и откуда он хотел долететь? Но
вдруг все исчезло: не стало ни холода, ни шума, ни людей.
И только прямо перед носом массивный, исчерканный
серебристыми нитями сверкающий столб. Нефедов даже
протянул руку и тронул кончиками пальцев его холодную
блестящую поверхность.
– Что, твердый, да? – с иронической улыбкой
осведомился Юрий Евдокимович, с УПом в руке. – Ты, что
хотел его лбом попробовать? Я же кричал – не ходи!
– Мне было интересно, есть ли в переходе ступеньки, –
сконфуженно пробормотал Нефедов.
– А у вас были лестницы без ступенек? – сдерживая
улыбку, спросил старший восстановитель. – Конечно же,
все там есть: и ступеньки, и эскалатор, и поезда. Только
перемещаться надо при помощи УПа: он сам придвинет к
тебе все, что угодно. Так на какую станцию ты хотел?
– Нет уж, хватит, – сказал Нефедов, возвращаясь к
дивану, – давай что-нибудь другое.
– Что-нибудь из твоей жизни? Вот об этом мы знаем все
досконально. Какой день, какие минуты ты хотел бы
видеть?
78
– Даже не знаю. Пусть, последний день, когда я был
дома.
13. ОДИНОЧЕСТВО?!
Они сидели на том же диване, и перед ними возник
кабинет Нефедова, в который они смотрели словно бы со
стороны открытой стены. Человека, сидящего за столом,
Нефедов и узнал и не узнал. Это был он сам – старый,
рыхлый, седой. Как легко и успешно принималось им
обновление, если свой недавний старческий вид уже
удивлял. Старик за столом одной рукой перелистывал
страницы рукописи, а другой слабо массировал левую
сторону груди.
– Да, да, – подтвердил Василий Семенович, – сердце у
меня побаливало тогда с самого утра. А это уже вечер…
– Это, когда ты ушел к себе, оставив гостей за столом, –
уточнил старший восстановитель, – мы их можем увидеть
сейчас в гостиной.
В это время старик в кабинете приподнялся из-за стола
и придавлено, испуганно крикнул: «Сережа!» В кабинет
сначала осторожно заглянул, но потом, увидев странный
вид отца, стремительно ворвался сын. Он был в голубой
рубашке и в галстуке с расслабленным узлом. Из открытой
двери слышалась какая-то популярная песенка: там
работал телевизор. «Мне плохо. Скорую!» – задыхаясь,
сказал «тот» Нефедов. Сын уложил его на тахту и бросился
к телефону. Пальцы сына дрожали, и простой номер
скорой помощи он набрал лишь со второй попытки.
– У телефона очень тугой диск, – оправдывая сына,
сказал Нефедов, – но, может быть, хватит? Не могу об
этом. Я хотел бы заглянуть в то время, где была живой
Сашенька.
79
Новая картина возникла так же скоро, хотя тут-то
Нефедов был бы не прочь и передохнуть, чтобы
приготовиться к такой встречи.
Теперь перед ним была кухня, в которой сегодня утром
он завтракал с восстановителями. Но только теперь у
мойки в своем домашнем ситцевом переднике стояла
Сашенька и потрясающе привычно чистила картошку.
Неизвестно, что это был за год: пожалуй, Сашеньке не
было здесь и пятидесяти. Сердце Нефедова пошатнуло
волнистым теплом. Он поднялся, ступил на кухню.
Осторожно, не сводя глаз с жены (заметит или нет?)
подошел вплотную. Она совершенно реальная, видимая до
каждой пряди закрывающей лицо, до каждого
серебристого волоска в этой пряди, до каждой реснички,
была совсем рядом. Нефедов нагнулся к ней и вдруг
ощутил особенный запах ее волос, которого не знал уже
столько лет, но который иногда словно вспыхивал в нем.
Этим запахом была осенена вся его жизнь, а теперь этот
запах и вовсе был воплощением всей его жизни.
– Сашенька, – тихо, с подступившими слезами, позвал
Нефедов.
80
Не слышать его в такой близи она просто не могла. И
все-таки не слышала. Из-под ножа, тонко отточенного
Нефедовым на оселке, распускалась длинная лента
кожуры. Для кого она чистит сейчас свою картошку?!
81
Василий Семенович прикоснулся к ее локтю и тут же
отдернул руку: локтя просто не было. Не поверив в это, он
тут же обеими руками попытался осторожно, словно
песочную, взять ее за плечи, но там вообще ничего не
было кроме пустой, хотя и вполне предметной иллюзии.
Нефедов остолбенел. Одно дело, когда такая иллюзия:
московский прохожий и другое, когда родной человек…
Растерянный Нефедов продолжал стоять рядом с ней.
Жена, собрав все очистки, бросила их в ведро под мойкой,
стала наливать воду в кастрюльку и вдруг, кажется, от того,
что шум воды напомнил ей о возможности звуков, что-то
тихонько запела. Нефедову показалось, что его новое,
сильное сердце вот-вот сорвется от такой нагрузки.
Совершенно обессиленный он вышел из кухни и как-то
боком, вяло опустился на диван.
– Не думал, что ты будешь так переживать, –
сочувственно и даже виновато сказал Юрий Евдокимович.
– Ты же понимаешь, что там ничего не было… Только
видимость одна…
– Да понимаю я, понимаю! – с отчаянием проговорил
Нефедов, закрыв лицо ладонями.
Приходя в себя, он с минуту просидел неподвижно.
Юрий Евдокимович не тревожил его.
– Прости, пожалуйста, меня за слабость, – снова
заговорил Василий Семенович, – но ведь она, как живая…
– В том-то и дело, что «как». Удивительно, что, обретя
бессмертие, ты продолжаешь жить чувствами жизни, в
которой была смерть. Тебя почему-то не утешает мысль,
что все потом будет.
– Ты прав, – успокаиваясь, согласился Нефедов, – надо
как-то перестроить себя, но если б ты знал, какое
одиночество я здесь чувствую.
– Одиночество? – даже с некоторой обидой переспросил
Юрий Евдокимович.
82
– Нет, вы, конечно, хорошие люди. Вы, как боги,
сделали для меня нечто сверхвозможное, но мое
одиночество в разрыве связей с другими людьми. И даже
та истина, что смерти нет, для меня вроде бы и не истина,
ведь я не могу разделить ее с тем, с кем единственно я
соотносим.
Старший восстановитель слушал, грустно покачивая
головой.
– И все же человек, личность – это чудо необъяснимое,
– проговорил он, будто сам для себя. – Ты ведь, можно
сказать, был просеян нами на атомарном сите. Ради
любопытства мы даже прогнозировали твое поведение,
мысли, чувства и все выходило, как нам казалось,
достоверно. А ты вдруг зажил совершенно
непредсказуемо…
– Ну, что я поделаю с собой, – пожав плечами, сказал
Нефедов.
Юрий Евдокимович, растрогавшись его неуместной
виноватостью, ободряюще хлопнул по плечу и поднялся.
– Ну, все! На сегодня хватит, – подвел он итог. –
Пообедаем и отдыхать. Я тебя понимаю. Это синдром
адаптации. После откачки возраста нечто похожее бывает и
с нами. А у тебя это, конечно, потяжелее.
Вернувшись домой, Василий Семенович весь остаток
дня
