Тарья шепнула внуку, чтобы шёл спать, и уселась напротив меня. Теперь я понимала, почему Матвей, то есть Матти, так чтит свою бабушку. А сначала, признаюсь, меня это сильно раздражало.
– И вот однажды, в сорок четвёртом, случилось такое… Я тот день по минутам помню. Утром с девчонками лузгали овёс лошадиный. Ели его пригоршнями, никак не могли перестать. Начальство нас ругает, а мы всё равно! Ревём, просим не отнимать. Вот, после такого разноса пошли в поле. Отработали штатно. Перед уходом начали мины подрывать…
Мы с Лёлькой затаили дыхание. Я вдруг ощутила ужас, словно сама выкручивала минный взрыватель. Слишком хорошо знала, как дышит Смерть за спиной.
– Последний заряд не сработал. Мины только разбросало. Снова всё собрали, подожгли, побежали в укрытие. Кто-то из девчонок упал. Я обернулась на секунду. И вдруг – взрыв, совсем рядом! Меня землёй засыпало, оглушило. Не вижу ничего, только чувствую, как тела на меня валятся. На бруствере траншеи была замаскирована мина. А мы с подружками только что хихикали в поле. Утром овёс кушали. И вот я лежу под землёй, а на мне трупы. Двоих на месте уложило, две потом в госпитале скончались. Да и с чем жить? Ни рук, ни ног – «самовары». Кишки все наружу…
Тарья некоторое время молчала, закрыв лицо морщинистыми руками. Мы с Лёлькой дышали через раз, боясь её потревожить.
– И кажется мне, что я сажусь, потом встаю на ноги. Передо мной поле, вспаханное взрывами. И стоят полукругом девчонки в белых платьях. Вечер, а вроде как солнце сияет. Пригляделась я, а это от них свет идёт. А рядом останки лежат… Другие ещё хрипят, стонут. Машут мне подружки, вроде как на прощание, и пропадают где-то за горизонтом. Я кричу, прошу их меня подождать. А они уходят… Потом меня откопали. Сказали, что чудом контузией и царапинами отделалась. Да ещё с особистами объясняться пришлось, когда в себя пришла. Финка ведь, могла совершить диверсию. Жива осталась – неспроста это. Но ничего, пронесло, командир отбил. Кончила войну, как положено. Но стала с тех пор какая-то другая. Знаю, что смерти нет. И не во сне, а наяву вижу моих подружек. Не всегда, временами. Будто другие глаза мне вставили. Бывает, говорю, вроде как с чьих-то слов. Сама ничего не понимаю. Отвечаю на разные вопросы. Как так можно? А вот, получается. За то спасение обет дала людей лечить. Все женщины в моём роду травницами были, особенно бабка по матери. Тоже с ней говорю, она помогает. Ведаю, когда уйду к ним, но никому не скажу…
Я уже хотела осторожно напомнить о цели своего визита, но старуха об этом и не забывала. От воспоминаний о войне она резко перешла к делам нынешним. И я даже не успела собраться с мыслями.
– Какой срок-то у тебя? – ворчливо спросила она. И я дотюмкала, почему так спешно отослали Матвея.
– Два месяца.
– Чего в больницу не идёшь? Это же не под запретом. Вот в наши времена…
– Да заходила уже, только в очередях торчать неохота и справки собирать. А анализы – вообще мрак! Сначала сиди, чтобы талончик получить на определённый день, а потом – чтобы сдать. И на работе не продохнуть, всё некогда. Хочу быстро и без пыли…
– Вот ведь люди! – проскрипела Тарья. Взор её снова стал суровым. – Никаких трудностей не выносят. Мои-то подружки, кто жив остался, так хотели детишек! А не могли – надорвались. У меня всего один сын родился, да с такими трудами! Умер уже давно – сердце больное было. А он ещё до полковника дослужился… Ты вот здоровая, сильная, красивая. Не голодаешь. Попрыгунья-стрекоза. Всё тебе хаханьки. Пора уж браться за ум…
Ну вот, пошла проповедь! Понеслась душа в рай! Без неё об этом не подумала. Конечно, героическая старушка, имеет ордена и медали, но лезть в свою жизнь я ей не позволю. Не хочет делать – пусть откажется. Больница от меня не убежит.
– Я не поняла…
Пришлось вонзить ногти в ладони, чтобы не вспылить и не подставить Лёльку.
– Чего не поняла? – вскинулась хозяйка.
– Поможете вы мне или нет? Я хорошо заплачу.
– И за мешок золота не стану! – отрезала она.
Египетские пирамиды! Видно, сильно её тогда миной контузило. Ладно, деньги не нужны, хоть их никогда много не бывает. Но ведь обещала людям помогать, а сама комедию ломает!..
– Марьяна никому не скажет, я знаю! – горячо вступилась за меня Лёлька. Ей было мучительно стыдно – ведь я приехала к Тарье именно по её совету. – Даже если будут проблемы…
– А мне плевать, скажет она или нет, – окрысилась Тарья и на Лёлю. – Меня уже не посадят в девяносто лет! А вот там, – она ткнула пальцем в потолок, – за всё спросят. Тебе делала – это одно. А она – другое! Не велят мне, и всё. Не вводи в грех!
– Кто не велит? – растерялась я. Это уже серьёзно. Значит, не в самой бабке дело.
– Отец его! – Тарья крючковатым пальцем уперлась в мой живот.
– Чей отец?
Лёлька наморщила лоб. Видимо, она тоже усомнилась в бабкином адеквате. Мы понимающе переглянулись, пожали плечами.
– Да сына её отец! – Тарья перешла на крик. – Тут он стоит, убитый! И не жалко тебе дитя?..
Я не нашла ничего лучше, чем оглядеться по сторонам. Естественно, никого, кроме бабки с Лёлькой, не увидела. Потом вспомнила статьи и фильмы о Ванге – якобы она общалась с душами умерших. Но те истории я воспринимала больше как сказки. Иногда думала, что родители мне помогают, приходят по зову. Но это могла быть игра света или воображения. А здесь, похоже, всё реально.
Может, Лёлька ей рассказала? Так я сама считала, что ребёнок от «папика». А он живой – я вчера справлялась у Богдана. Или всё случилось только что? Или?..
– Ну, гости дорогие, устала я! Не молоденькая уже. – Тарья, поджав губы, стала убирать со стола. Лёлька помогала ей, бросая на меня виноватые взгляды. – Больше я вам ничего не скажу. Идите с миром.
– Честное слово, я ничего такого ей не говорила! Сама ведь не знаю. Разве твой Рахмон убит? Ты говоришь, что он на нарах.
Действительно, Лёлька абсолютно не в теме. И о моём положении до последнего времени даже не подозревала. Сейчас она терялась в догадках, доканчивая уборку, провожая старуху в спальню, натягивая дутое пальтишко. А я уже давно оделась, вышла на улицу и замерла, обнимая голую мокрую берёзу.
Ведь уже купила таблы «бэби-капут», прерывающие беременность без операции… Счастье, что понадеялась на Тарью и не приняла их. Два месяца пила и курила, потому сразу же приговорила своего сына. С «папиком» мы были долго, а с Борисом встретились всего несколько раз. Я даже мысли не допускала, что именно эти дни были главными. «Не жалко тебе дитя?..» Какой же гадиной я предстала перед Тарьей! Получается, что мало мне одной смерти…
Скользкие корни берёзы ушли у меня из-под ног. Тихая паника охватила меня и лишила возможности здраво мыслить. Я словно стояла на башне небоскрёба и готовилась прыгнуть вниз. Все члены спецгруппы занимались бейнс-джанкингом. Нет, сейчас страшнее, круче. Просто огонь! Сколько я дряни в себя вылила, а сколько вдохнула! Буквально издевалась над зародышем, который ни в чём передо мной не провинился! Но те мерзкие пилюли я не проглотила. После них дети рождаются безрукими. Я видела такую женщину в интернате у бабушки. Жутко было наблюдать, как она всё делала зубами и ногами…
Значит, существуют параллельные миры-порталы. И вовсе это не последствия приёма всяких «снежков», спайсов, «травки» и энергетических напитков! Один раз я хлебнула на Крестовском какого-то пойла – с туарином или с гуараном – уже не помню. А, может, и с женьшенем. И реально увидела рядом с собой парня, который в прошлом году с крыши насмерть упал.
Значит, Борис где-то существует. Нет, не где-то, а прямо здесь. И видит меня. И знает, что я собиралась сделать… Бабка сказала, что после взрыва ей будто бы вставили другие глаза. А мне сейчас в череп впихнули другие мозги. Зачем я так жила до сих пор? Ведь ТАМ действительно спросят. И что я отвечу, отцу в первую очередь? А как на мать посмотрю?
Кто-то говорил мне, что прахом становятся тела, а не души. Что труп – это как старое пальто. Бросаешь пего в контейнер и идёшь дальше налегке. Как разница, что с этим хламом будет потом? Вы уже врозь навсегда. Но это не значит, что тебя больше нет. Я, будто со стороны, увидела себя на греческой яхте. В комбинезоне цвета морской волны, всю в золоте, с развевающимися на ветру волосами. Это была совсем чужая женщина. В её жизни не было места мальчику, который для меня теперь дороже всего на свете.
И умом, и сердцем я ощущала, что Тарья права. Ревела навзрыд, не обращая внимания на удивлённых, даже испуганных соседей знахарки. Дорогой шейный платок свисал углом из-за ворота куртки. На искусанных губах размазалась помада. Глаза жгло, щёки стянуло. Меч раскаяния вонзился в грудь, вызвав жгучую боль. А мне хотелось, чтобы стало ещё больнее…
– Сынуля, милый, прости! Я так обижала тебя, я так тебя не хотела… Забудь об этом, мой родной, мой хороший! Теперь у нас с тобой всё будет по-другому. Если я уже успела навредить тебе, ни за что не оставлю. Буду всегда рядом, чтобы замолить свой грех. Не проклинай свою мать, мой Постум!..
