Мойра Олдерсон иногда называла его старой рабочей лошадкой — медленно, но уверенно выигрывающей гонки, но Пит оказался быстрее Спиди Алка-Зельтцера после новости о Перл-Харборе. Он на следующий же день появился на призывном пункте Военно-морских сил, со свежей стрижкой и одетый в свой лучший костюм. Его жена поддерживала это, предполагая, что он будет в большей безопасности на борту большого корабля, чем схлестнувшись с япошками в рукопашную в Тихом океане. На следующий день, перед отъездом в Ньюпорт-Ньюс, Пит отдал Джеку часы «Булова», которые их мать носила на шее, с инструкциями, чтобы тот хранил их пуще зеницы ока. «Потому что я хочу получить их обратно, когда вернусь домой», — сказал он.
Джек, талантливый художник, присоединился к Военно-воздушным силам США в начале 1942 года, как только ему исполнилось восемнадцать. Накануне отъезда во Флориду, где он собирался научиться летать на Р-47 «Тандерболт» на военном аэродроме Хиллсборо, он отдал часы Ретту.
— А как насчет уке? — спросил его Ретт.
— Забудь о уке, проглот, я забираю её с собой. Просто носи эти часы, и береги их. На память о хороших временах.
Ретт пообещал. Они сели на его кровать, и съели по два печенья из синей банки. Она все также была полна, а печенья — пряники в ту ночь, были такими же вкусными, как всегда.
Ретт завербовался в армию полтора года спустя, за месяц до своего совершеннолетия. Он не испытывал волнения от мысли, что придется воевать, но при этом его накрыла волна отчаянного пессимизма и дурных предчувствий. Он был уверен, что его пошлют в Европу, и что, когда неизбежно произойдет высадка десанта — возможно, в 1944 году, возможно вначале 1945 или 46 — он будет в первой волне, и враг сразит его пулеметным огнем прежде, чем он выберется из воды. Он как наяву видел свое тело, раскачивающееся на волнах, лицом вниз, руки расставлены в стороны.
Именно с этим фаталистическим настроем, в свою последнюю домашнюю ночь, он открыл банку с печеньем первый раз за два года. Он так и не решился перевернуть её — у него было видение, что он будет похоронен под нескончаемой лавиной «Макаронсов» и песочного — но он начал доставать их и складывать на кровати в кучки: сахарное печенье, шоколадное с орехами, овсяное печенье, бисквит, овсяное с изюмом. Когда по бокам от него выросли горки из печенья, он остановился и всмотрелся вглубь пузатой банки.
Он опустошил её больше, чем наполовину, но уровень тут же вырос. Печенья появлялись из середины и растекались по сторонам. Это напомнило ему школьный урок о вулканических образованиях. Вскоре она вновь будет полной, и что он собирается делать со всеми теми, которые достал из банки? Их там были сотни. Когда он начал забрасывать их обратно в банку, то увидел кое-что, от чего застыл на месте. На нем были одеты часы «Булова», и как только его левое запястье прошло мимо ободка банки, секундная стрелка остановилась. Он отодвинул руку, а затем вернул обратно, просто чтобы удостовериться. Да. Когда рука находилась вне сосуда, часы шли. Рядом — все замирало.
Потому что Лаланка реальна, подумал он, а банка с печеньем — это своего рода портал, выводящийв Западное Королевство, и время там останавливается.
Банка вновь была полна до краев (в ту ночь сверху было печенье «Пекан Санди»). Ретт закрыл крышку и убрал банку под кровать. Он положил остатки печенья в мусорный мешок, отметив, что его обязательно необходимо вынести утром — и ему стало окончательный муторно за свое решение о собственной преждевременной утилизации. Он сказал себе, нет никакого Западного Королевства; он слишком взрослый, чтобы верить в такие вещи. Хотя банка с печеньем, конечно же, чудо, и это было неоспоримо. Но чудеса — это страшные вещи, и это было настолько ярким, что свело мать с ума. И с ним случится то же самое, если он зациклится на нем, особенно учитывая, что война вот-вот проглотит его.
— Я сказал себе, что это было какое-то магнитное поле, которое останавливало часы, — сказал Дейл, — и я попытался заставить себя больше не думать об этом. А потом лежал без сна до часу ночи, не думая ни о чем другом. Потом я встал и отнес эту чертову штуковину на чердак. Где она и оставалась, пока я не вернулся с войны.
6
Пит Олдерсон просмотрел свою версию Второй Мировой из-за стола в Хэмптон-роудс, штат Вирджиния, и закончил войну в чине капитан-лейтенанта. Он послал на верную смерть множество народа, но сам так никогда и не услышал ни единого выстрела. Джек научился летать, и взял укулеле матери с собой в Гуадалканал. Оттуда он совершил десятки боевых вылетов, прежде чем его истребитель был подбит во время битвы за Иводзиму. Его друг написал Джорджу Олдерсону, что фонарь самолета его сына заклинило, и он не смог парашютироваться на воду. Чего он не написал — может, просто не нашел слов — ведь это Джек обладал художественным талантом, что тот сгорел, как факел в своей кабине, еще до того, как кишащие акулами воды поглотили его.
Ретт действительно стал частью оккупационных войск, которые высадились в Нормандии, но хотя все бойцы вокруг него были убиты (их тела покачивались на волнах, как он себе и представлял), он выжил в тот день, а так же в последующую ночь, когда земля сотрясалась от мощных взрывов. Он воевал во Франции и в Германии, и во время всех этих невзгод семейная реликвия Олдерсонов — часы Бюлов — тикали на его запястье. Он страдал от мозолей и обморожения стоп, однажды сильно порезался ежевикой, когда его отряд наткнулся на неё недалеко от границы с Германией, где они защищали от фрицев мост через реку, но он ни разу не был ранен вражеским огнем, и никогда не забывал заводить часы.
Иногда, кроме каши, в его рационе было печенье, как правило, твердое, как камень и всегда черствое. Он ел его в окопах и траншеях, вспоминая синюю банку с печеньем его матери.
В апреле 1945 года, преодолев небольшое сопротивление немцев, Ретт в составе Союзнических сил, освободил концлагерь имени букового леса, который его окружал. День был сырой и пасмурный, тяжелый туман поднимался от земли, то скрывая, то выворачивая наружу кучу тел. Живые скелеты стояли у забора из колючей проволоки и возле крематория, глядя на американцев. Лица некоторых из них были обезображены белым фосфором.
— Что за херня здесь творилась? — спросил солдат, стоящий рядом с Реттом.
Ретт не ответил, потому что то, что пришло ему в голову — по его мнению — звучало бы безумно: они оказались в Лаланке. Поднимающийся туман был ужасным белым туманом, груда тел у промозглого барака — жертвы гоббитов, а где-то — наверное, в Берлине — черный Адольф, сейчас сходит с ума, решив продолжить бойню.
Через две недели после Бухенвальда пришел черед Дахау. Тридцать две тысячи погибших, многие из них до сих пор лежали во рвах, которые были вынуждены рыть для самих себя, их истощенные тела разлагались под дождем, и все волосы повыпадали из их голов. Это были воспоминания Ретта Олдерсона, которые он привез из Европы, и они были ужасны, потому что были реальными. И все, что он увидел, приближало Западное Королевство Лаланки к его дому. Западное Королевство, там, где время останавливалось, как останавливались часы Булов, когда он подносил руку к краю банки с печеньем.
7
Всего этого он не мог рассказать тринадцатилетнему мальчику, поэтому он просто сказал:
— Я, в составе Союзнических войск, участвовал в освобождении двух немецких лагерей смерти перед окончанием войны. Это было ужасно.
Он был рад, что Дейл не стал развивать эту тему. Его правнук спросил другое.
— Ты достал банку с печеньем с чердака, когда вернулся домой?
— В конце концов, да. — Улыбнулся Ретт. — Но первое, что я сделал, это вернул часы моему брату Питу, потому что это было первое, о чем он спросил.
— Он, походу, был каким-то придурком, — сказал Дэйл, затем поспешно добавил, — прошу прощения, если обидел.
— Да нет, все так, это прошло со временем. Стал хорошим мужем и хорошим отцом.
Кроме того, он не знал о банке с печеньем, подумал Ретт, но вслух этого не сказал. И он никогда не видел с пляжа Омахи того, что видел я в Нормандии и в Дахау, где мертвые лежали незахороненными достаточно долго, чтобы потерять волосы.
8
Ретт оставался с отцом, который преждевременно постарел и стал медленно передвигаться, словно черепаха под панцирем. Пит начал поговаривать о помещении его в дом престарелых, Ретт тоже полагал, что так будет лучше, однако это казалось ему жестоким — словно выбросить отца на помойку. Не смотря ни на что, отец и сын неплохо ладили, они вместе совершали покупки в магазине, по окончании смены в автомастерской, где Ретт устроился слесарем (и которой впоследствии завладел).
Он много работал, но плохо спал.
Однажды ночью в марте 1946 года, после того, как отец лег спать, а порывы ветра хлестали мокрым снегом об стену, Ретт поднялся на чердак. Банка с печеньем находилась там же, где он и оставил ее, за картонной коробкой со стеклянной посудой времен, когда еще здоровая мать жила в этом доме. Ретт поднял ее, ожидая, что магия ушла, но банка все также была полна.
