вмиг преобразился: шмыгнул носом и, ссутулившись, сунул руки в карманы. В его походке появилось что-то от уголовника, правда, несколько декоративного, похожего на героя его другой повести, детективно-криминальной, когда-то написанной исключительно ради денег.
По-блатному он опустил на глаза козырек несуществующего кепаря, поднял воротник кожаной куртки и пошел знакомой дорогой: мимо бакалейных лавок, собора Святого Марка и здания банка. Пальцы в кармане нащупали рукоять ножа.
Этот нож он когда-то купил на фли-маркете у какого-то молодого, крайне неопрятного негра. Нож имел длинное, чуть загнутое на конце лезвие и гладкую эбонитовую ручку. Якоб чистил им морских окуней: отрезал рыбам головы и вычищал из их брюх склизкие зеленоватые кишки. Нож привык к ладони Якоба и однажды, когда его одолевала писательская нужда, нож упал на лист бумаги, брякнул в тишине, спугнув воображаемую мошку, кружившуюся вокруг лампы. После неосторожного поворота мошка обожгла свои крылышки и упала на белый лист бумаги, возле ножа. С этого, собственно, и начинался тот детектив – Якоб его стыдился, но за него заплатили десять тысяч долларов. Благодаря этим деньгам Якоб тогда не очутился на улице и даже переехал в хорошую квартиру с видом на Манхэттен.
…Спускались сумерки. Раздвоенный между двумя героями, Якоб понял, что ему нужно выбирать – между вечным студентом, который потерял Бога, Родину, жену, но вопреки всему продолжает верить и любить; и короткостриженным уголовником из своего детектива.
Этот урка был врожденным аферистом. Однажды, переодевшись полицейским, он остановил «Шевроле», за рулем которого сидела красивая блондинка в вызывающе открытой кофточке. Сев в ее машину, потребовал отъехать на безлюдную набережную, неподалеку от Эммонс авеню. Он оглушил женщину рукоятью ножа и, забрав ее кошелек, попытался снять деньги с ее кредитных карточек. Только это преступление, наконец, вывело ФБР на его след...
Якоба толкали спешащие к метро прохожие. Он старался не потерять из виду того длинноволосого хиппи в джинсовом костюме.
Оба вошли в метро и, пройдя через турникеты, поднялись на открытую платформу.
Несмотря на поздний час, на платформе стояло много народу. Якоб почувствовал, как начинает биться его сердце. Слабенькие удары отдавались глубоко в груди, сливаясь с ударами церковного колокола. Во рту появился солоноватый привкус, такой вкус у крови. И перед потерей сознания тоже.
Прошло несколько долгих, как вечность, минут. Якоб не сводил глаз с длинноволосого парня, стоящего на платформе возле телефона.
Вдали, прорезав полутьму светом двух ярких желтых фар, появился поезд. «Тух-тух-тух» – ударяло, приближаясь, и этот накатывающийся грохот толкнул обезумевшего Якоба к действию.
Его дыхание участилось. Собственно, он уже не дышал, а стучал колесами поезда, подъезжающего к платформе станции. В последний миг потухающий разум Якоба шепнул слабое: «нет…» Все же он вытащил нож и, прижимая его к бедру, подкрался к парню. И когда поезд, притормаживая, въехал на эстакаду, Якоб ударил парня ножом, а затем столкнул с платформы под колеса. И только в последний миг понял, что этот длинноволосый хиппи – он сам...
Якоба отпевали в соборе Святого Марка. На молебне собралось лишь несколько человек: продавец из рыбной лавки, какой-то молодой неопрятный негр и блондинка в черной вуальке, не пожелавшая назвать свое имя.
