Нина Строгая - В жару

– Ну, не то чтобы часто. Как-то не было в этом необходимости. Единственное, поначалу я во многом его копировал – все движения его, улыбку, манеру речи… Это полезная информация? – улыбнулся Иван. – Вы знаете, у меня фотография есть швейцарская. Может быть, это там уже случилось. Может, я тогда уже в него влюбился… Знаете, мне однажды какая-то совершенно дикая мысль в голову пришла. Просто я для мамы был своего рода вещью – ну, такой же, как брильянты, золото, шубы ее красивые. Она же ведь так и сказала про меня, так представила Коле при первой встрече – они как-то заехали к нам в конюшни. Она говорила обо мне тогда, как о каком-нибудь новом своем сокровище: «Посмотри, какая прелесть, посмотри, какой хорошенький, какой камушек, какая штучечка». «Это мой Ванечка, – говорила мама, – посмотри, какой хорошенький, посмотри, какой красавец, лапочка какой», – и целовала меня, обнимала крепко, а мне это безумно приятно было, не смущало меня нисколько. Мне приятно было принадлежать ей, – Иван на секунду задумался. – Что-то я, кажется, про Швейцарию хотел рассказать… ах да, про фотографию. Мы там заснеженные, только спустились и оттаиваем за глинтвейном в придорожной едальне[13]. Коля обнимает маму, а она меня к себе прижимает, и такие мы там счастливые, радостные. И мама… мама красивая очень и молодая такая, и лицо у нее настоящее, – с грустью произнес Иван и, потушив сигарету, снова закурил. – Мы в той поездке, за год как раз до катастрофы нашей, день рождения ее отмечали – тридцать четыре года, а через неделю – Колино двадцатисемилетие. Шампанское, трюфели, икра – все как обычно… как мама любила. Ну и танцы, конечно, – в дансинге и в номере потом. Я когда смотрел тогда на них – на то, как Коля обнимает и целует маму – мне казалось, что мама чувствует то же, что и я в ее объятиях: то же тепло, ту же безопасность, то же приятное, легкое возбуждение. Улавливаете ход моей порочной мысли? – чуть прищуренными, расстроенными глазами посмотрел на врача Иван. – Просто, когда мамы не стало – не стало ее объятий – я остался ненужной никому, забытой вещью… Остался бы, если бы не Коля… А красивая цепочечка, не находите? – внезапно с сарказмом и металлической ноткой в голосе отметил Иван. – Коля имел маму – мама имела меня – одно звено выпадает и…

– Давно об этом думаете? – расставляя на столике чашки, спросила врач. Она открыла кофе и насыпала в свою две ложки.

– Ну да. Видимо, с той самой поездки. И эта мысль только крепла все эти годы и вот, наконец, обрела и кровь, и плоть в моем к нему чувстве, – усмехнулся Иван, – ничто ее, чудовищную, не сдержало, ничто не подавило, не потеснило – ни моя страсть к безудержному веселью – все эти пьянки-гулянки, тусовки, ни мои чувственные, роскошные подруги-фотомодели, ни даже лошади… Хорошо я сказал? Красиво? – опустив глаза, Иван на секунду задумался, а затем, серьезно глядя на врача, спросил. – Я голубой?

– Расскажите про ваше увлечение конным спортом, – бесстрастно улыбнулась Ивану врач и развела кипятком кофе.

– О-о-о, я думаю, это самая болезненная тема, – иронично улыбаясь, ответил Иван и глубоко затянулся, – но так уж и быть – немного расскажу вам, пожалуй… Я ничем особенным не увлекался, понимаете? Ничем, кроме этого, по-настоящему никогда. Ну кроме… ладно, проехали. Я, когда по телеку увидел первый раз соревнования по конкуру – нет, вру, это выездка была – мне девять тогда как раз исполнилось – глаз оторвать не мог от экрана, так впечатлился. Мне даже сон потом приснился тематический, – усмехнулся Иван. – И мама – как будто мысли мои прочитала – спросила через несколько дней, чем бы я хотел заниматься – ну, в смысле спорта – я сразу сказал, что хочу быть всадником – так, по-моему… или наездником… ну, что-то в этом духе, – засмеялся Иван, туша сигарету. – Она так обрадовалась, больше, чем я, по-моему, как сейчас помню, чуть не плакала. «Ну, какой же ты у меня умница, Ванечка, какой красавец», – словарный запас у мамы небольшой был, но эмоции через край всегда валили. Короче, она быстренько организовала мне и тренера персонального, и лошадку породистую.

– Иван, а с чем бы вы могли сравнить свой интерес, свою увлеченность этим видом спорта?.. Как могли бы ее охарактеризовать?

– Ну-у-у, там ведь много чего – все вместе сливалось, понимаете. И власть, и страсть, и скорость, и… наконец-то, хоть чем-то в своей жизни я мог управлять, – довольно улыбался Иван. – Я думаю, у ребенка тоже есть стремление контролировать ситуацию – ну, на подсознании где-то, конечно. Честно сказать, я до сих пор не понимаю, что меня сподвигло, ведь в первый раз – мне четыре было, мы с бабушкой и мамой в зоопарк пошли. Меня на пони посадили – как же я разорался тогда, всех вокруг распугал – и детей, и зверей. Второй раз за все детство верещал так – первый, бабушка маме рассказывала, когда медсестра в поликлинике как-то очень грубо ширнула меня огромной иголкой – после этого я с некоторой опаской стал смотреть на людей, – улыбался Иван. – Шутила бабушка – про опасения мои. Никогда я не осторожничал ни с кем. Разиня! Всем сразу десяточку ставлю. Я доверчивый вообще мальчик, в иллюзиях до сих пор, – посмеивался Иван. – И знаете, песня эта – Не страшна мне ангина, не нужна мне малина[14]… – снова запел Иван наигранно бравым голосом, – не боюсь я вообще ничего! – Лишь бы только Мальвина, лишь бы только Мальвина, трам, там, там, там, тарарам, – обожала меня одного! Это ведь про меня тоже, угу – как же мне это раньше в голову не приходило.

Врач рассмеялась в ответ.

– Так вот, лошади, я думаю, это потому, что я страх свой какой-то победить хотел. А может, льщу я себе сейчас, может, просто до черта красиво все это показалось мне тогда в телевизоре, ведь я же сын своей мамы – любительницы роскошных удовольствий. Но что бы ни было причиной этого моего увлечения – единственная правда в том, что каждый раз, седлая свою лошадь, я с радостным трепетом представлял тот необычайный драйв, что переживу, увеличивая скорость с шага до галопа, тот фантастический экстаз, который испытает моя душа, преодолевая препятствие за препятствием – будь то ров, наполненный водой, или высокий барьер… Хорошо я сказал? Красиво? – довольно улыбался Иван. – Ребенком я, наверное, по-другому называл это состояние…

– Когда мама забрала вас к себе, отчим уже не жил с вами?

– Нет. Но они продолжали общаться на взаимовыгодных условиях. Когда мама выходила за него замуж, чего вы думаете, она меня к бабуле сбагрила, – должна же была она свою личную жизнь устраивать, – он был богат, а во время их брака стал сказочно богат. Он вообще, знаете, страшно увлеченный, твердый и упертый человек, и путь к этому своему богатству прошел от самых низов. Своими руками ставил капканы на соболей, сам же сдирал с них шкуры. Когда начинал, у него было четыре швеи-мотористки и… Да, шучу, шучу я! – рассмеялся Иван, закуривая. – Слушайте, извините, веду я себя иногда отвратительно, но как-то само собой получается. Но то, что отчим… ну, короче, то, что он настоящий, бля, мужик, – наигранно, пародируя манеру братков, продолжал Иван, – брутальный, бля, самец – это чистая правда. Ну просто классика жанра – бизнесмен во плоти: и охоту любит, и машины, и сигары, и блядей всех мастей, и быдлячьи тусовки – его родная стихия, мир его реальный. При этом он такой, знаете… сам всем рулит, всем проникается, не позволяет никому обмануть себя, лапу в свой толстый кошелек запустить. Ну и деньги… деньги за них же самих любит – обожает безумно процесс этот шуршащий и ничего вокруг не видит больше, ну, кроме того, что я выше перечислил. Говорю же – кремень! – продолжал иронизировать Иван.

– Общаться вам, вероятно, приходилось?

– Ну да. Он появлялся иногда – что-то с мамой обсуждал, вполне себе спокойно, ласково даже. У них вроде время от времени даже интим какой-то возникал, – усмехнулся Иван, затягиваясь. – Разводиться он не хотел – как же! – половину состояния такого потерять…

– А к вам, Иван, он как относился?

– Ну-у-у, на мой взгляд, с предельным презрением. Как-то я книжку читал, что-то из школьного задания – в первом или во втором классе было, точно не помню – он подошел, спросил что-то типа «сколько будет дважды два» – я, естественно, сразу забыл – и вы бы забыли, если б глаза его увидали. Как же он звезданул меня тогда – я думал, у меня щека отвалится. После, помню, лет в двенадцать, это уже в шестом, точно, мы в хоккей с ребятами играли – так вот, шайба тогда со всего лету – я даже свист, кажется, ее слышал – к губам моим припечаталась, и этот нежный поцелуй, я вам скажу, даже отдаленно ничем папину ласку напомнить не может. С тех пор я старался его избегать – лучший выход для нас обоих: и он нервы себе сберег, и я целехонек, – улыбнулся Иван, туша сигарету. – Но вот та история с шубами, как назло, произошла в тот момент, когда он в городе был – вернулся откуда-то с Галапагосских островов – он нырять любит, подводной охотой занимается. Он тогда прям с порога в мамины пустые шкафы уткнулся, а она, вся бледная, расстроенная до черта, скрыть уже ничего не могла – лепетала что-то нечленораздельное. Он не поленился, откопал наших невинно пострадавших и заставил мать со мною к Ксюше ехать – компенсацию требовать. Скандал получился редкостный. Денег, конечно, мама не просила – понимала, что не отдадут, но, как могла, жестко – получилось визгливо, жалко и театрально, омерзительно, короче, получилось, – отчитала Ксюшу за дурное на меня влияние. Я просто растекался тогда от стыда за мать перед Ксюшиными родителями, которые, наверное, так же, как я, растекались перед моей мамой. Одна моя девушка гордо и прямо смотрела в глаза моей маме и, как ни странно, ободряюще – на меня. Короче, кончилось это представление тем, что мама запретила нам общаться, и мы уехали домой.