И вот теперь приходит какой-то новый «фриц», часть классов и наш в том числе переходят к нему.
Новый «немец» явился в наш седьмой «А» точно по звонку. Немолодой, за сорок, среднего роста, сухощавый, сутуловатый. Подтянутый. Большие, навыкат, глаза с красными прожилками. Резкие продольные морщины на впалых щеках. Немецкие усы – две такие вертикальные щёточки, аккуратно расчёсанные. Тёмные с сединой волосы чётко разделены ровным пробором справа и строго уложены – вверх налево и вниз направо. Уже по его виду, выражению лица, манерам было видно – человек нездешний и необычный.
Нездешность и необычность человека были в здешних условиях обычным явлением. Наш Мариинск, районный центр, который «на карте генеральной кружком означен не всегда», был самой настоящей столицей – не административно-территориальной единицы, но очень серьёзного учреждения – Сиблага МВД, крупного острова в известном «архипелаге», который тогда, в СССР, носил название Гулаг (Главное Управление ЛАГерей), а в России ХХI века скромно именуется ФСИН (Федеральная Служба Исполнения Наказаний). Если проще, то в нашем городе находилось Управление Сиблага МВД по Кемеровской области. Вокруг города и по району располагались лагпункты. Поэтому в городе достаточно было и бесконвойных зэков, и ссыльных, и отбывших срок, но временно или насовсем осевших в нашем гостеприимном Марграде.
И было совершенно в порядке вещей, что в клубе имени Л.П. Берия идут спектакли по пьесам классиков – от Шекспира и Мольера до Островского и Чехова, поставленные столичными режиссёрами, а заняты в них столичные артисты. В медсанчасти лечат людей доктора и кандидаты медицинских наук, генералы и полковники медслужбы. В школах города преподают выпускники МГУ и ЛГУ, Сорбонны и Гарварда, а игре на пианино обучает «в Берии» любимая ученица композитора Глазунова, бывшая ранее директором музыкального училища в одном областном городе… Куда ни глянь – всюду люди нездешние и необычные! Горожане относились к данному обстоятельству спокойно, как и к другим местным достопримечательностям – например, к шедеврам деревянной архитектуры ХIХ века или знаменитому винзаводу, выпускающему лучшую в Сибири водку. Много позже, в начале 1980-х годов, показывая наш город в своей телепрограмме, Юрий Сенкевич скажет кратко, но многозначительно о своеобразном «культурном слое» в его истории…
…Итак, новый «немец» вошёл в класс точно по звонку. Положил на стол журнал и учебник.
«Здравствуйте!.. Садитесь…»
Седьмой «А» шумно уселся. «Будем знакомы! Меня зовут Александр Александрович. А как зовут вас, я сейчас узнаю…» – и начал перекличку. Выкликаемый вставал, учитель, глянув на него из-под низких бровей, благодарил кивком головы и словесно: «Спасибо… Очень рад… Благодарю вас… Прошу садиться… Очень приятно…» Когда, наконец, грузно опустился на скамейку последний по списку медвежеватый Мишка Явгель, «немец» выдержал паузу и сказал: «А теперь я послушаю, как вы читаете по-немецки. Каждый – по две строчки вот этого текста. Итак, прошу вас! По алфавиту…»
Я прозевал свою очередь и оттого не сразу понял, почему меня толкают соседи сбоку и сзади. Прозевал, потому что смотрел на лицо нового учителя. На его выражение… Седьмой «А» читал немецкий текст, и произнесение каждого слова отражалось на лице учителя… Нет, это надо было видеть! Сначала вежливое внимание: готов, жду, слушаю… И вот – чтение. Брови «немца» поднимаются, выше, ещё выше, лоб уже весь, как сжатая гармошка, а брови всё ещё лезут вверх, потом изгибаются и сходятся посреди лба под углом, как крыша дома, потом начинают выкатываться глаза, в них сначала – удивление, затем – растерянность, крайнее изумление, страх, а дальше – просто ужас, тихий ужас, ночной кошмар… Позже в действие приходят губы, щёки, шея, и мимика, не справляясь с чувствами, требует пантомимы, и вот уже пальцы в тревоге пробегают по серебристым пуговицам железнодорожного кителя, вот руки судорожно хватаются за крючки стоячего воротника, в отчаянии вздымаются вверх, обхватывают и сжимают виски, и волосы – буквально! – поднимаются по обе стороны пробора…
Тогда я не мог ещё классифицировать мимико-пантомимические фигуры, но позже мне попалась на глаза фотография из учебника психологии, иллюстрирующая состояние сильного ужаса в комплексе с крайним отвращением – вот на этой степени оценки нашего чтения и был я оповещён толчками в спину и в бок, что подошла моя очередь отличиться. Захваченный невиданным доселе зрелищем смены эмоций, я долго искал, откуда читать, а потом вяло промямлил свои две строчки, позорно произнёс умляуты как Ю и Ё, сократил долгую гласную, растянул краткую – и уже ничего не изменил в лице и фигуре учителя. Чувства его, видимо, достигли плоской вершины, а затем, по мере дальнейшего нашего чтения, углы его рта опустились, глаза увлажнились, одна рука зажала рот, другая ухватилась за горло – горькая обида, оскорблённое достоинство глядели на нас из-за учительского стола, когда весь алфавит был исчерпан. Учитель медленно сел, руки бессильно упали на стол, голова легла на руки… Немая сцена продолжалась несколько минут. Мы были смяты, раздавлены, уничтожены, брезгливо смешаны с «органическими удобрениями». Класс подавленно молчал, а учитель, не поднимая от рук седеющей головы, горестно покачивал ею из стороны в сторону…
Когда учитель, наконец, поднялся, нас он, похоже, просто не видел. Взгляд поверх класса упирался в «Великий Сталинский план преобразования природы», занимавший заднюю стену, но глаза, кажется, не видели и его. Губы сначала беззвучно, а потом всё громче произносили: «Боже мой, Боже мой, Боже мой…». Потом учитель замолчал, резко покрутил головой, будто сбрасывая остатки страшного сна, быстро подошёл к окну, глядя на улицу, глубоко вдохнул-выдохнул, причесался, разгладил усы, снова повернулся к нам и заговорил:
«Товарищи ученики седьмого «А» класса средней железнодорожной школы номер сорок два станции Мариинск Красноярской железной дороги! Немецкий язык – один из важнейших в европейской и мировой культуре. На немецком языке написаны бессмертные творения художественной литературы, в том числе детской – ведь вы наверняка читали сказки Гофмана, Гауффа, братьев Гримм? Вот видите, большинство! А Мюнхаузена знаете? Все знают! Ну, а таких авторов кто-нибудь читал или слышал, как Шиллер, Гёте, Гейне? Один, два, три… пять… восемь – великолепно! Ах, вы читали ещё и Бертольда Брехта? И Манна? Серьёзный человек… И какого же Манна вы читали, или хотя бы что именно? Вот как, «Учитель Гнус»! Это прекрасно, только, уверяю вас, название переведено не совсем точно – но это пока несущественно… Ну-с, далее. На немецком языке изложены философские системы Канта и Гегеля, с немецкого переводятся на языки всего мира труды Маркса и Энгельса! Но и это далеко не всё.
Я догадываюсь, что все вы – будущие инженеры, машинисты локомотивов, врачи, агрономы, офицеры нашей доблестной армии и флота. Правильно? Ну вот… Значит, тем более важен для вас этот прекрасный язык – немецкий! Знаете ли вы, что немецкий – идеальный язык технической документации? Что это язык справочников конструктора, технолога, металлурга, энергетика? Что это – язык математики, точной механики, оптики? Вот – вы!» – это он ко мне – «Что у вас на глазах?» «Очки!» «А что в очках главное?» «Стёкла!» «Стёкла в окнах, а в очках – что?» «Линзы!» «Правильно! А линзы – слово немецкое! Садитесь… А вы, да, именно вы – что вы наносите на чертёж, который не успели закончить дома?» «Штрихи… А что, тоже немецкое слово?» «Благодарю вас, вы очень догадливы… Так-с, а теперь вот вы – посмотрите в окно: кто там идёт по улице с девушкой и, нарушая устав, держит её под локоть правой рукой? Правильно, солдат: в русский язык это слово тоже пришло из немецкого!.. А вы, товарищ в тельняшке – я не ошибаюсь, вы мечтаете быть моряком?» «Так точно!» – это Борька-Адмирал дождался своей очереди. «А кем можно быть на корабле человеку вашего возраста?» «Юнгой, слово это немецкое!..» «Хвалю, юнга, садитесь…» «Есть!»
«Ну, а вы сами хотите что-то сказать? Слушаем вас…» За моей спиной поднялся Вовка по прозвищу Орочон: «А вот в часах есть такая ось у маятника… Называется – акса. Тоже немецкое слово?» «Молодчина, знаете!» «А он и орочонский язык знает!» – это Валька-Копчёный, мой сосед, лукаво прищурил и без того узкие глаза. «Вы хотите сказать, орочонский диалект эвенкийского языка? Прекрасно… А вы (это к Вальке), наверное, говорите по-хакасски?» «Не-а! Мы пишемся русскими…» «А я – эстонка…» – покраснев до корней белых волос, пискнула Оля Меос. «Да у вас тут, я вижу, полный интернационал – русские, затем, судя по фамилиям – украинцы и белорусы, татары, теперь вот эвенки, хакасы, эстонцы…» «Поляки!» – гордо расправил круглые плечи Стаська Войтович. «А я – наполовину немка, по маме… А вы – тоже немец?» – прозвучало с первой парты. Это заявила о себе Искра Чурикова, по прозвищу «Искренняя Рожа». «Нет, ребята, я не немец… Хотя фамилия у меня и нерусская – Энгельке. Но вы же читали у Лермонтова, что бывает немец Иванов, а русский – Вернер… Так что я – русский человек. Ещё вопросы есть?» Вопросов было много, но прозвенел звонок. «Ауф видерзеен!» «Ауф видерзеен…»
