Берт был уже почти убежден, что эта вторая вышка существует. Он на мгновенье закрыл глаза, потому что боялся увидеть ее сейчас, солнечным днем, на фоне голубого неба. Он крепко зажмурился, чтобы отогнать это видение. Оно ему было ни к чему. Оно только все запутывало. И ведь в блокноте он нарисовал только одну вышку.
Лестница была с восточной стороны. Первая перекладина находилась метрах в двух от земли, и ему пришлось подпрыгнуть, чтобы ухватиться за нее. Но он тут же разжал руки, вспомнив, что нужно закатать рукава. Он тщательно отогнул манжеты, закатал рукава до бицепсов. Потом снова подпрыгнул, ощутил под ладонями гладкую перекладину и подтянулся, извиваясь.
Он качнулся вперед и обхватил ногами вертикальную стойку. Теперь можно было разжать одну руку и уцепиться за следующую перекладину.
Расстояние между перекладинами было чуть меньше метра, как и ширина лестницы. Берт разжал ноги и рывком навалился грудью на вторую перекладину, пропустив ее под мышками. Потом встал на нижнюю ступеньку и почувствовал, что оцарапал кожу между ногами. Он было пожалел, что не закатал и брюки, но теперь радовался этому.
Тут Берт сообразил, что не снял башмаки. Они были парусиновые, черные на красной подошве. Он приподнял левую ногу и развязал шнурки. Потом перегнулся, надежно опираясь на перекладину, и правой ногой стащил башмак с пятки. Таким же путем он сбросил и второй башмак, который, ударившись о землю, подпрыгнул и чудесным образом упал поблизости от первого. Берт решил, что это предзнаменование, знак свыше, и что стоило ему только захотеть, и башмаки оказались бы рядышком, совсем как на витрине.
Но мысль о предзнаменованиях встревожила его. Он взглянул вниз и увидел дыры в крыше домика, там, где ветер сорвал оцинкованные железные листы. Он проследил глазами за желобом, который изгибался по навесу над крыльцом. Потом посмотрел ниже и увидел свой рюкзак и белое пятно блокнота, придавленного камнем.
Берт даже не заметил, как одолел десять перекладин, потом еще двадцать, больше ни разу не взглянув на домик. Отдыхая, он закидывал руки, согнутые в локтях, за перекладину, приходившуюся на уровне плеч.
Он понял, как высоко забрался, только когда увидел за деревьями на южном склоне горы дорогу, ведущую в город. Он представил, что идет по ней домой и вдруг заблудился среди деревьев. Он снова отыскал дорогу уже за темной рощей манговых деревьев. Ему почудилось, что он слышит шелест листвы, и это его испугало. Наверное, это свистел ветер, проносясь между растяжками. Берту стало страшно, и все же он продолжал лезть вверх. Словно с кем-то побился об заклад. Босые ступни онемели, и он сел верхом на перекладину, как на лошадь.
Дорога опоясывала купу бамбуков и стягивала ее точно лента коры. Потом она повернула к берегу и побежала вдоль городского кладбища. Его серые стены казались полосками полегшего риса, но могильные плиты были очень разные, и поэтому кладбище не походило на рисовое поле. Ветер крепчал, и Берту чудилось, будто он пригибает к земле торчащие из нее стебли, хотя он и понимал, что это были кресты.
Он полез дальше, и теперь его внимание привлекла городская скотобойня на мысу, далеко вдававшемся в голубую гавань. Там на якоре стоял пароход «Нуэстра Сеньора дель Розарио», курсирующий между островами. Его сразу можно было узнать по надпалубным постройкам, хоть они и были прикрыты чем-то вроде черного брезента. Даже капитанский мостик выглядел неприветливо. Корпус тоже был весь черный, а у людей на набережной виднелись только головы и, казалось, совсем не было туловищ.
Дорога, тянувшаяся вдоль набережной, была черной, но ее усеивали серые движущиеся пятна. Берт распознал в них укрытые тенью повозки, которые тянули буйволы. Большой навес из оцинкованного железа над стивенсоновским складом копры мог бы блестеть, как кусок серебра. Но над ним висело облако, превратившее его в тусклый свинец.
Берт взглянул наверх. Над ним, точно тяжелые скалы, громоздились тучи с рваными краями. Ветер обдал холодом спину. Теперь он уже не просто пел, пролетая мимо растяжек, а словно старался выбить из них все заклепки. Однако ноги Берта по-прежнему ощущали прочность металлической конструкции. Черный пароход на якоре в гавани становился все меньше и меньше. Толпа на пристани казалась поредевшей, черные точки рассеивались по городу, и наконец улицы опустели.
Ветер изменил направление. Теперь он бил Берту прямо в лицо, умывая его. Он словно вознамерился смыть грязь даже за ушами. Он тер ему волосы и кожу на голове. Он тер ему глаза, и щеки, и шею. У Берта было такое ощущение, будто его моют сухой водой.
Чем выше он лез, тем сильней становилось это ощущение. Ветер изо всех сил драил его тело под рубашкой. Как-то Берт видел фильм, в котором доктор без конца тер и тер руки до самого локтя. И ему казалось, что ветер моет его так же тщательно.
Внезапно его подошвы обожгла боль. Она поднялась выше, точно щипцами сжала колени. Ветер вдруг стих. На спине и на пояснице Берта крестом выступил пот. Но лоб остался сухим, а на глаза, он чувствовал, вот-вот навернутся слезы. Берт подождал, потом осторожно одолел еще три перекладины, отдыхая на каждой из них.
Ему почудилось, будто он спускается. В первый раз он ощутил свое бессилие. Закружилась голова, и ему показалось, будто земля вздымается волнами. Он мог смотреть только вверх, на тучу, висевшую над ним. Из тучи к нему словно опустили воображаемый отвес.
Вдруг кончик отвеса соединился с вышкой, и отвес превратился в длинный прямой стержень, до которого он обязательно должен добраться. Он не понимал, почему антенна движется, и попытался изменить ракурс зрения. Наверное, все зависит от того, как смотреть, решил Берт. У него не было времени разглядывать антенну и выяснять, в чем же дело. Он обливался потом, мышцы нестерпимо болели. Икры сводило. Даже шею, казалось, сжимала веревка, вся в узлах. Он оперся подбородком на одну из последних перекладин чуть передохнуть. Но тут у него начали стучать зубы.
Берт стиснул челюсти. И вдруг после короткой передышки к нему вернулись силы. Он одолел еще три перекладины, потом еще пять. Каждый раз он трижды наваливался грудью на верхнюю перекладину, пропуская ее под мышками, чтобы ноги могли дольше ’отдохнуть. Оказалось, что можно переносить тяжесть тела попеременно то на одну, то на другую ногу. Земля неумолимо тянула его к себе, но он держался крепко и внезапно почувствовал, что ему стало легче.
Теперь между ним и стержнем был только маленький выступ. Лестница кончилась. Но ему не хотелось взбираться на этот выступ. Тщетно искал он в себе такое желание, словно мог принести его с собой в кармане, как мелочь. Однако там ничего не позвякивало. Тело его опять покрылось потом и отяжелело, земля тащила вниз. И все же руки его оказались на выступе.
Он понял это по тому, как напряглись мышцы ног. Рукой, кончиками пальцев он касался основания стального стержня и от радости даже закрыл глаза. Он потянулся дальше, дальше, и это было радостью!
Большой и указательный пальцы обвили основание стержня, но они никак не смыкались, наверное, основание было слишком широким. Снова запел ветер. Берт улавливал что-то похожее на песню кончиками большого и указательного пальцев. У него возникло совсем новое ощущение. Оно слагалось из песни ветра, песни беззвучной и даже лишенной мелодии. Казалось, она будет длиться вечно.
Он приподнялся, чтобы еще раз оседлать перекладину. Это ему удалось так легко, что показалось чудом. Его пальцы все еще сжимали основание стержня, но теперь он мог вытянуть руку, пальцы скользнули вверх и сомкнулись на зазубринах, которые избороздили поверхность стержня. Он поворачивал сомкнутые пальцы и так, и этак, но всюду нащупывал зазубрины. На зубах у него скрипела металлическая пыль, во рту был привкус оплавленной стали. Он потянул носом: от раскаленного солнечным жаром стержня исходил запах скал, выбеленных солнцем. Казалось, стержень дышал.
Но он был оплавлен. Да, оплавлен. Пальцы Берта ощущали это со всей очевидностью. Берт был оглушен своим открытием. Его руки словно утратили способность чувствовать что-либо, кроме трещин и зазубрин на стальном стержне. Берт поглаживал антенну, и каждое прикосновение пьянило радостью, а сердце стучало так сильно, словно ему суждено было биться бесконечно.
Берт понял, что больше не выдержит. Слишком важно было то, что произошло. Медленно, осторожно он начал спускаться. Гряда тяжелых туч над его головой поднялась, теперь они расстилались под лучами солнца пушистым ковром. Берт опять взглянул на город. Он весь сверкал: крыши, улицы, буквально все.
Даже рыночная площадь, школа и церковь, которые раньше не привлекали его взора, теперь как будто вырвались из тени и манили к себе. Он увидел русло высохшей речки, огибающее рыночную площадь и уходящее к гавани. Галька блестела, словно драгоценные камни. Пароход все еще стоял на якоре, но он повернулся. Между его корпусом, сейчас просто серым, и пристанью подрагивало веко воды. Красная полоса на трубе и три треугольных флажка, бившиеся на передней мачте, привели Берта в восторг. Флажки, казалось, махали ему. Отчетливо виднелась белая палуба, а капитанский мостик блестел начищенной медью. Пароход готовился к отплытию. Об этом свидетельствовало белое кружево дыма над трубой, а на набережной опять собралась толпа, но совсем другая, толпа провожающих. Берту показалось, что все они в шляпах и с зонтиками, но, спустившись немного ниже, он понял, что люди машут руками.
