Но оказалось, что мне было не до этого, ибо на какое-то мгновение моё сознание было выключено. Включилось оно, как только я почувствовал, что моё падение остановилось. Где я? Что я? Как я? Сразу возникли в мозгу эти вопросы. Первым ответом было: не шевелиться! В кромешной темноте я начал очень осторожно нащупывать рукой кабель светильника. Нащупал, тихонько подтянул и попытался включить его. Проверить: работает ли? Свет включился. Я начал очень осторожно осматриваться. Ситуация, в которую я попал, была, мягко выражаясь, критической.
Скат вниз был похож на очень грозную пропасть. Нигде не было видно никаких креплений, никаких стоек. Ничто не могло воспрепятствовать быстрому падению. Пролетел я немного, но выбраться самостоятельно обратно наверх без посторонней помощи не представлялось возможным. Ждать же такую помощь сверху не приходилось. Там работал транспортёр. В любой момент вместо помощи оттуда могло сорваться что-нибудь тяжёленькое, увесистое. Тут я полюбопытствовал: а что же меня в этом пустынном скате удерживало?
После проходки ската все временные крепления были выбиты, убраны. По какой-то причине остались две одинокие стойки, причём одна, нижняя, уже болталась и не улетела вниз только потому, что держалась доской, скрепленной со стойкой, которая была ещё закреплена. Край доски, торчавший вверх ската, был расколот – и вот за этот верхний клин доски, очень острый, я и зацепился. Если бы я на этот клин налетел какой-нибудь частью тела – он бы, несомненно, проткнул меня, и, может, даже не пришлось бы долго мучиться, искать пути спасения из создавшегося положения.
Но в жизни бывает один шанс из тысячи: остриё доски прорвало брезент моей куртки, а прошитая нижняя складка задержала дальнейший разрыв одежды, поэтому я и завис над пропастью. На то, сколько эта конструкция могла меня держать, ответа не находилось. Действовать быстро, энергично было бы глупо, но и медлить было нельзя. Каска при падении улетела вниз. Из разбитой головы текла кровь – я это понял, когда почувствовал на губах её металлический солёный привкус. Поскольку каски не было, прикрепить светильник было не к чему. И без света нельзя, и руки освободить надо. Тогда я прикрепил светильник к вороту куртки.
Очень спокойно я освободился от своей спасительницы – доски. Никакого страха не было. Мозг работал очень чётко и быстро нашёл единственный путь к спасению – правда, не очень надёжный, требовавший большую концентрацию, мобилизацию всех физических сил, не давая никаких гарантий на успех. При работе на крутопадающих пластах нередко приходилось какой-то участок – конечно, непродолжительный, ещё не имевший крепления – преодолевать таким способом: горнорабочий ложился на спину, на почву, ногами враспор упирался в кровлю. Перебирая ногами, он таким способом мог сползти вниз, но уж никак не подняться вверх. Вот этим способом спуска вниз я и решил воспользоваться, так как другого выхода в этой ситуации просто не было. Правда, в этом случае дистанция была почти все двести, а не несколько метров. Благословясь и придерживаясь за стойку, я лёг на спину, попробовал ногами враспор упереться в кровлю – получилось. Тогда я, отпустив стойку, медленно и осторожно зашуршал вниз.
Сколько ушло времени на этот мой спуск, я не зафиксировал – нужды не было. Было не до того.
Не выдержи ноги нагрузки, сорвись… но даже об этом думать было некогда и не к чему. Инстинкт самосохранения руководил всем этим действием. Мозг фиксировал только то, что происходило в данный момент. Вот конец ската. Вот полок, под который я пролез, вот проходчики, которые сидели под полком, и, как мне показалось, были немного смущены моим появлением.
– А мы тут гадаем… каска вот прилетела…
– Чем гадать, – перебил я их, – лучше бы трап сделали через скат на вентиляционном штреке.
– Так туда сразу пошли наши ребята – делать трап.
Как бы в подтверждение этого зашуршал и прилетел вместе с угольно– породным мусором отпиленный кусок доски. Я представил, что если бы всё это меня догнало в пути…
– Где аптечка? – спросил я ребят.
Она оказалась у них под рукой. Я свернул кусочек бинта, намочил его перекисью, приложил к ранке, которую искать долго не приходилось, так как там образовалась большая шишка. Потом я натянул на голову подкасник, который как раз был после стирки, и надел каску.
– Ничего, терпимо, – успокоил я себя и окружающих. Мне протянули фляжку с водой, и я смыл кровь с лица.
Одежда моя была тёмно-зелёного цвета, и пятна крови на ней были совершенно незаметны.
– Чтоб об этом ни-ни! – грозно предупредил я.
– Само собой! – с готовностью заверили меня. Шушукались, правда, потом за моей спиной, но огласки не было. По пути домой я зашёл в травмпункт, где выстригли мою ранку, поставили скобки, чем-то заклеили, так как я отказался от их перевязки. Волосы у меня были пушистые и густые, и этой ранки совсем было не видно.
– Как это угораздило? – спросил меня хирург.
– А так: стоял на балконе, курил, что-то сверху упало. Как говорится, жизнь бьёт ключом и всё по голове, – свёл я всё в шутку.
И был ещё случай
В коридоре встретилась кадровик: «Зайди». Я зашёл.
– Тут вот оформляется один на работу…
– Уж не на моё ли место?
– Он рвётся на работу тяжёлую, чтобы как можно больше подзаработать.
– Что ж, это резонное желание.
– Но я хочу предупредить, – продолжила кадровик, – что этот труженик только что из мест лишения свободы. А проще – только что освободился из лагеря. Отбывал очень большой срок. По очень суровым статьям. Не буду я их тут приводить, но я предупредила, а ты смотри сам.
– Мне на молотковую лаву нужен один. Присылайте.
В то время было как-то стеснительно говорить, что я работаю только ради денег – за такие мотивации сразу же аттестовали презрительным словом «рвач». Бригада сидела после смены в нарядной и перекуривала, когда явился этот «рвач», как его впоследствии можно будет называть. Физический облик его, мягко выражаясь, был необычен. Говорить о пропорциональном сложении, даже с натяжкой, было невозможно. Это были какой-то сгусток грубых мышц, большая голова почти без шеи, квадратное лицо, но особенно огромный, на пол-лица, рот с двумя рядами крупных зубов, которые он обнажал, когда раздвигал губы. И нельзя было понять: то ли он улыбается, то ли свирепо скалится. Он протянул мне «направление», и я тут же выписал ему требование на склад – для получения спецодежды и инструмента.
– Завтра на работу в первую смену, – предупредил я его. Когда новый сотрудник вышел, все переглянулись. Кто-то заметил:
– Ему не в лаву надо, а на пиратский бриг, где под чёрным «весёлым Роджером» он был бы очень даже кстати!
– Да уж, не красавец! Ночью такого встретишь – рука сама потянется отдать «додачу».
На следующий день я проконтролировал состояние на двух лавах и собирался это сделать на третьей молотковой лаве. Насыпщик посетовал: что-то уголь идёт плохо.
– Сейчас проверю, в чём дело, – сказал я и полез в лаву снизу вверх. Выждав под перекрышей кармана секундный промежуток, под действительно очень редким потоком угля я «мухой» перелетел под защиту костра и осторожно стал подниматься вверх по лаве. На нижнем уступе как раз и работал новичок. Работал он неумело, коряво. Это можно было судить по забою уступа и даже по стуку работы отбойного молотка.
Отбойный молоток тарахтел, срывался. Забой был неровный, колючий. Тут я сразу выяснил, почему уголь из лавы не идёт на погрузку. Чтобы уголь с верхних уступов не мешал работать нижним, делался полок, который время от времени нужно было перепускать далее вниз. Работавший на нижнем уступе должен был делать это по мере накопления угля. Я пытался привлечь для подобного объяснения новичка. Но он как бы меня вовсе не замечал, продолжая ковырять пласт. Тогда я пережал шланг сжатого воздуха, который шёл к его молотку, и наглядно это всё продемонстрировал.
Отодвинув доски полка, я перепустил уголь из лавы и стал подниматься дальше, к другим работающим. Я попросил бригадира, чтобы он обратил внимание на новенького, показал ему, как нужно рубить пласт, как делать подбой и присечку, чтобы забой был ровный по всей длине уступа. Бригадир потом доложил мне: закончив все свои работы, они спустились на нижний уступ, но этого «работяги» на месте не застали – его и след простыл. Он кое-как «доковырял» свой уступ до конца, но оставил после себя не забой, а свинорой. Они, конечно, привели всё в порядок.
– Кажется, горный, хлебнём мы с этим… – бригадир замялся, но кто-то из бригады подсказал:
– Алакши с дустом!
Почти неделю шла воспитательная работа, пока, как говорится, не прорвало. Прошло уже более половины смены, когда с вентиляционного штрека позвонил газомерщик и предупредил: лава сильно загазована. Метан…
– Ты подожди, не паникуй, сейчас всё устрою, разберусь, в чём дело, – перебил я его.
