– Чего там еще? – спрашивает командир.
Рябой, худой мужичонка с оспинами на лице отряхивает шапку от снега.
– Куражится, стервец… – бурчит он. – Не примаеть.
– Потому – не велено! Нешто энто картопля? Чистый горох!
На ладони учетчика – горсть мелкой, как орех, картошки. Командир холодно щурится.
– Вам русским языком сказано было – за картошку мельче куриного яйца чего положено? Орлов, к стенке его!
Все с азартом следят за Рябым, который ловко уворачивается от наседающих бойцов.
– Погодите, ребяты, вы чего?.. – бормочет он трясущимися губами, хватаясь за дуло винтовки.
Прогремел выстрел, за ним еще один. Рябой ойкнул и стал заваливаться на бок. Толпа невольно отпрянула.
– Вы кого обмануть хочете, косопузые? – Командир обращается к старикам. – Народную властю?
На усадьбе Лебеды, захлебываясь в лае, рвется с цепи тощий кобелек.
Под корявой яблоней на лавке белела заголенная спина, продармеец с цигаркой в зубах сидел на шее лежащего, другой на его валенках, и еще двое в лад, как на молотьбе, стегали его плетьми. Рыжий матрос ходил по снегу враскачку.
– Ну-ка, дай ему, братишки, десяток горячих, авось в память придет.
– Скройтеся, бесстыжие, нечего вам глядеть, как батьку парють, – велела Трынка погодкам. – Мамаша, ступайте в избу!
Девки поплелись в избу следом за старухой. И прилипли к окошку.
У забора матрос разговаривал с Игнахой Слизнем, соседом Лебеды. Он знаком остановил порку:
– Погоди, братва…
Двое с плетками выпрямились, отдуваясь, один полез за кисетом. Тот, что был спиной, обернулся, утирая мокрое лицо. Варвара узнала Малафея. И он, увидев ее, засмеялся:
– Здорово, баба! Позабыл, как тя звать… Ай не признала?
Игнаха с любопытством покосился на нее, но тут Трынка вцепилась ему в волосы.
– Июда, блядский корень, ишо попомнишь, шкура! – вопила она, молотя его кулаками. – Ишо поквитаемся!
Растерявшийся Игнаха с трудом отбился.
– Баре какия… У нас забрали, ай вы лутче?
Из-за дома матрос свистнул в два пальца. Боец, сидевший верхом на Лебеде, не спеша поднялся.
– Шабаш, дядя…
– Ты думала, иде я? – Улыбаясь, Малафей подошел к ограде. – А я вот он, обратно до дому не попамши. Такая, видать, судьба моя боевая…
Кряхтя, Лебеда подтягивал портки.
– Для того он кровь на войне проливал, – сказала Трынка. – Осрамили мужика, паразиты…
Из овина понесли хлеб. Боец шел, согнувшись, с кулем на спине, его сносило в сторону. Трынка бросилась на него, свалила в сугроб, упала сама.
– Ироды, последний кусок с рота рвете! – кричала она.
Продармейцы прибежали на помощь, с крыльца с визгом скатились девчонки, началась свалка. У ворот заволновались, кто-то заметил, что за церковью поднимаются клубы черного дыма.
– Спаси, Господи! Кажись, Лыковы горять…
– Лыковы-то подале, за попом… Лобан энто али Жунтяй.
– Достукалися, басурманы, всю село спалють!
В сумерках пламя казалось еще ярче. Снег таял по краям соломенной крыши и стекал вниз грязным ручейком.
Стрельнуло и посыпалось со звоном окно. Весь в копоти, в тлеющей шапке, Жунтяй метался у объятого пламенем крыльца, никого не подпуская.
– Нехай все пропадаеть! Пущай им одна зола достанётся! – бормотал он. – Жгите все, крушите, православныя!
– Взял, зажег, полоумный… – рассказывала Варваре Федиха. – Мало, хлеб забрали, дак теперя избы решилися…
На снегу сиротливо чернела груда спасенных пожитков – чугуны, половики, табуретки, горшки с геранью. Дед сидел на сундуке с иконой и самоваром. Сама Жунтяиха лежала ничком и стонала.
Крыша избы рухнула, взметнув столб искр в темное небо.
– Всем миром уходить, мужики! – потрясая топором, вскрикивал Жунтяй. – Пущай сами на землю сядуть! В Сибирь иттить, в тайгу! На Белыя воды!..
В землянке Варвара баюкала малыша:
Иде тут зыбочка висить,
Иде тут деточка ляжить?
Я пойду их укладать,
Глазки ихни закрывать…
Палашка лежала на печке, уставясь в полутьму.
– Мамань… Почто нас Боженька не любить?
– Грех какой! Энто кто ж табе научил?
– А то любить! – сказала Палашка с горькой усмешкой.
Варвара ходила вдоль печки, косилась неодобрительно на нее:
– Как за подаянием стояли, позабыла? Вона вьюга какая, а ты небось в теплой избе картошек намяла и ляжишь себе, пузо греешь… Страм, Палаха!
Когда ребенок затих, она уложила его в зыбку и полезла к дочке. Глаза у Палашки были закрыты. Она провела рукой по ее волосам.
– Которые злые – не завидуй им, Палань… Боженька, он все-все видить. У кого отнял – тому подасть, сёдни подал – завтре отыметь. Дак рук-то у его, как у табе, две, а народищу… Другой раз и не поспееть.
В печи зашипели уголья. Палашка потерлась щекой об ее ладонь.
– Любить табе Боженька, обязательно любить! Он деток пуще всех любить… Спи, касатка…
Ей почудились голоса за окошком. Она выглянула на двор.
За круговертью метели она различила силуэт лошади с санями. Люди в шинелях бежали к землянке, пряча лица от ветра.
Поскользнувшись на ступеньке, сверху свалился Малафей.
– Хозяйка, примай гостей! – орал он. – Собирай на стол, угожай нам, мы до тебе на постой прибымши!
Следом за Малафеем, смеясь и возбужденно крякая с мороза, в горницу ввалились еще двое, загремели винтовками, затопали сапогами.
– Ты глянь, каких я табе рысаков привел! Энто же сам Василь, друг мой боевой, наш отделённый! Краса и надёжа второй роты! Мы с им как браты…
Приглядевшись, Варвара узнала уполномоченного Бодунка в овчинной папахе и с ним румяного парнишку.
– А энто наш Орёлик…
– Нету ничаво, ступайте, откуль пришли, – насупилась Варвара.
– А у нас и весь припас с собой…
Скинув на стол заплечный мешок, Малафей доставал узелки и горшки.
– Ишо табе накормим и стакан нальем. И салы, и рыбки, и бражки! Не первый день на продработе…
– Энтот бесстыжий, который намоченный, он тута у мине все углы обшнырял, по кадушкам лазил!
– Куды ты нас завез, Панкратич? – озираясь, пробурчал уполномоченный. – Тетка эта злая, ухватка у ей кулацкая…
– Скидай шинелю, ты в гости пришел! – Малафей только засмеялся. – Поколобродить ей надо для форсу. Баба она али кто?..
Запустив пятерню в корчажку, он отковырнул ком желтого засахаренного меду и поднес Палашке:
– На, почумкай…
Малафей поет и пляшет, дергает Варвару в круг, она, смеясь, отмахивается.
Едеть Ленин на свинье,
Троцкий на собаке.
Испугалися жиды,
Думали – казаки…
Палашка на печи смотрит с восторгом.
– Сволочь ты, Панкратич, – говорит уполномоченный, разливая брагу. – Тебя по правде к стенке ставить надо.
– Вот придурок-то! Дай я тебе поцалую!
Они обнимаются, малыш плачет.
– Усмири ты свово горлодёра! Должно, с дьяконом нагуляла…
– Уж молчал бы, страмник, – отзывается Варвара. – Натворил делов – и поминай как звали…
– Каких таких делов?
– Ступай полюбуйся.
Со стаканом в руке он подходит к лежанке. Кузька радостно пускает пузыри. Малафей ухмыляется:
– Девка? Веселая…
– Чего? – вспылила Варвара и содрала свивальник. – А энто видал? Али непохожий?
Малафей озадачен:
– Мой, что ль?
– Ты на его глянь, на губы да на нос! И шебутной в точь как его папанька, чуть чего – сразу орать…
Подумав, он залпом допивает самогон и говорит:
– Ты мине мозги не запорошишь. Откуль я знаю – у тебе тута, можеть, цельный эскадрон ночявал. А я свой хер не на помойке нашел.
Варвара смерила его взглядом, закутала сына и стала укачивать.
Уполномоченный втолковывал Орёлику:
– С виду – рвань, подай копеечку, а у самого деньги в кубышке, обрез за пазухой. Знаю я этих навозников… А в Питере тама разговор короткий, без нюней. Пришел с обыском и прямиком на кухню. Мясо есть в горшке – всё, в расход, враг народа…
– Мужики, а ну, гляньте строевым глазом! Дай сюды. – Малафей забирает у нее ребенка и несет к столу. – Ну? Какая ваша рассуждение?
Он оборачивается к Варваре:
– Звать как?
– Кузькой…
– Кузьма, сынок мой… Даю вопрос: кто евоный папаша?
Мужики рассматривают поочередно Кузьку и Малафея. Варвара пытается отнять малыша, но он не дает.
– Сопельник вроде твой, – нерешительно говорит Орёлик.
– Пензенский, – соглашается Малафей с сокрушенным видом. – Вся родня с такими…
– На кой ты нам сдался! – Она выхватывает Кузьку и уносит. – Жили, не померли, авось проживем без тятьки-обормота…
– А коли брешет? – спрашивает Бодунок.
– А кто ж их разбереть… Наливай! Все одно за дитю выпить обязательно! – Он сует Варваре брагу. – Пущай хуч он, сукин сын, поглядить на новую светлую жизню!
Звенят стаканы, все пьют.
– Капуска у вас, тетенька, прямо сахарная, – улыбаясь, говорит Орёлик.
– Пущай растеть натуральный боевой куманист. – Малафей, довольный, хлопает Варвару по спине. – Слышь, Варьк, я тута в куманьки записался. Где буза – как рявкну: пролетаи соединяйся али как? А чего нам товарищ Ленин указамши насчет классового врагу? – Он заливается смехом. – Народ, натурально, врассыпную! Боятся его пуще чорта…
