В этом выводе нет ничего трагического; просто завершен очередной цикл, рассыпалась еще одна Вавилонская башня – и только. Из ее обломков станут строить новые здания – и, будем надеяться, не хуже, а лучше прежних. Возможно, будут строить не элитное жилье, а дома для сирот и больницы, возможно, будут возводить не музеи современного искусства, а детские сады. Искусство возникнет новое, и только тогда, когда Запад сумеет посмотреть со стороны на свои сатурналии и вакхические буйства, на то, чем завершилась эпоха его торжества. Подобно тому как Рим рассыпался в прах под звуки лютни Нерона, в буйном веселии правящего класса, в языческих празднествах и кривлянии – так и новейшая цивилизация Запада, некогда родившая Гегеля и Маркса, уходит в историю под звуки эстрадных шлягеров, в блестках сервильного салонного авангарда, и даже оплакивать ее не хочется.
Жалеть не стоит. Собор Святого Петра в Риме был построен из камней Колизея, так произойдет еще раз, и еще, и еще. И вечно делается шаг от римских цирков к римской церкви, сказал однажды Пастернак, – и если у западной культуры остались силы, этот шаг сделают когда-нибудь снова.
В глухих собянинских лесах
Скитался Робин Гуд
И вдруг узнал, что через лес
Навального везут.
Когда схватили мужика,
Не ведал он о том,
Но вот сегодня в гнусный Кремль
Везут его тайком.
Чтоб кожу заживо содрать
И сделать абажур —
Жестокости такой не знал
Ни КГБ, ни МУР.
Вставай, брат Тук, бери свой лук,
Вперед, Малютка Джон!
Лютует Путин, злой шериф,
Но будет поражен!
Я с детства ненавижу Кремль
И планы Гоэлро!
Нет, абажуру не светить
В их мерзкое дупло!
За то, что бедным лес раздал,
Навальный осужден,
Сирот и вдов согреть готов
Последней веткой он!
Пилил на нужды бедняков
Навальный темный бор,
И здесь, среди последних пней,
Шерифу дам отпор.
Людей расставил Робин Гуд,
Есть план для молодцов:
Кох сзади – бац, а в бок – Альбац,
А из кустов – Немцов!
Их было сорок удальцов,
Привыкших воровать,
Переть, душить, тащить, пилить, —
Чтоб бедным помогать.
И каждый горемыка знал:
Коль не поможет Бог,
Придет Собчак, сопрет безнал,
А крошки стырит Кох.
И вот шерифовы стрелки
Вступили в темный лес,
И Робин Гуд подал сигнал
Идти наперерез.
Последний бой! И головой
Ручаюсь – победим!
Немцов ни с места,
Верный Кох остался недвижим.
И видит Робин: злой шериф
Скрываться не спешит,
А пленник, тот, скрививши рот,
Хохочет от души:
Ты, Робин, стал с годами плох.
Решил мне волю дать?
Ты Робин – лох! Простой подвох
Не можешь разгадать!
Ты окружен, попал в капкан
В собянинских лесах!
Спилили их, чтоб вас двоих
Связать за полчаса.
Малютка Джон взглянул вокруг
И произнес: «Ого».
И Робин Гуду он сказал:
«Их сто на одного».
Ему ответил Робин Гуд:
«К тому не привыкать —
Так повелось, что тот один,
За кем приходит рать».
Малютке Джону он сказал:
«Прицелься, мон амур, —
Кому охота получить
Дырявый абажур!
Не порти шкурку, – он сказал, —
Держать пари готов,
Что в глаз Альбац я попаду
За пятьдесят шагов.
Ты бей шерифовых стрелков,
А я – навальный сброд,
Считать, кто больше перебьет,
Не будем наперед.
Подмоги нет, пощады нет,
И правды нет вокруг,
Но я оплот тебе, ты – мне,
Есть пара крепких рук.
Учить, как Родину любить,
Совета не прошу:
За этот лес, за общий лес
Я с каждого спрошу».
С тех пор в собянинских лесах
Сияет яркий свет,
И с каждой ветви абажур
Свисает – ярче нет!
И гонит прочь дурную ночь,
И до конца времен
Лес охраняет Робин Гуд,
А с ним Малютка Джон.
Робин Гуд и барон
(часть первая)
Приехал в Лондон Робин Гуд
На спор о королях:
Уж много лет Плантагенет
Не жил в родных краях.
Страною правил Иоанн,
По виду злой дебил.
Хоть ростом мал и нравом вял,
Но Англией рулил.
При нем утроился оброк,
Страна поделена:
Что ни барон – то свой закон
И личная казна.
Слух шелестит: к нам Ричард мчит,
И легче станет гнет,
Когда на трон вернется он,
Баронов припугнет.
В Вестминстере собрали знать
Решать судьбу страны:
В аренду сдать? Французов звать?
Что делать мы должны?
Мужик скучает по кнуту,
Прогресс недостижим.
На новый срок? О, злобный рок!
О, сталинский режим!
Барон барону говорит:
«Я так скажу, братан,
Люблю я власть, коль с ней вась-вась,
Мне ни к чему тиран.
Давай-ка спросим у людей,
Кому отдать престол».
Он Робин Гуда подозвал,
И Робин подошел.
«А ну-ка, подойди, мужик,
Ты с виду не дурак.
Скажи, что лучше для страны —
Права или Гулаг?
Тебе примером поясню,
В чем заковыка тут.
Представь себе торговый ряд,
Где брюкву продают.
Пусть ты анчоус, даже ты
Не можешь не понять,
Получишь больше в сотни раз,
Коль всю страну продать.
В ней много брюквы, в ней леса,
Рудой хоть завались.
Все на базар, снимай навар,
С лохами не делись!
Страну пускаешь ты в обмен,
Теперь сказать изволь:
Когда страны в помине нет,
Зачем тебе король?
В глухом лесу среди болот
Местечко есть одно,
Там короля подстережем —
Ты с нами заодно?»
Робин Гуд и барон
(часть вторая)
И вот въезжает Ричард в лес
Там, посреди болот,
Стоит заслон – лихой барон
И с ним бухой народ.
Свобода! Хартия! Права!
Мы жаждем перемен!
Сегодня весь народ умрет
За рынок и обмен!
Верхи все могут, все хотят,
Низы забили болт!
Дороги нет, Плантагенет!
Умрешь среди болот!
Барон кипит, народ шумит,
И Ричард окружен,
Вперед выходит Робин Гуд
И с ним Малютка Джон.
«Позвольте пару слов сказать
По поводу верхов.
Меня достала эта власть
До самых потрохов.
Как не ценить свободы прыть,
Но раз на то пошло,
То ты меня забыл спросить,
Болотное мурло.
Не брал я в долг, я вольный волк,
А не дворовый пес,
И никакому королю
присяги не принес.
Но вот досада, господа:
На рынок я не вхож.
А если загляну туда,
Тошнит от ваших рож.
Король – тиран и пидарас,
Об этом речи нет.
Но в рынке том, который ждем,
Есть маленький секрет.
Кто брюкву вам продать желал,
Остался без штанов —
Такого хитрого ворья
Не встретишь средь воров.
Распухли хари ваших дур
От пьянства и вранья,
А ваш столичный трубадур
Жирнее, чем свинья.
Король английский – психопат,
Но ты, барон, – гандон.
И если я чего забыл,
Пускай добавит Джон»
Малютка Джон добавил так:
«Я хил и низковат —
Семь футов лишь без дюймов трех,
Как люди говорят.
Стрелок и вовсе я дурной,
Прошу иметь в виду.
Бывает, целю в правый глаз,
А в левый попаду.
Поэтому прошу простить,
Худого не желал:
И сам не рад, что бью порой
Не сразу наповал».
Взглянул вокруг и поднял лук:
Следите за стрелой!
И рухнул с лошади барон
В болото головой.
Махнул рукой Малютка Джон:
Опять попал впросак!
Все время – в левый! В правый глаз
Не попаду никак.
Леонардо писал, что отличительной чертой художника является опрятность.
Особенно везет живописцу: он не испачкан в каменной крошке, подобно скульптору, и он не перемазан глиной. Но всякий художник, вне зависимости от ремесла, одевается в чистое, сообразно своим мыслям и убеждениям.
Вы наверняка слышали о том, что иконописцы переодевались в стираные рубахи перед тем, как начать работать над образом.
Это не выдумка, так именно и было.
Так же вел себя, например, Эжен Делакруа, который, перед тем как приступать к подготовке палитры, – одевался во все чистое.
Сезанн был маниакально требователен к тону одежды человека, находящегося у него в мастерской, не хотел, чтобы вульгарное пятно отвлекало его от мысли.
Французский художник Марке, когда собирался с женой в гости к Матиссу, всегда просил жену надеть бледно-розовое в сочетании с холодным зеленым – он знал, что это сочетание Матисс считает божественным.
Я уж не говорю о правилах бургундцев – Ван Эйка или Мемлинга; Карель ван Мандер оставил нам не только рецепты приготовления бургундской палитры – но и правила этикета в одежде художника.
