– Свободный художник.
– В смысле?
– Ну, как-то так. Учился на юридическом, но понял, что не мое. Разочаровался, как ты говоришь. Зато в армии пригодился. Теперь вот думаю: кем дальше быть. Может, на философский пойду.
Проводница снова прошествовала мимо нас – на сей раз в обратном направлении, к себе в купе.
– Чего не спите? – походя, спросила она.
– Не хочется, – ответил я за нас обоих.
Она не произнесла больше ни слова и молча удалилась.
– А почему на философский? – спросила Женя.
– Не знаю, хочется.
– И кем будешь?
– Философом, – улыбнулся я.
Мы помолчали. Я решил сходить перекурить.
– Я пойду покурю, хорошо? Если хочешь, можешь ложиться спать.
– Я не хочу.
– Ладно, как знаешь.
Я стоял и курил в тамбуре, сквозь мутное стекло на двери вагона проносились блеклые пятна фонарей, один раз проскочил встречные поезд. Мелькали километровые столбики, ведя свой нескончаемый счет, ползли минуты, часы… я приближался к дому.
Вышел заспанный мужик и тоже закурил.
– Не спится? – спросил он.
– Нет, – ответил я, потушил окурок в пепельнице и вернулся в вагон.
Женя смотрела в окно. Вокруг сопели и ворочались люди. В вагоне было душно.
– Странно, – сказала Женя.
– Что странно?
– Что ты хочешь быть философом.
– Почему?
– Не знаю. В наше практичное время люди хотят быть политиками, экономистами, юристами в конце концов… А ты – философом.
– Наверное, я странный.
– Наверное. Странный сосед по вагону, уступивший свое место…
– … Который вдобавок еще и лишает тебя сна.
– Скорее уж я тебя тогда лишаю.
Мы засмеялись.
– Тише вы, – цыкнула проводница из открытой двери своего купе.
– Хорошо-хорошо, – поспешил успокоить ее я. – У вас кофе есть?..
Потом мы пили кофе и болтали. Улыбались друг другу. Придумывали названия безвестным поселкам, внезапно возникавшим из ночной мглы в окне и так же внезапно исчезавшим.
– Я хочу изучать жизнь, потому что интереснее нее в этом мире ничего нет. Деньги, политика, законы и рынки – это все производные, – говорил я, – в основе же лежат неколебимые глыбы бытия, его первостепенные принципы. Человеческие взаимоотношения, отношения человека с внешним и собственным внутренним миром. Только отсюда все и строится.
– Но кто-то ведь должен делать обыкновенные практичные вещи, – улыбалась Женя, – не всем же заниматься осмыслением глобальных проблем.
– Не всем, а только таким странным попутчикам, как я…
И мы снова болтали, болтали, болтали. Ночь сходила на нет, уступая блеклому чухонскому утру. Мы приближались к Петербургу.
За окном мелькали поймы рек в утреннем тумане, зеленые перелески, поля, медленно просыпающиеся русские деревеньки. Покосившиеся дома, силосные башни, пустующие фермы. На проносившихся мимо платформах появлялись первые люди, ждущие утреннюю электричку.
– Скоро будем дома, – сказал я.
– Кто-то дома, а кто-то в гостях, – поправила меня Женя.
– Ну да. Ты права. Никогда не думала перебраться в Питер?
– Не знаю. Вообще мне нравится ваш город: он куда более уютный и душевный, чем Москва. Живой какой-то что ли… Архитектура эта старинная, атмосфера всех этих набережных бесконечных, дворов-колодцев… И люди – совсем другие люди, приветливые и отзывчивые…
– Ну и?..
– Для начала надо институт закончить, – она улыбнулась, – а потом можно будет думать и о переезде.
Я сходил еще раз на перекур. Потом зашел в туалет и умылся, пока не образовалась очередь из начинавших просыпаться пассажиров вагона. Вернулся на свое место. Женя пила кофе.
– Я сдала белье, – сказала она, – ничего? Ты спать не собираешься?
– Нет, – я посмотрел на часы, – через два часа уже приедем.
– Я так и подумала.
Следуя примеру моей попутчицы, я сходил и взял у проводницы кофе. Наполнил стакан из бачка напротив ее купе.
– Только закипел, – сказала мне проводница.
– Ага. Хорошо.
Проводница пошла по вагону будить пассажиров. Я двинулся следом за ней к своему месту, где оставил Женю.
– А в армии вообще как было? – спросила меня Женя.
– По-разному там было, трудно сказать.
– Не жалеешь, что пошел?
– Я вообще никогда ни о чем не жалею. Наша жизнь – это захватывающий спектакль, где нам отведено такое количество ролей, которое никогда не сможет сыграть ни один профессиональный актер. Если специально играть, конечно. А так – в процессе взаимодействия с окружающей реальностью – каждый из нас, по сути, – непостижимый артистический талант, так пусть этот спектакль длится и дальше, предлагая нам все новые и новые пути развития сюжета, нам не о чем жалеть, потому что в конце нас ждет непременная овация! Я не жалею о прошлом, я предпочитаю настоящее.
– Понятно. Ты действительно философ! Но это все-таки время…
– Никогда не жалей о времени, время ведь нас все равно не пожалеет. И потом – я приобрел колоссальный жизненный опыт. Я ведь не в восемнадцать лет пошел, как большинство, когда вообще ничего не понимаешь, и все кажется таким простым и понятным. Я увидел людей, совсем других людей, не тех, которых знал. Люди в экстремальных условиях выглядят иначе, чем в обычной жизни. Они становятся теми, кто есть на самом деле. Подлецы – подлецами, честные – честными. Вот поэтому все это не зря…
– Философски.
– А как же.
Я глотнул кофе.
– Мы во сколько прибываем? – спросила Женя.
– В начале десятого.
– Знаешь, странно как-то. Я ведь вообще могла в Питер не поехать, билет взяла за час до поезда – и то сомневалась, хочу ли ехать. А вот взяла – и с тобой познакомилась.
– Видишь, я ж говорю: никогда ни о чем не жалей.
– Наверное, ты прав.
– Давай я тебе экспромт прочитаю. Стихотворение.
– Ты стихи пишешь?
– Немного. На самом деле это я сочинил, когда в последний раз ходил курить в тамбур. Там, знаешь ли, особая атмосфера, поэтическая.
– Читай тогда скорее!
– Итак:
Этой встречи могло не случиться
В пене дней, так похожих на бред:
Я мог бы просто напиться,
Ты могла бы не взять билет.
Мне б тогда не увидеть улыбки,
Озарившей грешный мой путь,
Ведь жестокой судьбы ошибка
Могла разом все перечеркнуть.
Слава богу, все стало, как стало, —
Словно в старой сказке точь-в-точь;
Жаль одного – слишком мало
Длилась эта в поезде ночь…
– Ты сейчас это сочинил, правда?
– Правда.
– Классно!
– Ну, как умею уж…
– Нет, правда, замечательно. И так в тему. Даже про билет.
– Я не волшебник, я только учусь.
Мы посмеялись. Потом Женя пошла умываться. А я пошел курить. Мы приближались к конечной точке нашего маршрута. Последний бросок до дома…
…‒ Действительно, жаль, что так мало длилась эта ночь в поезде, – грустно улыбнулась Женя, когда вернулась, – только познакомились и уже надо расставаться.
– Что поделаешь. Это спектакль – жизнь, и такие у нас в нем роли. Но, раз случилось так неожиданно познакомиться, можно это знакомство и продолжить. Ты как считаешь?
– Я только за!
– Тогда нам необходимо обменяться номерами телефонов и при первой же возможности встретиться!
– Так и поступим.
Мы обменялись контактами и договорились обязательно встретиться. Если я буду в Москве – звоню ей, если она в Питере – звонит мне.
– Ну, вот и замечательно.
– Да!
А наш поезд, между тем, въезжал в Петербург. Потянулись угрюмые пакгаузы Ижорских заводов, мрачные заборы Металлостроя, поезд убавил ход. Пассажиры на соседних местах собирали вещи. Кто-то ругался на непослушного ребенка в конце вагона.
– Тебя будут встречать? – спросил я Женю.
– Вряд ли. Не люблю, когда меня встречают, сама до места доберусь.
– А меня, наверное, будут.
– Друзья?
– Да.
– Понятно, – в ее голосе скользнула едва заметная грусть.
По вагону прошла проводница:
– Через десять минут прибываем!
Мы стали собираться. Я достал свою сумку и одел китель, фуражку оставил в руках. Люди потихоньку тянулись к тамбуру.
– Ну что, пойдем?
– Пойдем.
Мы стали двигаться по проходу к выходу из вагона.
– Не торопитесь, – кричала проводница, – все успеют выйти.
Поезд въезжал на Московский вокзал, маневрируя по путям. Мимо поплыл перрон, на котором толпились встречающие.
– Вот и приехали, – сказал я вслух.
– Да. А ты совсем не поспал.
– Я-то что… Вот тебе не дал…
– Я еще успею, – улыбнулась Женя.
Наконец поезд остановился. Проводница открыла дверь из вагона. Пассажиры потянулись из вагона. Мы следом протолкались к выходу. Я вышел первым и подал Жене руку. Она легонько прыгнула на платформу.
