Руфа поблагодарила и сказала:
– Ну и дураки же вы все! Погромы бывают только на первом этаже. Надо сперва побить окна, а потом ворваться в помещение. Это раз. Люди теперь одеваются так хорошо и одежду носят такую красивую, что посудите сами, в таком виде воевать жалко. Это два. А три я вам скажу – никто мне не нужен, потому что родной сын меня забыл и крыша у меня течет, а в ЖЭК черта с два дозвонишься, и продукты дорожают, аж зла на них не хватает. А сыну пятьдесят лет и ему соображать надо.
Погромов не было. Про Сумгаит все знали и про Баку, но еврейских не было.
Кстати, про Баку. Один мой знакомый в Москве – его фамилия Варжапетян – получил тогда из Баку письмо без содержания, как знак, что живы. А на конверте на всякий случай его фамилия была написана просто «Варж», чтобы ни перед кем не обнаружить нацию. Атмосфера.
Возвращаемся к Руфе.
Жизнь, конечно, на месте не стояла и шла между прочим.
Руфа встретила путч девяносто первого года у телевизора. В программе «Время» она приметила среди прочих защитников Белого дома своего сына Петра. Мельком, конечно, но так как она его давно не видела, узнала сразу. Материнское сердце настороже.
Руфа пошла к Белому дому – выловить сына и нелицеприятно посмотреть ему в глаза, а то он матери вон сколько не звонил – у самого телефона не было, а мать на хлеб копейки экономила с учетом инфляции.
Одним словом, мать объял порыв.
Оделась во все немаркое, с вешалки прихватила болоньевый плащ в комплекте с косынкой. Отправилась.
Милиционеры к Белому дому не пускают. Но кто остановит старуху! Руфа и шла.
Людей много, шум, крик, строят баррикады. Руфа подойдет то к одним, то к другим. Смотрит, нет ли Петра. Не видно.
Спрашивает:
– Не знаете Петра Ильича Гринштейна? Он должен быть где-то тут. Я его мама.
Нет ответа.
Один, правда, пожилой мужчина посоветовал:
– Идите домой, мамаша. Здесь дело серьезное. Смотрите по телевизору, как обернется. Если покажут.
Руфа ходила до вечера.
Тут напряжение стало подниматься до предела. Ждали штурма с танками. Люди обсуждали возможности. Руфа не обращала внимания, бродила и спрашивала.
Аккуратный паренек вежливо подхватил ее под локоток и доверительно спросил:
– Что вы тут ходите, тетя? У вас документы имеются?
Предъявить Руфа не смогла ничего. А на первый вопрос ответила так:
– Я ищу сына. И вообще не ваше дело.
И столько решимости и благородства было в ее ответе, что парень отстал. Однако прямо при Руфе, специально, чтоб она слышала, доложил кому-то по рации:
– Сумасшедшая, сразу видно. Бомжиха.
Совсем стемнело и захолодало. Руфа напоследок решила сделать контрольный заход. Подошла к баррикаде из черт знает чего и спросила насчет сына.
Ей ответили:
– Да тут он, на совещание пошел. А вы поесть принесли?
– Не принесла, – Руфа разозлилась на себя, что не принесла.
– Ну-ну, ладно, дело такое… Петр Ильич скоро придет. Будет штурм, так решают: как и что. Отдохните, у нас тут и раскладушка.
Руфу проводили к раскладушке.
Накрапывал дождь. Руфа спустила на лицо болоньевую косынку и не заметила, как заснула.
Проснулась от того, что женский голос кричал ей в ухо:
– Вставайте! Вставайте! Надо уходить!
Руфа встрепенулась и сразу спросила, где ее Петр.
Женщина не ответила, а только сказала:
– Вас пушкой не разбудишь! Если сумеете, добирайтесь домой.
Когда Руфа слезла с раскладушки, вода с плаща вылилась в продавленный брезент. Руфа угодила рукой в лужицу. Показалось, что она в детстве и произошло непоправимое, и что теперь ее будут стыдить. Но тут же осознала: идет дождь, значит, все в порядке.
Руфа поблагодарила и раскладушку, и сон, так как являлась человеком очень отзывчивым на доброту. Хотела сказать «спасибо» тому, кто отправил ее спать, но по объективным обстоятельствам не смогла.
Лица кругом не различались, голоса и разговоры будто сплелись в одно. Жгли костры, светили фонариками.
Руфа схватила за руку пробегавшего:
– Где тут выход?
Человек не ответил, а только махнул куда-то рукой. Руфа отнеслась к указанному направлению с доверием.
В доме, как часто бывало, лифт не работал. На свой четырнадцатый этаж Руфа поднималась долго. Аж на седьмом, где евреи, присела передохнуть. Уютно светила тусклая лампочка, ничего ниоткуда не капало. Руфа прислонилась к перилам и закрыла глаза.
– Господи, как хорошо, как хорошо, Господи, – убаюкивала она сама себя, но помнила, что надо идти вверх, и потому не полностью отдавалась расслабляющему чувству благодарности.
Ну, понятно, старый человек. Не встала и не пошла. Крепко задремала. Снилось, что падает, падает, а дна все не видно.
На нее наткнулись соседи – вышли к мусоропроводу:
– Руфа Соломоновна, вам плохо? Провести домой?
Руфа от сопровождения отказалась. До места дошла самостоятельно.
На кухонном столе увидела записку:
«Дорогая мама! Никуда не выходи из дома! Я тебе звонил и не дозвонился. Крайне волнуюсь. Я отбежал на минутку от Белого дома. У меня все хорошо. Дети здоровы, от Бэллы привет и наилучшие пожелания. Петр».
Руфа даже не расстроилась. Как всегда: с сыном разминулись, не поговорили, семейных отношений не прояснили.
Включила телевизор. Там передавали последние известия. Обстановка нормализовывалась. Петра видно не было.
Руфа налила большую чашку чайного гриба. Выпила, хорошо для давления и вообще. Подумала: «А Петя пить хочет, наверное. Любит чайный гриб, может выпить трехлитровую банку. Ну, не трехлитровую, так литровую».
Руфа делает напиток специально для него. Ни у кого в Москве и во всем Советском Союзе чайного гриба не осталось. А у нее есть. Потому что она живет не по моде и не по журналу «Здоровье», а сама по себе.
Петр – еще был в школе – прибежит после уроков: хлоп грибочка. «Мама, я все выпил, ты опять замути». Замути! А не подумает, что в доме еще находятся люди – и отец, и сестры. Всем пить хочется. Все-таки эгоист. Именно что эгоист. Довел мать до упадка, а теперь пишет записочки. Волнуется. Приветы передает от своей Бэллочки.
Руфа раскалялась. И понимала, что наговаривает на сына лишнее. Тем более что он остался возле нее один. По крайней мере в одном городе, хоть и без связи. Сестры в Америке, муж в земле.
– Что так, что так, одно и то же, – махнула рукой Руфа.
И уже не размышляя конкретно ни о чем, потянулась за банкой на окне.
Достала большой китайский термос, залила туда всю банку, втиснула пробку. Перевернула термос. Проверила, не капает ли. Крепко завинтила алюминиевую крышку. Постояла, держа термос, как малое дитя, и твердым шагом направилась к двери.
Вернулась от порога. На всякий случай написала на обороте записки: «Дорогой сын Петя! Я тебе понесла чайный гриб к Белому дому, где ты находишься. Благодарю за волнение. Мама. Сердечный привет детям и Бэллочке».
Лифт не работал. Но спускаться легче, хоть и с грузом.
Руфа приговаривала, как считалочку:
– И еще одна, и еще одна, и еще одна. Одна, одна, одна.
В голове, разместившись немного позади считалочки, сложилась встречная фраза для разговора: «Сейчас не 41-й год. И доводить мать до такого безобразного состояния никому не позволено. А сыну тем более».
Лазарь обрадовался, что пришла весна. Всю зиму он не выходил из дому, потому что было скользко. А лед – первый враг старого человека. Зимой всегда перед его мысленным взором вставали страшные слова «перелом шейки бедра» и горели багровым светом. Ничего уже не боялся Лазарь в жизни, а только боялся этой надписи в пространстве.
Соседи помогали с покупками, но не всегда чужому человеку скажешь о своих желаниях. Лазарь очень мечтал о пряниках и конфетах, а также о домашнем сале с мясными прожилками, но стеснялся попросить, чтобы приобрели. Курицу, молоко, хлебчик, подсолнечное масло – пожалуйста и понятно. Лакомства как-то не к лицу, чтобы затруднялись по такому поводу.
И вот наступила весна.
Из окна, с балкона, сколько возможно, Лазарь Петрович обследовал окрестности и пришел к выводу, что уже можно.
Помылся, стоя в ванне, потом отдохнул до вечера, перед сном приготовил большую матерчатую сумку, засунул туда пару пластиковых пакетов, положил это дело у двери и лег с легким сердцем спать до светлого утра.
Утром погода благоприятствовала. Солнышко, легкий морозец – и даже ледок. Но несерьезный, сразу видно. Нестрашный ледок, а только для вида.
Лазарь вышел на базар. В подъезде встретил соседку, сообщил ей, что вот открывает самостоятельный сезон и теперь ему все трын-трава насчет затруднения посторонних людей. Теперь он никому не в тягость. Спасибо за хорошее отношение.
Соседка поприветствовала и пожелала счастливого пути:
– Вы только недалеко, дорога ненадежная. А вообще – воздухом подышите, как следует, оно всегда полезно.
Лазарь кивнул:
– Подышу, а как же, шо ж мне не дышать? Дошкандыбал до весны, так дыши! Правильно говорю?
