручье.
– Больше не буду! – торжественно пообещала я. И с неудовольствием вспомнила, что мне придётся ложиться совсем в другую клинику. Надо сделать всё для того, чтобы дядя об этом не узнал.
– Нет-нет! – испугался он. – Если тебе это приятно, продолжай в том же духе. Друга ещё не нашла себе?
– Нет, и не хочу искать. После Печенина у меня, честное слово, никого не было.
– Ну, Печенин – это не твой выбор, – смутился дядя и закашлялся. – Ладно, не буду лезть в твои дела. Только будь осторожна. По моим данным, наши противники могут появиться и здесь. Только потому, Марьяна, я и завёл этот разговор.
