сожалению, лишь просмотрел, времени
117
было слишком мало. Но один из ваших романов даже
увлек меня, и после я обязательно дочитаю его. Так вот,
нам ведь обоим известно, что главная тема творчества у
каждого писателя складывается сама собой. Можно даже
сказать, что это не писатель выбирает ее, это тема
выбирает писателя. Вашей темой всегда было будущее,
бессмертие, перспектива человека. А вот моя тема – тема
одиночества. Свой последний роман я написал десять лет
назад. Это был роман о гениальнейшем художнике с
планеты Гея Андрее Болотове. Кстати, каково ваше
отношение к нему?
– Увы, – развел руками Нефедов, – я даже не знаю кто
это такой.
Писатель с таким удивлением вонзил в него свой взгляд,
что Нефедов понял, насколько чудовищным было это
незнание. Что ж, Григорию Ивановичу пришлось лишь
вздохнуть и в очередной раз сделать поправку на
совершенную уникальность человека, сидящего перед ним.
– Так вот к чему вся я это рассказываю, – продолжил он,
– дело в том, что мой роман о Болотове называется «Самое
великое одиночество». Но теперь, познакомившись с вами
(а вчера с вашими работами) я подумал, что зря
использовал это название, потому что если бы я написал
роман о вас (а эта идея пришла мне в голову тоже вчера),
то тогда я не знал бы в какой превосходной степени
назвать ваше одиночество…
Это откровение застигло Василия Семеновича врасплох.
Вот так юноша! Впрочем, никакой он не юноша, да и не
важно кто. Важно как сумел он это постичь? Тем более,
вчера, еще не видя и не зная самого человека, а лишь
воображая его состояние! И этим пониманием он за одни
сутки превзошел всех восстановителей, которые более
пятидесяти лет лепили его внутренний мир. Нефедов
взглянул на внешне спокойного Юрия Евдокимовича. Тот
сидел, сцепив руки на груди, но пальцы одной руки сами
118
собой нервно барабанили по предплечью другой.
Неизвестно о чем они говорили с Бергом вчера, но сегодня
восстановитель смотрел на него с явной досадой. Кажется,
вчера он забыл предупредить Берга, чтобы ни о чем
подобном сегодня не говорилось. Хотя, откуда ж было ему
знать, что именно у этого писателя главная тема творчества
– одиночество?
Казалось, беседа подошла к логическому концу. Тем
более что и кофе был допит. Юрий Евдокимович
напомнил, что у них сегодня еще много дел, и,
распрощавшись с хозяевами, они отправились на
остановку леттрамов. По дороге возникло какое-то
нелегкое молчание.
– Ну, так и что? – спросил, наконец, старший
восстановитель как-то сразу обо всем, не ожидая, в общем-
то, хорошего продолжения разговора.
– Они замечательные люди, – сказал Нефедов, – спасибо
за знакомство.
– А вот мне он что-то не понравился, – пришлось
признаться Юрию Евдокимовичу.
– Но разве он не твой приятель?
– Сегодня я увидел его впервые. Просто узнал, что он
работает в какой-то прогрессивной форме, вот и подумал,
что тебе будет интересно. Вчера связался с ним и
договорился о встрече. А творчество его мне не
понравилось.
Нефедов лишь усмехнулся про себя: они тут еще и не
нравятся друг другу.
– И что же тебе не понравилось?
– Но разве это может называться литературой?
Литература – это, прежде всего, книга…
– Книга?! – с удивлением воскликнул Нефедов,
почувствовав, что вся его симпатия мгновенно
повернулась к старшему восстановителю. – И ты
119
произносишь это слово?! Да ведь я сам боялся спросить
тебя о том, зачем они вам сейчас?
– Мне ли тебе это объяснять? – даже с некоторым
недовольством, словно не веря в искренность его вопроса,
сказал Юрий Евдокимович, – книга она и есть книга…
Книга из категории тех же вечных категорий, что и
колесо… Что еще добавить к тому же колесу? Главные
изобретения человечества абсолютны
Василий Семенович просто не имел право на еще
больший восторг – это было бы уже не по-мужски, но в
душе он чувствовал нечто похожее на тихое торжество.
Ничего тут не поймешь – здесь писатель может понять его
лучше, чем те люди, которые по крупицам собирали его
внутренний мир, а восстановитель лучше писателя
понимает, что такое книга.
Теперь Нефедов даже с неким превосходством, как
человек, получивший подтверждение в справедливость
самых высших истин, смотрел на этот пригород с
домиками и лужайками, с обыкновенными приусадебными
участками, занятыми малиной, смородиной, фруктовыми
деревьями, грядками морковки и лука. Значит, и недра
этого пасторального пространства были пронизаны ходами
различных транспортных и снабжающих систем,
наверняка, действующих здесь так же мгновенно, как и в
городе. Уже подходя к станции леттрамов, Василий
Семенович увидел впереди себя пасущуюся корову и даже
остановился.
– Ты глянь-ка, – неожиданно для старшего
восстановителя, по-детски улыбнувшись, сказал он, –
прямо-таки копия нашей Зорьки. Надо же, чтобы какую-то
корову помнить всю свою жизнь. А как же кормилица… А
коров-то вы, кстати, доите?
– То есть, как это доите?
– Руками. Ну, получаете от них молоко?
Юрий Евдокимович отчего-то смутился.
120
– Боюсь, что ни одна корова не поняла бы нашего
намерения…
Василий Семенович даже остановился.
– Что значит «не поняла»?
– Но ведь мы же можем с ней общаться. Конечно, не на
человеческом языке. Но мы их понимаем. А они нас,
потому что всегда живут рядом. Особенно в этом
преуспевают, конечно, собаки. Но сейчас бы, пожалуй, и ни
одна корова не поймет, чего от нее хотят. У нас ведь никто
никому ничего не должен. Нет такого понятия. Особенно
если одно в обмен на другое.
Некоторое время Нефедов стоял, ничего не понимая.
– Нет, жизнь вас не колотила! – сказал он, наконец. – И
вы совсем тут озверели…
Теперь уже опешил старший восстановитель.
– Как это «озверели»? – спросил он.
– Да так! – махнул рукой Василий Семенович, не в
силах это объяснять, и первым пошел по уже знакомой
тропинке. – Нет, – громко рассуждал, этот вполне молодой,
но вдруг по-старчески забрюзжавший человек, – коров они
тут, видите ли, не доят, они их тут понимают… Но я же
пил здешнее молоко, – вспомнил он, совершенно забыв
объяснение об истинном происхождении животных
продуктов, – молоко, как молоко. Меня не обманешь. И
кого же они тогда для меня подоили?
Юрий Евдокимович, идущий следом, давился смехом и,
прикрыв ладонью лицо, смотрел в сторону, чтобы не быть
случайно пойманным. Нефедов снова озадаченно
остановился и повернулся к мгновенно посерьезневшему
старшему восстановителю.
– А мясо? – сказал он, и снова махнув рукой, пошел
дальше. – Да какое тут, к черту, мясо, если коров не доят…
Интеллигенты…
