В главе двадцать седьмой он прочел: «C’est folie de rapporter le vray et le faux a nostre suffisence»[2].
Однако за иронической улыбкой пряталось какое-то беспокойство, и, читая, Боббио время от времени трогал рукой правую щеку.
Монтень писал: «Quand nous lisons dans Bouchet les miracles des reliques de sainct Hilaire, passe; son credit n’est pas assez grand pour nous oster la licence d’y contredire; mais de condamner d’un trait toutes pareilles histoires me semble singulière imprudence. Ce grand sainct Augustin tesmoigne…»[3]
— Вот как! — воскликнул Боббио, саркастически усмехнувшись. — Стало быть, Блаженный Августин свидетельствует или, скажем, удостоверяет, что видел собственными глазами, как в Милане перед мощами святого Гервасия прозрел слепой ребенок, как в Карфагене женщина, которую осенила крестом новообращенная, исцелилась от язвы… Но ведь точно так же Блаженный Августин мог бы засвидетельствовать или удостоверить с моих слов, что Марко Саверио Боббио, почтенный нотариус из Рикьери, исцелился однажды от жестокой зубной боли, прочтя молитву пресвятой деве…
Тут Боббио закрыл глаза, сложил губы трубочкой, дыхнул и потянул носом:
— Дурной запах!
Растянув губы и склонив голову набок, попробовал, не открывая глаз, чуть надавить на щеку.
— Проклятье! Снова он, что ли, заболел, этот зуб? Ой как заболел… Опять заныл, прах его побери…
Боббио засопел, с трудом встал, бросил книгу на кушетку и принялся ходить по комнате, наморщив лоб и держась за щеку. Стал перед трюмо и, сунув в рот палец, оттянул щеку, чтобы взглянуть на больной зуб в зеркало. От холодного воздуха тот заныл еще сильней, так что Боббио поскорей закрыл рот и сморщился от боли. Потом обратил взор к потолку и в отчаянии потряс кулаками.
Он знал по опыту, что отчаиваться и приходить в ярость не надо — будет еще хуже. Постарался взять себя в руки: снова лег на кушетку и немного полежал, полузакрыв глаза, словно вынашивал в себе свою боль, потом открыл их и снова принялся за чтение: «…une femme nouvellement baptisée lui fit; Hesperius… une femme en une procession ayant touché a la chasse sainct Estienne d’un bouquet s’estant frottée les yeux, avoir recouvré la veue qu’elle avoit pieca perdue…»[4]
Снова Боббио усмехнулся, но усмешка его тотчас перешла в гримасу — острая боль пронзила челюсть, — и он довольно сильно стукнул по ней кулаком. Усмешка оказалась вроде вызова.
— Ну ладно, — произнес он. — Давайте проверим… Пусть Монтень и Блаженный Августин будут свидетелями… Посмотрим, повторится ли то, что случилось со мной тогда…
Он закрыл глаза и с застывшей улыбкой на губах, дрожавших от боли, стал тихонько читать молитву пресвятой деве, на этот раз по-латыни, с трудом вспоминая слова: «…gratia plena… Dominus tecum… fructus ventris tui… nunc et in hora mortis…»[5] Тут он открыл глаза. «Amen»[6]. Подождал несколько мгновений — ну что там с зубом?
Да нет! Не прошло… Еще сильней припекает… Конечно, сильней… сильней…
— О святая Мария, святая Мария!
Боббио оторопел. Эта последняя мольба была не его: она слетела с его губ, но голос был не его, и слова эти были произнесены с жаром, который был не его, И вот, пожалуйста… вот… передышка… облегчение… Неужели все-таки?… Как в тот раз?.. Ой нет! Ой-ой… Ой-ой…
— К черту Монтеня! И Блаженного Августина!
Боббио водрузил на голову цилиндр и, сердито ворча, держась за щеку, отправился к зубному врачу.
Трудно сказать, читал он по дороге молитву пресвятой деве, сам того не замечая, или не читал. Может, да, а может, нет… Но так или иначе, перед самой дверью врача он вдруг остановился. Его брови были нахмурены, по лицу струился пот, и вся фигура его выражала такое смешное недоумение, такую растерянность, что какой-то проходивший мимо знакомый окликнул его:
— Синьор Боббио!
— А?..
— Что с вами такое?
— Да ничего… У меня было зуб заныл…
— И все прошло?
— Ну да… Само по себе…
— Вы бы лучше сказали: «Слава богу!»
Боббио оскалился, как взбесившийся пес.
— Черта с два! — крикнул он. — При чем тут бог?! Говорю вам — само по себе! Хотя из-за того, что я так говорю, зуб наверняка через минуту снова заболит!.. Но знаете, что я сделаю? Сейчас он не болит, но я все равно пойду и попрошу его выдрать! Пусть их выдернут все до одного, и сейчас же! Сыт я этими шутками, сыт по горло, хватит с меня!
И под смех своего приятеля яростно рванул дверь и вошел в дом зубного врача.
1912Монтень Мишель де (1533–1592) — французский философ и писатель-гуманист, автор «Опытов» (1588), в которых он утверждал скептицизм — право человека на сомнение. Монтень подвергал сомнению догмы католицизма и само христианское понятие о боге.
Безумие судить, что истинно и что ложно, на основании нашей осведомленности. (Здесь и далее перевод с французского А. Бобовича.)
Когда мы читаем у Буше о чудесах, совершенных якобы мощами святого Илария, то не станем задерживаться на этом: доверие к этому писателю не столь уж велико, чтобы мы не осмелились усомниться в правдивости его рассказов. Но отвергнуть все истории подобного рода я считаю недопустимой дерзостью. Святой Августин, этот величайший из наших святых, говорит… (Франц.)
…которым его осенила другая, только что окрещенная женщина; как один из его друзей, Гесперий… как одна женщина, до этого много лет слепая, коснувшись своим букетом во время религиозной процессии раки святого Стефана, потерла себе этим букетом глаза и тотчас прозрела… (Франц.)
Благодатная… Господь с тобою… плод чрева твоего… ныне и в час смерти нашей… (Лат.)
Аминь (лат.).
