– Правда, что «Камчатку» закроют? – спрашиваю Олега.
– Это как пить дать. Они на это место давно глаз положили…
Я не уточняю у Олега, кто скрывается под этим таинственным определением «они», впрочем, все и так понятно.
Наконец, мы на месте. Предварительно посещаем продуктовый универсам, который расположился на первом этаже общежития, берем там пива и только потом шествуем во двор. Стены здания по пути нашего следования исписаны характерными надписями «Цой жив!», «Кино», строчками из песен.
Мы располагаемся на бетонном возвышении в дальнем конце небольшого общежитского двора. Прямо перед нами метрах в десяти вход в кочегарку, рядом с ним – барельеф Цою. Олег открывает пиво, я следую его примеру. Молча делаем по глотку.
– Как-то тут тоскливо стало, – говорит Олег, – раньше совсем другое дело было. День и ночь компания: панки, рокеры всякие, гитара, песни… в любое время года.
– Все меняется. Притом не всегда в лучшую сторону, – я киваю на громадину бизнес-центра, примыкающую к общежитию, она выстроена тут несколько лет назад.
На одной из стен общежития нарисован стилизованный портрет Земфиры: с одной стороны это известная башкирская певица, с другой – Виктор Цой. Все меняется – даже Цой, такая мысль посещает меня при взгляде на это творение. Мы не в силах противостоять переменам, которых так требуют наши сердца.
– Что будешь делать, когда уедешь? – спрашивает Олег.
Если бы я знал…
– Там видно будет, – отвечаю, – вернуться к старым баранам можно всегда.
На самом деле никакого возврата не будет, он невозможен в принципе. С каждой секундой, с каждым прожитым днем мы становимся другими, мир – тоже, куда мы вернемся тогда?
Пока мы молчим и тянем свое пиво, во дворе появляется компания из трех неформалов; переговариваясь, они подходят к барельефу, останавливаются. Один из них достает сигареты, несколько штук кладет на выступ под барельефом – Цою, затем раздает по сигарете своим товарищам. Они закуривают. Мы наблюдаем за этим ритуалом, по-прежнему молчим. В руках у неформалов появляются пластиковые стаканчики и бутылка дешевого вина.
– Не зарастает народная тропа… – размышляет вслух Олег.
– Людям нужны такие места, нужны все эти легенды.
– Ага.
– Только что они будут делать, когда их легенду сотрет другая легенда под названием бизнес?..
Мы смотрим на бизнес-центр, нависающий над общежитием. Мы еще помним те времена, когда его здесь не было.
– Придумают новую, наверное – вполне логично заключает Олег.
В принципе он прав. Любая сказка, пусть даже самая неправдоподобная, лучше реальности, в которой у тебя нет никаких перспектив. Поэтому большинство любит легенды, верит им и поддерживает их изо всех сил. Взглянуть правде в глаза для них – хуже казни.
Внезапно начинается снег. Мелкие и редкие хлопья падают с неба, кружась, и ложатся на наши головы и плечи, устилают землю под ногами. Это февраль, и до весны еще далеко. Как и до тех времен, когда мы, наконец, найдем свой единственно верный путь сквозь сгустившуюся вокруг тьму.
– Мне вот предлагают бизнесом заняться, – говорит Олег, – задвинуть науку и двигать дела.
– И что ты думаешь по этому поводу?
– Ничего не думаю. Все это пока слишком неопределенно.
Неопределенность в нашей жизни – пожалуй, единственная достаточно определенная и постоянная вещь.
Снег падает, покрывает город белой пленкой; он уже не способен сделать мир чище, но, по крайней мере, может скрыть на время его грязь.
– Пиво кончается, – говорит Олег.
– Ага.
Ситуацию можно трактовать по-разному: с одной стороны – пиво заканчивается, а значит, можно взять еще, с другой – надоело это все, в том числе и пиво. Я думаю, что лучше мне поехать домой.
Олег молчит, ждет, что скажу я. Мне сказать нечего.
– Наверное, пора идти…
– Уже?
– Почему нет?..
– Пива еще возьмем?
– Не знаю.
О чем-то громко разговаривают неформалы, обрывки их фраз долетают до места нашей стоянки; падает снег, укрывая небольшой общежитский двор; огромное серое небо нависает бременем человеческих грехов над продрогшим миром. Мы снимаемся с места, идем прочь, мимо барельефа, мимо неформалов, мимо исписанных стен… Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать…4
Останавливаемся возле универсама. Олег считает деньги.
– Ты пиво будешь?
– Пожалуй, я – пас…
– Как знаешь. Я возьму…
– Только пойдем к метро.
– Не вопрос.
Олег исчезает в универсаме, я стою и ловлю снежинки ладонью. Они падают и плавятся на розовой коже, от ладони идет пар. Неужели зима будет вечной?..
Возвращается Олег, у него в руках бутылка пива. Он просит у меня зажигалку – открыть пиво. Я протягиваю ему, смотрю, как он подцепляет пробку ребром зажигалки. Пробка взлетает вверх, делает в воздухе кувырок и падает в поземку. Я принимаю зажигалку обратно из рук Олега, ищу в карманах сигареты. Закуриваю, мы идем в сторону станции метро «Спортивная».
Под натиском снегопада город как-то сник. Все эти громады бизнес-центров, торговых центров и просто центров (непонятно чего) не кажутся такими уж огромными в этом белом мареве; наоборот, они теряют в размерах, съеживаются перед стихией, помня, что они здесь – временные явления, тогда как она – на все времена.
Мы подходим к метро, пройдя сначала по узкой улице, по обе стороны которой возвышаются старинные дома, потом через небольшой сквер с церковью. Через дорогу Дворец Спорта «Юбилейный» – тоже карлик в непрекращающемся снегопаде. Останавливаемся – Олегу надо допить пиво.
– Ну, ты там совсем не пропадай, – говорит он, – выходи на связь…
– Непременно…
Я еще не решил, насколько сильно следует рвать с прошлым. Может, я вернусь через месяц изгнания, поняв, что побег – не выход. А, может, не вернусь никогда. Я не знаю, надо ли стирать линии рисунка прошлой судьбы, пытаясь нарисовать судьбу новую.
Мимо нас проносятся автомобили, в сторону моста через Неву грохочут трамваи. Где-то в белизне снегопада угадываются очертания стадиона. Я пытаюсь запомнить этот город, зафиксировать в памяти, чтобы потом – по прошествии какого-то времени – стереть его из нее насовсем.
– Не жалеешь? – спрашивает Олег.
– О чем?
– Ну… – он делает паузу, определенно зная, что я понял его как нельзя лучше.
– Вряд ли. Жалеть тут не о чем на самом деле.
Он молчит, допивает свое пиво. Я курю сигарету, смотрю, как город становится все белее и белее – снег ложится на крыши, оконные карнизы, провода.
Потом мы идем в метро. Спускаемся в подземный переход и из него попадаем на станцию подземки. Покупаем жетоны, проходим через турникеты и становимся на эскалатор. Эскалатор уносит нас вниз – в подземное сердце города, бьющееся на почтительной глубине. Петербургский метрополитен – самый глубокий в мире. Наверное, отсюда ближе всего до Ада.
На платформе прощаемся – Олегу в одну сторону, мне в другую. Я иду в конец платформы, Олег исчезает из виду.
Сначала подходит электричка в противоположную сторону, потом – моя. Прорезав темноту тоннеля головным фонарем, она вырывается на станцию и, скрипя тормозами, проносится мимо меня, еще секунд через двадцать останавливается. Шипят пневматические двери, несколько человек выходят из вагона, после этого я захожу в него.
Встаю напротив выхода с другой стороны вагона. Голос с эффектом реверберации сообщает название следующей станции, затем предупреждает о закрывании дверей. Я смотрю на платформу, прозрачные створки дверей смыкаются.
Электричка начинает набирать ход, картинка по ту сторону стекла смазывается, теряет свои контуры и формы, превращается в цветное месиво измененной реальности. Визуальная иллюзия подменяет собой истинную картину мира.
Когда поезд врывается в тоннель, все становится на свои места. Мы несемся в темноту, по бетонным венам в подземное сердце Города. Непроизвольно, я подвожу итоги. Уничтожаю прошлое, линчую настоящее, устремляюсь в будущее. Словно я уже стал кем-то еще…
Пришло время полюбить этот мир, таким, какой он есть. Поглядеть пристально в глаза случайных прохожих и признать свои ошибки. Обратить свою мольбу к всепоглощающему времени – дабы оно простило нам наши прегрешения. Потому что мы уже не станем лучше, да и целый мир – тоже.
Пускай кругом бушует война, пожар, революция; пускай летят коктейли Молотова, взрываются бомбы и звучат манифестации; пускай нам вслед сыплют проклятиями, посылают нас по матери, грозят кулаками. Пускай клеймят поколением бездельников. Мы спокойны. Наше время еще не пришло.
Мы попытались расшатать этот мир, но мир оказался непоколебим. Первая волна отхлынула, оставив простор для всего последующего. Разбив головы, мы не преклонили их. Просто наше время еще не пришло.
