Почувствовав крепнущее нетерпение его объятий, она отправила его в ванную, приготовила постель, дождалась его возвращения и удалилась в неоновую прохладу кафеля за порцией дрожи, чувствуя себя как в свою первую брачную ночь. Стараясь не смотреть в глаза зеркалу, она облачилась в прошлогоднюю шоколадно-золотистую шелковую комбинацию. Между прочим, сегодня год, как она познала оргазм…
Подрагивая от волнения, она явилась в спальную с бутылкой коньяка и бокалами, и, забравшись под одеяло, прильнула к нему ледяными ногами.
– Давай, скорее выпьем! – простучала она зубами.
Он кинулся ее обхаживать, налил коньяк, и она, поймав губами край бокала, разом выпила всю порцию, после чего прижалась к жениху, чувствуя, как жаркий огонь разбегается по телу.
– Что с тобой, моя хорошая? Ты у меня случайно не заболела? – забеспокоился он.
– Нет, нет, все в порядке! Немного переволновалась! – отвечала она, подсовывая ему свои холодные ноги. И это была чистая и благородная, как коньячный спирт, правда.
Он тоже избавился от бокала, улегся и крепко прижал ее к себе, после чего попытался освободить от комбинации.
– Подожди, – сказала она, – хочу еще выпить…
Выпили еще. Через некоторое время телу вернули тепло. Пора было приступать.
– Выключи свет, – попросила она.
Он встал, исполнил ее просьбу и вернулся к ней. От того, что она предусмотрительно задернула шторы, в спальной в первое мгновение стало темно, как в задвинутом ящике комода, где даже белое становится черным. Постепенно едкий неон уличных фонарей нарушил герметичность их стильного комода и призрачным пóтом проступил через поры штор.
– Я хочу тебя поцеловать, – собравшись с духом, произнесла она и по короткому доверчивому отклику его тела почувствовала, как он, не догадываясь об истинной сути ее желания, потянулся к ней губами.
– Нет, ты не понял: я хочу поцеловать тебя ТУДА… – возблагодарив соучастницу-темноту, уточнила она рукой предмет своего вожделения.
– Наташенька, зачем тебе это? – спросил он, преодолев замешательство.
– Просто я так хочу! – занервничала она, радуясь, что он не видит, как полыхает ее лицо.
– А я не хочу, чтобы ты это делала.
– Почему? – растерялась она.
– Потому что люблю тебя.
– Вот и хорошо! Я и хочу это сделать, чтобы ты знал, как я тебе благодарна!
– Только поэтому?
– А разве этого мало?
– Мало, моя хорошая, мало…
Спасая свой план, она заторопилась:
– Димочка, ты просто не представляешь, что для меня это значит! Ведь мне даже говорить об этом стыдно, а не то что делать! Ведь я никого и никогда туда не целовала, понимаешь? Никого и никогда – даже Володю! Понимаешь?
– Тогда и начинать не стоит! – весело объявил он и порывисто стиснул ее в объятиях, выжав из нее легкий стон.
– Но почему ты не хочешь? Ведь ты же меня целуешь! – растерянно спросила она, не зная, как быть дальше.
– Потому что ты королева, а я раб!
– А если серьезно?
– Куда уж серьезней! – прижимал он ее к себе.
Она обмякла и затихла.
– Глупая! Глупая моя девочка! Какая глупая! – закачал он ее на груди, как ребенка и очень серьезно добавил: – У меня была целая армия кухарок и только одна королева… Неужели ты думаешь, что ради сомнительного удовольствия я позволю тебе стать кухаркой?
Она откинулась на спину и потянула его за собой:
– Иди ко мне и делай со мной все, что хочешь… Никакая я не королева, а обычная глупая баба…
– Неправда… – припал он губами к ее глазам. – Неправда… – шептал он ее ресницам. – Ты королева… Моя королева… И всегда ей будешь…
Он обошелся с ней чрезвычайно нежно, но достаточно убедительно, чтобы она лишний раз уяснила, кто у них в постели главный. Понимая, что следует как-то оправдать свое отвергнутое предложение, она пробормотала из его объятий:
– Димочка, я, правда, никогда этого не делала… Просто мне очень захотелось ответить на твою любовь чем-то особенным…
Он долго и прочувствованно целовал в темноте ее послушное лицо, а потом сказал:
– На любовь лучше всего ответить любовью…
– Я отвечу, Димочка, обязательно отвечу! – зарылась она виноватым лицом в мягкое основание его шеи.
– Только давай сразу договоримся: пока мы вместе, я не дам тебе сделать то, что ты хотела и сам не сделаю ничего сверх того, что мы уже делаем, – внушительно произнес он.
– Лучше так: пока ты сам этого не захочешь… – попыталась она изменить условия контракта.
– Не захочу… – сердито буркнул он и добавил: – Может, тебе со мной недостаточно хорошо?
– Димочка, ты даже не представляешь, как хорошо! – с легким сердцем призналась она, в очередной раз борясь с соблазном поведать ему про оргазм…
Ничего не скажешь – хороший урок он ей преподал! Спутал все карты. Честно говоря, она была уязвлена – отказаться от того, чего от нее не могли добиться Мишка и Феноменко и чего никогда не добьются миллиарды мужчин! Он даже не представляет размер ее жертвы – а размером она с целый мир!
Стыдно ли ей? Стыдно было вначале и совсем недолго, потому что несостоявшийся обряд был частью святого замысла, а не порочной склонностью, которую, можно подумать, она до сих пор скрывала и вот теперь решила обнародовать.
Расстроена ли она? Вовсе нет! Ее отвергнутое намерение все же принесло свои плоды. Она смело заявила о своих помыслах ему, себе и Володе, и каждый ощутил щетинистую угрозу ее нешуточной решимости: нет сомнения – если бы жених согласился, она бы ее подтвердила! Можно считать, что выстрел, пусть и холостой, так или иначе прозвучал, она не унизила себя в его глазах, и ее целомудрие осталось при ней.
«Она чиста и благонравна!» – возликовал он после ее смущенного растерянного признания. Он и раньше не мог представить ее за таким занятием, и теперь его неистовая вера вознаградилась небывалым облегчением. Эта чудесная новость, никогда не стоявшая в очереди благих вестей, где первой, потеснив остальных, нервничала весть о том, что она его любит, неожиданно и необыкновенно воодушевила его.
Зная женщин достаточно, он давно подметил ту их особенность, что в любовных делах их благопристойность кратковременна. Рано или поздно все его подружки отправлялись пастись на упитанные лужайки его груди и живота и, пощипывая мягкую кучерявую растительность, прокладывали, в конце концов, тропинку к подбрюшью, где и завершали свое превращение в кухарок, что бы они о себе после этого ни думали.
В свое время, когда он с одной из своих одалисок впервые познал это острое удовольствие, он несколько дней, глядя на яркие женские рты, пухлые бантики губ и их капризную игру, испытывал насмешливое восхищение от их убедительной невинности, и пока они лепетали, вещали, лгали, представлял, чем они, облизываясь, занимаются по ночам. Он не был брезглив, скорее, не мог взять в толк, зачем женщине к унижению, так сказать, естественному добавлять еще и добровольное. Вот почему его так расстроила ее недавняя попытка примерить платье простолюдинки. И если оно ей тогда не подошло, это вовсе не означало, что она не попытается примерить его еще раз. Но он никогда не позволит ей этого сделать, никогда! Жертва слишком велика, чтобы ее принять!
– Между прочим, из всех моих подруг я единственная, кто этого еще не делал… – пробормотала она, засыпая в его объятиях.
– Значит, пора менять подруг… – пожелал он ей вместо спокойной ночи.
В начале декабря Феноменко вызвал ее и сказал:
– Хочу, чтобы ты поехала со мной в Париж.
– Это исключено! – не задумываясь, отвечала она. – У тебя теперь для этого есть Лидия.
– Наташа, мне нужна твоя квалификация, твой профессионализм, и ничего больше! – терпеливо и покладисто пояснил он.
– Леша, я не поеду, извини, – отвечала она. – Возьми Юльку. Все документы я подготовлю…
– Наташа, в этот раз никто не справится, кроме тебя! – побежали по его голосу трещины раздражения.
– Леша, я не поеду! – упрямо повторила она.
– Тогда зачем ты мне нужна? – грубо воскликнул он.
– Хорошо, я уйду! – встала она и повернулась, чтобы уйти насовсем.
– Хорошо, готовь документы! – догнал ее на полпути его раздраженный голос.
В тот же вечер за ужином она рассказала ему о предложении Феноменко и ее решительном отказе. Помрачнев, он слушал, играя желваками.
– Если бы он стал настаивать, я бы ушла, честное слово, ушла! – говорила она, спокойно и открыто глядя на него.
Он молчал, прятал глаза, и она, покинув место напротив, села рядом с ним, взяла его руку и попросила:
– Ну, посмотри на меня!
Он нехотя повернул к ней обледенелое лицо.
– Димочка, я все понимаю! Понимаю, как тебе тяжело, но прошу – потерпи еще немного! Поверь, я там не из-за денег – из-за профессии!
Он растопил ту часть лица, где губы и, скривив их, сказал:
– День, когда ты уйдешь от него, я попрошу объявить праздничным…
Уколовшись о ледяные иглы его глаз, она вдруг ощутила всю унизительность его положения, о которой раньше не задумывалась.
