– Теперь лучше, – решил не расстраивать его Алик. – Спасибо тебе за слова хорошие. Правда спасибо.
– А ты говорил зачем. Радости нет, говорил. Вот за этим, Алик. Вот она, радость огромная. Когда козлов сделать получается.
– Это да. Только вопрос у меня имеется. А что, если бы шеф согласился? Сказал бы, гони миллион и забирай себе замечательного сотрудника?
– Ты так ничего и не понял, друг. Не согласился бы он никогда.
– Почему?
– Потому что понты дороже денег.
Алик погрустнел. Банкир заметил и быстро добавил:
– Но я готов. Действительно готов. Забирай миллион подъемных и вали от своего старого пердуна. Считай это официальным офером.
– Спасибо, но нет.
– Почему?
– Понты дороже денег. Я быстро все схватываю.
Андрей засмеялся. От души засмеялся, искренно. Подошел к Алику, стал хлопать по плечам, заразил его своим смехом. Так, смеясь, и вышли в приемную. Охренели все. И ниндзя в масках, и полковник, и длинноногая секретарша. После всего случившегося, и смеются. Выходят из кабинета, обнимаясь, как друзья лучшие. Все-таки странные люди эти финансисты. Не от мира сего. Долбанутые на всю голову. Не понять их людям простым русским никогда. Алик сквозь смех шепнул полковнику:
– Бабки возьми на столе.
Продолжая похохатывать, в обнимку с Андреем пошел к выходу. За ними потянулась длинная процессия из отряда ниндзя и полковника, перевшего сумку. Так, смеясь, и расстались. Битва с банкиром за светлое будущее закончилась дружеской ничьей. Каждый из них думал, что обманул, победил другого. Настоящая ничья получилась. Боевая.
Обратно ехали в одной машине с ментом. Алик блаженно улыбался. В голове не было ни одной мысли. Пустота невесомая и спокойствие. Нирвана. Вдруг машина попала в яму, его тряхануло, неприятно хрустнула поясница, и сбилось дыхание.
«Счастье – это НЕ, – подумал он. – Не болит, не беспокоит, не волнует, не жмет, не раздражает, не касается. Выходит, смерть – это счастье, а жизнь – муки адовы».
Как подумал, сразу счастье и кончилось. Увидел он лицо мента, вспомнил о шефе. Навалились на него десятки проблем и сотни обязательств. Денег, подаренных банкиру, снова жалко стало. Кончилось счастье. А жизнь началась.
– Ты пакетик из сумки возьми, – сказал он полковнику. – Там все, как договаривались. Не половина, а все.
Мент достал пакет, коротко заглянул внутрь. Как будто лучик розовый ударил ему в лицо. На дедушку доброго стал похож, внучков увидавшего. Он захлопнул пакет и быстро запихнул его в недра пиджака. Доброта на лице потухла.
– Когда извиняться будем и в какой форме? – спросил деловито.
– Не будем, а будешь. Я свою работу уже сделал. Хватит с меня. Сейчас перед офисом ко мне заедем и извинишься. Как раз по пути. А по поводу формы… Не знаю. Хлыстом бить себя, конечно, не нужно, но близкие мои понять должны, что глава их семейства уважаемый человек, могущественный даже. Что способен он обеспечить им защиту от ужаса и идиотизма этого страшного мира. Испуг у них пройти должен после твоих извинений. Понимаешь?
– Как не понять? Понимаю. Не впервой.
– Тебе что, и раньше каяться приходилось? – оживился Алик. – И деньги тебе за это платили?
– Приходилось. Чего мне только за деньги делать не приходилось. Как и тебе…
Дальше ехали молча. Алик размышлял о том, можно ли его поставить на одну доску с ментом. Сначала расстроился, но потом путем нехитрых логических построений убедил себя, что нельзя. После действий мента горя на земле прибавлялось. Плакали жены, таская мужьям передачи в казематы, дети без отцов росли. А он, Алик, поскольку поумней, всех довольными оставлять старался. Если не счастливыми, то довольными. Вот сегодня с банкиром получилось же. Не ровня ему мент. Правильнее Алик живет. Аккуратнее. Полковник тоже размышлял. Радовался, что так ловко поставил барыгу коммерсанта на место перед неприятной процедурой покаяния. И бакшишу полученному радовался. Представлял, как купит бабе своей на свалившееся бабло давно выпрашиваемую шубу из шиншиллы. Может, тогда она хоть ненадолго перестанет пилить его, что вот уже полтинник, а он не генерал еще. И живут они на Новой Риге, а не на Рублевке, как все нормальные люди. Подъезжая к дому, оба пришли в хорошее расположение духа. Разговаривать снова начали. Шутили, смеялись, вспоминая лихую осаду банкира. Только перед самой дверью в квартиру полковник перестал вальяжно улыбаться. Нацепил торжественно-печальное выражение лица и скорбно нажал кнопку звонка. Дверь открыла жена. В ее глазах заплескался испуг.
– Опять, опять?! – спросила она у стоявшего позади Алика мента.
Он не успел ответить, из-за спины Ленки выскочили близнецы, стали угрожающе махать кулачками. Закричали:
– Уходи!
– Бяка!
– Сука!
– Уходи!
– Уходи, бядь!
Мент растерялся от недетского напора малышей. Алику пришлось отвечать за него.
– Да это не то, что ты подумала. Наоборот совсем. Все хорошо. Сейчас господин полковник сам скажет.
Он выразительно посмотрел на мента. Тот очухался под жестким взглядом и виновато произнес:
– Да, Елена Анатольевна, Алексей Алексеевич совершенно прав. Это совсем не то, что вы подумали. Я пришел извиниться. Разрешите войти?
– Конечно, входите, конечно, – засуетилась жена, отошла в сторону, передала разбушевавшихся близнецов няне. Застыла посреди коридора, не зная куда девать руки, потом спросила нервно: – Может быть, чаю?
– Спасибо, я ненадолго, – отказался мент. – Я только хотел искренне извиниться за недоразумение, случившееся вчера по моей, прежде всего по моей, вине.
– Что вы, не надо. Я все понимаю. Работа у вас такая. Вы же нас всех защищаете от преступников, от жуликов всяких. Бывают и ошибки, конечно. А у кого их не бывает?
– Нет, я хотел бы объяснить…
– Не нужно, давайте лучше чаю?
Ленка очень боялась ментов. Простой русский человек всегда боится опричников царских. На генетическом уровне. Пороли простого русского человека много. Вот страх и всосался в кровь накрепко. И никакие Римы, Парижы, Нью-Йорки, Майами страха этого вытравить не могут. Хоть сумка у тебя стоит годовую пенсию матери-старушки, а босоножки – две годовые пенсии. Ничего не поможет. Сорок лет пройти должно. Поколение новое должно народиться, не поротое, а лучше два. Новое поколение не замедлило подать голос. Из своей комнаты выскочила разъяренная Сашка.
– Мать, чего ты унижаешься? Чего ты унижаешься перед этим быдлом. Он, когда вчера Элика потрошил и в трусах наших ковырялся, не комплексовал. Работа у него такая. У эсэсовцев в Освенциме тоже работа была. Людей жечь. Приказы они, суки, выполняли, а потом отмазывались, что приказали им. А, товарищ полковник? Исполнил бы ты такие приказы?
– Не знаю… – промямлил обалдевший от Сашкиной энергетики мент.
Лучше бы он промолчал. Глаза дочки потемнели, на тучу с молниями похожи стали. Лицо побледнело, руки пошли красными пятнами. От нее перла такая ненависть, что Алика чуть не сдуло, а полковника, матерого пожившего мужика, швырнуло к стенке.
– На колени, падла, – тихо и жутко сказала Сашка. А после крикнула резко: – На колени тварь, я сказала!
Мент растерянно посмотрел на нее, погладил пиджак по месту, где видимо таилась заработанная сотка евро, глянул на Алика с надеждой, понял, что поблажек не будет, и медленно опустился на колени. На секунду все замерли. У Ленки брови отъехали в район лба, челюсть, наоборот, опускалась все ниже и ниже. Дочка, казалось, готовилась бить полковника ногами.
– Сколько раз я тебя просил, – с напускной строгостью посетовал Алик. – Взрослых людей называть только на «вы».
– Извини, папочка, – лицемерно ответила дочка, но расслабилась, выдохнула шумно. – Я больше так не буду. И вы, товарищ полковник, извините. Я не думала вас обидеть, хотя вы и гад конченый.
– Да как ты смеешь, хамка! – ожила наконец жена и бросилась к менту. – Вы ее не слушайте, она еще маленькая, не ведает, что творит. Переходный возраст, сами понимаете. Вставайте же. Простите нас. Вставайте!
– Нет, Елена Анатольевна, – решительно остановил ее мент. – Это вы меня простите. Права ваша дочка. Во многом права. Гад я, и работа у меня гадская. Алексей Алексеевич такой человек. Честнейший, ум великий. Я имел случай сегодня в этом убедиться. А я, не разобравшись, столько горя и ему, и вам принес. Простите меня, ради бога. И вы, юная леди, простите. Надеюсь, со временем вы поймете, что и гадскую работу делать кто-то должен. Но это меня не оправдывает, безусловно. Простите меня еще раз. У отца вашего я прощения уже попросил. И он, благородный человек, простил. И даже доказал свое доброе отношение ко мне. Надеюсь и на ваше снисхождение и доброту. Простите ради Христа…
Мент оправился от шока и хладнокровно играл каявшегося грешника. Особенно Алика позабавили слова полковника о доказательствах доброго к нему отношения. Доказательства смешно топорщились во внутреннем кармане пиджака в полоску. Он даже проникся к менту некоторым уважением. С юмором мужик. Не теряется. Но это все было не важно. Глаза… Глаза жены и дочки. Ради таких глаз и сотку евро менту отдать не жалко, и миллион. Все отдать можно. Потому что если смотрят на него так жена и дети, значит, есть семья, и он глава ее непререкаемый. И пойдут они за ним и в огонь, и в воду, и в Сибирь, на рудники урановые. А он ради них и в ад спустится, и до Рая докарабкается, наизнанку вывернется.
