– Вызвал полицию или нет? – переспросил Фишер. – Да или нет?
– Нет, – сказал Петер.
– Интересные дела, – сказал Фишер, слегка успокоившись. – Значит, ее убили немного за полночь, а сейчас у нас, – Фишер вздернул руку и посмотрел на свои новые наручные часы, – а сейчас двадцать минут одиннадцатого. В котором часу ты пришел сюда?
– Не позднее десяти, – подала голос я. – Я проснулась без четверти и немножко понежилась в постели. Думаю, минут десять повалялась, или пятнадцать.
– Так, – сказал Фишер, кивнув мне и снова переведя строгий взгляд на Петера. – Что же ты делал все это время?
– Я был там, – сказал Петер.
– А что ты делал? – спросил Фишер, сильно напирая на «делал».
– Ничего, – сказал Петер. – Закрыл окно, задернул занавеску. Сидел и думал, вызывать полицию или нет. Хотел перенести ее тело на кровать, но испугался. Сам не знаю, чего. Я никогда в жизни не трогал руками мертвых. Только целовал в лоб на панихиде. А взять мертвого человека на руки и перенести – я испугался. Я сидел на кровати и думал, – он слабо заулыбался, – обо всем на свете. О ней. Вспоминал, как мы познакомились. Вспоминал, что она рассказывала о себе. Вспоминал свое детство. Думал, что дальше будет. Мне вдруг захотелось, чтобы началась война. Война позволит обо всем забыть. Смешает все карты. Начнется какая-то новая, пускай очень жестокая, опасная, кровавая, но другая жизнь. Это самое главное. Другая, другая – вы понимаете? Новая! Все, что было – на помойку. Чистый лист. Жизнь с чистого листа. Ради этого стоит рискнуть. А потом я задремал. Мне приснилась какая-то чепуха, какой-то детский сон, какие-то кусочки из романа Стивенсона «Остров сокровищ»: хромой Сильвер, Билли Бонс, пираты песенку поют «Пятнадцать человек на сундук мертвеца» и попугай кричит «Пиастры! Пиастры! Пиастры!».
– Вот это да! – сказала я.
– Что? – дернулся Петер.
– Вот ведь как человек устроен, – сказала я. – Тут на полу убитая женщина лежит, а такие сны снятся.
– Да, – горестно покивал Петер. – А когда я проснулся, то все вспомнил и не захотел открывать глаза, потому что понадеялся, что все это мне тоже приснилось. Вдруг все это просто сон, кошмар. Анна уже куда-то убежала или в ванной, причесывается. Но, в общем, жива. Я разлепил глаза – и было все то же, только кровь засохла.
– Кто же ее убил? – спросил Фишер. – Вы полагаете, какой-то нанятый стрелок, который сидел где-то в кустах?
– Не знаю! – закричал Петер. – Я ничего не полагаю. Я сам спрашиваю – кто?
– Вы и убили, Родион Романович! – сказала я по-русски и перевела Фишеру на немецкий, хотя, конечно же, он все понял: наш язык очень похож на русский.
– Нет!!! – закричал Петер. – Я?!!
Петер даже вскочил со стула.
– Вы, вы! – сказала я. – Этому масса доказательств.
Фишер с интересом посмотрел на меня, уселся на диван и снова начал перебирать листы своей записной книжки. Нашел чистый листочек, вытащил из кармана карандаш с серебряным колпачком, снял колпачок, вернул его обратно в карман и сказал:
– Ну-с, мы вас слушаем.
– Сначала мелкие доказательства. Не столько даже доказательства, сколько отдельные поводы для подозрений и сомнений, так сказать, камешки для мозаики. Первое. Вы можете представить себе стрелка, который спрятался в глубине сада и терпеливо ожидал, покуда раскроется окно и бедная Анна подойдет к подоконнику? Как говорили римляне: кому выгодно? Какова цель? Кто эти люди? У вас есть какая-нибудь идея? – Это я уже обратилась к Фишеру. – Вот, скажите на милость, кто эти люди? Русская разведка? Или английская? Французская? Ну, даже если предположить, что какие-то могущественные силы хотели убить бедную Анну, зачем такие сложности? Зачем устраивать засаду, когда нет ни малейшей уверенности в том, что она подойдет к открытому окну? Расправиться с ней можно было бы гораздо проще. На улице или в кафе. Я, конечно, – засмеялась я, – не специалист по наемным убийствам, но, если судить по криминальным романам, которых я прочитала штук двадцать, убить человека в большом городе, особенно молодую девушку, которая ездит по городу туда-суда – это не проблема.
– Это не доказательство! – крикнул Петер, и Фишер кивнул.
– О да, разумеется, – сказала я. – Это всего лишь фон. Дальше чистая психология. Почему Петер, простите, мой дорогой, я буду говорить о вас в третьем лице, не бросился в полицию?
– Там не было полиции, – пискнул Петер. – Куда бросаться?
– Разбудить привратника, соседей, просто выскочить в коридор и закричать «Убийство! Убийство! Убийство!». Прибегут люди. Хоть кто-нибудь ночевал в эту ночь на Гайдна, пятнадцать? Это надо будет проверить, конечно. Но я абсолютно уверена, что хоть в одной-двух квартирах были люди. Выскочили бы люди. Кто-то бы побежал вниз по улице в гастхауз, где есть телефонный аппарат. И вообще, когда кругом много людей, всегда находятся два-три человека, которые знают, что делать. Взрослые, опытные, решительные люди. Почему Петер не позвал полицию? Он, и мне это совершенно ясно, боялся первого допроса.
– Любой человек испугается первого допроса, особенно когда рядом труп с пулей в голове, – сказал Фишер.
– Но это не повод не звонить в полицию. Обратите внимание: он не прикоснулся к ней. Боже мой! – я как бы в страшном волнении прошлась по комнате. – Если бы человека, которого я люблю, убили бы на моих глазах…
– Откуда вы взяли, что я ее люблю? – огрызнулся Петер.
– Стыдно, стыдно, дружочек! – сказала я и погрозила ему пальцем. – Но продолжу: если бы человек, которого я люблю, был убит, или просто человек, с которым я была близка – прошу прощения, я девица, и мне трудно судить о подробностях любовных переживаний, но все же мне почему-то кажется, что даже если бы я и не очень любила этого человека, после того как я увидела бы, что он упал, окровавленный, сраженный пулей, я все равно бросилась бы на его тело, обняла бы его, покрыла бы его поцелуями, закричала бы: «Милый! Нет, нет, нет! Проснись! Оживи!». А Петер этого не сделал. Вообще не прикоснулся. Боязнь покойников – слабый аргумент. Он просто боялся испачкаться в крови. Но поглядите, – говорила я громко и вдохновенно, – сам факт того, что человек испачкан в крови, вовсе не изобличает убийцу. Любой человек, который оказывает помощь раненому на улице, непременно испачкается в его крови, и это ни о чем не говорит. Но вот сам факт того, что человек боится испачкаться в крови – говорит о многом.
– Красиво, – сказал Фишер. – Много психологии. Похоже на речь прокурора перед присяжными. Но мы не присяжные. Нам нужны доказательства. Не эмоции, не психология, а реальные доказательства.
– Отлично! – сказала я. – Пришло время реальных доказательств. Но сначала немножечко физики. Вы учили физику в гимназии, а меня учила физике госпожа Антонеску. Вы, наверное, помните, господа, что если кинуть горящую бумажку в бутылку с широким горлышком, а когда бумажка сгорит, поставить на это горлышко вареное яйцо – то вареное яйцо будет втянуто в бутылку. Ствол револьвера в течение нескольких мгновений после выстрела в упор – та же самая бутылка, в которой только что сгорела бумажка.
– Какого револьвера? – хором спросили Петер и господин Фишер.
– Украденного у меня, – сказала я. – Господин Фишер, когда я ехала сюда, я обнаружила, что у меня в сумочке нет моего велодога. Петер вез меня от кафе до Гайдна, пятнадцать, с заездом в аптеку. Мне было дурно. Он нес мою сумочку. Я не знаю, когда он вытащил у меня велодог, но вряд ли я его просто выронила, потому что он лежал у меня в сумке в застегнутом кармашке. Петер, – сказала я, – отдайте мне револьвер.
– Нет у меня никакого револьвера, вы что? Это бред какой-то! – залопотал Петер.
– Петер, – сказала я, распахивая дверь и указывая пальцем на его тужурку, висевшую на стоячей вешалке. – Петер, – повторила я, тыча пальцем в эту куртку, – отдайте мне мой велодог!
Петер растерянно встал, вышел из комнаты и вытащил револьвер из внутреннего кармана своей тужурки.
– Хоть бы догадался выбросить где-нибудь, – сказала я ему с несколько театральным сарказмом. – Тайный агент, прости господи…
Петер молчал и только открывал и закрывал рот, как будто какой-то спазм перехватил его горло.
– Положите на стол, – сказала я Петеру.
Он повиновался.
– Чудеса, – сказал Фишер. – А позвольте поинтересоваться, причем тут бутылка с яйцом?
– Ствол револьвера, повторяю, – сказала я, – несколько долей секунды после выстрела в силу описанных законов физики, разреженность от горения и все такое, становится как та самая бутылка и при выстреле в упор всасывает в себя мельчайшие капельки крови. Доказано новейшей криминалистикой. Если хороший детектив-эксперт намотает на спичку ватку и протрет ствол этого пистолета изнутри, он обнаружит там кровь, которую можно будет сличить с кровью жертвы. Новейшая медицина говорит, что у разных людей разная кровь. Разные типы крови. Не помню, как это называется, но факт остается фактом.
