— Ты его видела?
— Кого?
— Не прикидывайся! Ты была возле отверстия за кулисами! Разумеется, ты его видела. Красавца Эдуарда!
Она была актрисой, а, значит, умела скрывать свои чувства.
— Да, видела, — как ни в чем не бывало ответила она.
— Я слышал, он спился и исчез. Но если так, откуда у него деньги на дорогие билеты?
Конец спектакля был ее самым любимым местом. В тот вечер она играла с небывалым подъемом! Она играла так блестяще, так хорошо, как будто выступала на сцене лучшего мирового театра! Когда, чувствуя себя второй Сарой Бернар, увенчанная цветами, успехом, аплодисментами, она как на крыльях летела к своей гримерной, он стоял в коридоре, возле двери. Споткнувшись о его фигуру, громко выдохнула:
— Ты…
Даже в грязной одежде он выглядел гордо.
— А я думал, ты успела меня забыть.
— Не ожидала здесь увидеть…
— Ты великолепна! Я и не думал, что ты успела так вырости..
— Ты вообще никогда обо мне не думал.
— Мне нужно с тобой поговорить.
— А мне нет.
— И все-таки я буду ждать тебя сегодня в 11 ночи, в баре твоей гостиницы…
Директор почти вломился в гримерную.
— Что он от тебя хотел?
— Не знаю. Сказал, что будет ждать меня в гостинице.
— Вот увидишь, он станет просить у тебя деньги.
— Не думаю.
— Ни копейки ему не давай!
Они четверо учились на одном курсе. Она. Гастрольный директор труппы. Режиссер, поставивший «Электру». И он, которого все называли красавец Эдуард.
И он действительно был прекраснее всех. Не только в ее глазах. Эдуард, красивый, элегантный, подающий большие надежды, с бархатисто-нежными, сурово-пламенными глазами. Все девчонки четырех московских театральных вузов сходили по нему с ума. Он был просто неповторим. И даже через длинный промежуток времени она не могла понять, почему он выбрал ее — бедно одетую, голодную девчонку из общежития, самую некрасивую и незаметную студентку в их группе. В ее актерские способности не верил никто — за исключением одного пожилого преподавателя, бывшего в приемной комиссии. Он что-то сумел в ней разглядеть, и так и сказал: «Алла, я вижу в тебе божью искру». Больше никто не говорил ей таких слов. А Эдуард, общаясь с ней, всегда говорил лишь об одном — своем (и только своем!) блестящем будущем! Она была его зрительным залом, аудиторией и благодарным слушателем в одном лице. Он блистал на ее фоне! Через месяц после знакомства они уже жили вместе. В памяти всплыл их первый поход в дорогой ресторан, куда, блистая костюмом, галстуком и лицом, он повел ее познакомить со своими друзьями. А ей было страшно стыдно идти в старенькой, не модной кофте рядом с ним, и больно ранили ухмылки друзей, словно говорящих:” Где ты нашел — это?!» Она боготворила его и свято верила в то, что он очень-очень талантлив. Она верила в него намного больше, чем в себя, в то, что однажды он добьется очень большого успеха. Театры, кино, может быть, Голливуд… И когда однажды она поняла, что всё это не так, она плакала гораздо сильнее, чем плакала бы о себе… После окончания института ее неожиданно пригласили на глвную роль в совместный фильм. Потом — работа в театре, сериалы… ЕЕ взлет вверх. Его падение вниз. Однажды, вернувшись с гастролей, она приехала в пустую квартиру. Он собрал свои вещи, исчез из ее жизни. Через три месяца она узнала, что он женился на дочери одного известного банкира. С тех пор прошло больше десяти лет.
Когда она вошла в бар, он сидел за столиком и костюм его был так же грязен и оборван.
— Красавец Эдуард! А ты изменился. Ну и как сложилась твоя судьба?
— Паскудно. Сама видишь.
— Что же произошло с банкирской дочкой?
— Ничего. Мы прожили несколько месяцев. Потом папаша перестал давать деньги. Хотел устроить меня на работу в банк… Я больше не смог жить в такой атмосфере!
— Бедненький! А что потом?
— Потом я оказался здесь. Работаю в театре. Помощником осветителя.
— Кем?… — она чуть не подавилась кофе. Если б в те далекие годы красавец Эдуард знал, что готовит ему судьба, он предпочел бы повеситься!
Она обратила внимание на сеть красных прожилок на его лице, на дрожащие руки… Нахмурившись, словно зло отстранился от ее взгляда:
— Я не пью!
— И давно?
— Давно! С тех пор, как развелся во второй раз.
— Во второй раз?
— Да. Когда я узнал, что ты вышла замуж, я женился здесь на толстой местной портнихе. У нас родился сын. Осенью он пойдет в пятый класс. Я пил, очень много пил, и она меня бросила. Если б не ребенок, я бы не жалел. Но — привязался к мальчишке. Мы часто видимся. Жаль, что денег давать ему не могу. Перебиваюсь на копейки. А ты звезда. Я все время слежу за тобой. Ты всегда была благородной, доброй…
— Ты что-то хочешь у меня попросить?
— Мне очень неудобно. Ты теперь звезда… словом… ты не могла бы…
— Сколько тебе нужно?
— Сколько не жалко! Не для себя прошу… для мальчишки…
Красная морщинистая сетка, покрывшая лицо. Выпирающий кадык, мешки под глазами…
— Ты бы к врачу сходил.
— А зачем? Чем скорее помру, тем лучше!
Она открыла сумочку и дала ему деньги. Его лицо покривилось (очевидно, это означало счастливую гримасу).
— Ты не поверишь, наверное, но я всегда тебя любил. Я тебя люблю и сейчас. Вот уже вторые сутки сижу в зале. А по ночам — сплю в гостиничном коридоре, возле твоей двери. Прошлой ночью сидел под рестораном. Я не знаю, зачем. Все эти годы я вижу перед собой только твое лицо! Оно для меня одно, все заслоняет перед глазами…
Через час в ее гостиничный номер пришел директор. Он был зол и от него пахло коньяком.
— Ты с ним встречалась?
— Встречалась.
— Что он хотел?
— Денег. Ты был прав. Он просил у меня деньги.
— И ты дала?
— Дала.
— Зачем?
— На душе стало противно.
— Ведь все равно пропьет!
— Какая мне разница!
— Ты ведь не богачка! Только начала выпутываться из долгов. Какого черта разбрасывать деньги направо и налево!
— Это тебя не касается!
— Твоя бывшая любовь сделала тебя сентиментальной?
— Возможно.
Замолчали разом. Он знал абсолютно все о повести этой глупой любви.
— Ты его любила? — неожиданно спросил он.
— Любила! Больше, чем кого бы то ни было в жизни!
— И сейчас любишь, да?
Она посмотрела прямо ему в глаза. Ее голос дрогнул:
— Люблю.
— Алла, что с тобой?! Ты сходишь с ума? Или уже сошла? Что происходит? Алла?!
Громыхая колесами, поезд быстро катил в крупный город на берегу известной реки — последний город гастролей перед возвращением в Москву. В купе первого класса сидели двое.
Напротив нее на мягком диване сидел красавец Эдуард. Он был в новом костюме, дорогих ботинках, с можной прической и потягивал из высокого бокала сухое мартини. Вино толкало на рассуждения:
— Я знал, что из тебя выйдет толк! Я тебя люблю. Вот встанем на ноги, заработаем много денег. Мы с тобой теперь никогда не расстанемся. Какая, говоришь, у тебя квартира? Две комнаты? Думаю, на этих гастролях мы очень хорошо заработаем! Я так сильно тебя люблю, правда!
Она молча гипнотизировала его лицо — постоянно, не отрывая взгляда. Удивительно радостно, весело, светло, как не было уже много-много лет, становилось у нее на душе! Она знала, что жизнь состоит из самых неожиданных поворотов судьбы. Поступала ли она глупо? Какая разница!
Мимо окон поезда проносились бескрайние поля. В ее сердце разливалась бешенная, пьянящая, затапливающая все вокруг на своем пути — радость, радость, радость!
Мы любили друг друга на старой продавленной общежитской кровати и было это очень смешно потому, что отражавшийся в душах наших мир был подобен каплям воска на оклееной обоями стенке. Каждая из точек являлась тончайшей молекулой пустоты. Поверх волос мальчика, горящих ярким солнечным пятном на моей груди, я бросала взгляд на распластанный по полу собственный свитер и неразборчивые удары сердца (по которым я никогда не могла определить принадлежность — его сердце, свое) означали пройденные доли пути. Давая знать, что через несколько минут я протяну руку вниз, ухватив то, что попадется мне сразу, и мальчик поднимет голову, а в его полудетских голубых глазах вспыхнет неоновой рекламой сумрачной улицы незаданный, но уже прочитанный мною вопрос:” Почему?» Вопрос, на который я никогда (у меня не хватит на этосовести) не сумею ответить.
Через час я стану трястись в переполненном автобусе, пустым взгялдом гипнотизируя оконное стекло. Вместо того, чтобы тщательно продумывать очередную наглую ложь, вспомню только нежность кожи юного тела, сияющего любовью и силой, и повторю про себя нараспев «мой мальчик… мой мальчик… мой…». Пока хриплый голос водителя не пробьет ауру любви и тоски прилагательным моей остановки. И дальше будет только чередование цветов, подобно оформлению заштатной дискотеки: глаза мальчика — моя ложь, мальчик-ложь, я — и ложь.
