– В чём же дело? – развёл Шульман руками. – Не хочешь жить во лжи – не живи! Другого блюда в меню планеты не предписано…
– А как же с правдой и справедливостью?
– Что с ними?
– Вот и я спрашиваю: «С ними что?
– А-у-у-у-у? – оглядываясь по сторонам, прокричал Шульман и вдруг сообщил: «А их тут нет!»
– И что с того?
– Глупо рассуждать о том, чего нет… – Шульман старательно прожевал маслину и добавил: «В шестом Санхедрионе Талмуда сказано: «Там, где есть правда, нет мира, а там, где есть мир, нет правды…»
– Не понял!
Шульман тихо вздохнул и посоветовал:
– Яблочный сок пей – улучшает сообразительность.
– Достали они меня! – повторил Виктор. – Не терплю, когда меня пытаются зачислить в стан дураков, ещё больше не терплю оказываться в дураках добровольно, и совсем уж не выношу, когда меня держат за сучку, которую каждый кабель норовит меня вые…
Шульман пошевелил носом.
– Так ведь обманывают тех, кто обманывать себя позволяет… – сказал он.
– Себя? – вскинулся Виктор. – Кто это позволяет себя?
– Ещё не перевелись те, кто верят в самую большую человеческую нелепость – в возможность переделать мир.
– К чёрту!
– Можно и так… Налить ещё?
– Налей!
Молча выпили.
– Не знаю, – заговорил Шульман, – не знаю, кого и как ты собираешься наказать, но знаю точно, что твоя смута кончится для тебя лишь новым наказанием… Ты этого хочешь?
– Всё, чего я хочу, так это то, чтобы нас не дурачили… Чтобы раз и навсегда перестали…
– Раз, возможно, и перестанут, но чтобы навсегда – такого быть не может…
Виктор заглянул в пустую рюмку.
– Налей ещё, – сказал он.
Шульман налил.
Выпили.
Помолчали.
– Не хочу, чтобы еврей еврея… – вдруг сказал Виктор.
– Что ж, не хоти!.. Возьми и вообрази, что лжи и несправедливости больше не осталось…Ну, что тебе стоит? Попытайся вообразить…
– Вообразить?
– Всего лишь вообразить…
– Воображение поможет?
Шульман кивнул.
– Старик Мишель де Монтень утверждал, что некоторые вылечиваются от одного лишь вида лекарств…
– Да? А где взять такое лекарство?
– Сейчас, – рассмеялся Шульман, – сейчас выпишу…
– К чёрту! – отозвался Виктор, пристально взглянув на стул, заваленный книгами. – А пока?
– Что пока?
– Кроме как заниматься самообманом, мы что-нибудь предпринять можем?
– А как же! – радостно заметил Шульман. – Сейчас мы с тобой можем выпить за оборону пространства Гуш-Катиф!
Тост был одобрен с поправкой Виктора:
– …И людей Гуш-Катиф! У моего деда была медаль за оборону Севастополя.
– Может, и тебе дадут? – предположил Шульман. – За защиту Кфар-Даром…
Виктор задумался, а, придя в себя, проговорил:
– На фига мне?
– Не хочешь, не бери… – уступил Шульман.
– Мой дед был настоящий мужчина! – сказал Виктор. – Мой дед был настоящий мужчина и никогда не плакал!
– Настоящие мужчины никогда не плачут? – спросил Шульман.
– Настоящие мужчины плачут совсем редко… Гораздо чаще – лишаются разума…
– Сходят с ума?
– Вроде того…
– Твой дед сошёл с ума?
– Сгорел в танке…Под Прагой…
Наполнив рюмки, Шульман предложил выпить за деда.
Выпили.
Помолчали.
Потом Шульман спросил:
– Говоришь, у мужчин часто такое?..
– Что? – не понял Виктор.
– Насчёт разума…
– Я про настоящих мужчин… Они слишком долго носят в себе что-то такое, от чего…
Больше пить не хотелось.
Шульман взглянул на часы.
– Вечеров в Израиле не бывает, – уныло проговорил он. – В 17,30 – светло, а в 18,30 – сразу темно. Сейчас 18,30…Уходят наши дни…Улетают, убегают, уносятся… Времени в резерве всё меньше, всё меньше…
– И их, и женщин… – сказал Виктор. – В юности я поклялся следовать знаменитому завету Пушкина: «Всех женщин не перелюбишь, но к этому надо стремиться!».
– Напрасно… – заметил Шульман.
– Что?
– Клялся напрасно…
Горестно вздохнув, Виктор признался:
– Теперь перед великим поэтом стыдно… Если бы можно было вернуться бы в детство снова…
– Ещё вернёшься! – пообещал Шульман. – Рано или поздно в детство впадают все…
В углу под потолком послышался шум спускаемой воды.
Вдруг Виктор спросил:
– Думаешь, справедливости больше нет?
Шульман громко зевнул.
– Разве она была? – сказал он. – Впрочем, когда наши далёкие предки делили мясо убитого мамонта, то…
Глаза Виктора застелила пелена растерянности.
– «Mundus vult decipi!»,[2] – придвинув к себе рюмку, сказал Шульман.
Виктор шумно вздохнул и тоже потянулся к рюмке.
– Ну, и пусть, если мир желает!.. – взорвался он.
– Я – как мир! – сказал Шульман.
– А я – нет! – кричал Виктор. – Когда нам на уши пытаются вешать лапшу, меня просто колотит… Где же правда, справедливость? Где это?
На лице Шульмана отобразилось изумление.
– Так ведь о том, «где это», уже давно сказано… – прошептал он.
– Кем? – насторожился Виктор.
– Евреями! Кем же ещё? Шестью нашими славными предками…
– Где?
Шульман, задумчиво посмотрев на рюмки, сказал:
– В анекдоте… Иисус Христос, воздев руки к небу, заявил, что «всё это» присутствует Там… Барух Спиноза, погладив себя по голове, сказал, что «всё это» – в ней… Генрих Гейне, ткнув пальцем себя в грудь, заметил, что «всё это» – в сердце… Карл Маркс, возложив ладонь на живот, заявил, что «всё это» – в желудке… Зигмунд Фрейд, подержав ладонь у себя под животом, заверил, что «всё это» не может быть ни в каком ином месте, кроме, как в этом…И лишь Альберт Эйнштейн, заломив руки за спину, смущённо, не совсем веря в то, что думает, пробормотал: «Всё – относительно…»
Виктор напрягся.
– А ты как думаешь? – спросил он.
– Я думаю, – ответил Шульман, – что без рюмки в этом не разобраться…
Виктор скорбно опустил голову.
– Во всём разобраться – и винного завода не хватит… – сказал он.
– Точно! – Шульман выпил. Виктор за ним.
Помолчали снова.
Потом Виктор спросил:
– Как тебе завтрашняя история?
– Ты про оборону Кфар-Даром?
Виктор кивнул.
– Какая же это история? – изумился Шульман, – Историю – историки делают… Напихали в школьные книжки всякого рода вымыслы, домыслы и легенды… Зло – не вновь, ложь – не вновь… Ничего в этом мире – не вновь…И завтра повторится то, что множество раз случалось… Оладьи подогреть?
– На фига? – отозвался Виктор.
– Тогда за правду и справедливость выпьем без закуси, – хмыкнул Шульман.
– Тебе не кажется, что мы пропойцы? – спросил Виктор.
– Не отвлекайся! – ответил Шульман.
Выпили безмолвно. Потом заговорили о главе правительства.
– Шарон, – сказал Виктор, – в последнее время говорит пугающе загадочно; так говорят, когда своим же словам не верят и верить не желают… Но говорит, говорит, словно пророк, ведающий страшной тайной… Иоель, Амос, Иона, Исайя… Прошло их время…Одно дело – бродить по пустыне и мудрствовать, а другое – возглавлять кабинет министров в Еврейском государстве…
– Опля! – отрезал Шульман.
Разговор переметнулся на цены на нефть и положение русских в Прибалтике.
– Завтра… – будто в забытье проговорил Виктор, но вдруг осекся. Всё же выпитое притупило чувство негодования.
– Очнись! – попросил Шульман.
Виктор проговорил:
– В последнее время я часто вспоминаю мать, отца, Вильнюс, Иосифа Бродского…
– Его?
– И его…
Шульман надул щёки.
Виктор продекламировал:
«Я сижу у окна.
Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь,
и уже не буду…»
Шульман поднялся, сказал, что обещал навестить приятеля, снимающего небольшую пристройку в соседнем доме. Поднялся и Виктор.
– Боря Рябов – одинокий и временно больной человек, – сказал Шульман, – и, к тому же, со вчерашнего дня – еврей…
Виктор округлил глаза.
– Русский человек в Израиле, – продолжал Шульман, – это безусловно таинственный феномен, никак не связанный с его национальной принадлежностью; скорее всего, это удивительная линия изгиба в человеческой Судьбе. Боря Рябов – добрый, интеллигентный человек, более того, потомок старинного дворянского рода. Разумеется, в советской России семья Рябовых этот факт старательно скрывала, в результате чего полностью рассосался стержень рода… В Израиле Боре Рябову пришлось кое-что предпринять…
В один из вечеров он выпил литр вина, полбутылки бренди и стакан водки, после чего с получаса бился головой об стену – всё без толку, и лишь ночью, во сне, созрело судьбоносное решение: «Дай-ка я в себе кое-что сменю…»
– Сменил?
– А как же!
– Что?
– Стратегическую точку!..
– Ты о чём?
– Пойдём, увидишь…
Спускаясь по лестнице, Шульман сообщил:
– Дверь в его пещеру постоянно открыта…
– Гостеприимный?
– Очень?
– Или в пещере взять нечего?
– И это тоже…
