телевизора.
11
– Да вроде, все как обычно. Что-то помню, что-то нет. .
Вчерашний вечер помню отчетливо. У Андрейки, моего
внука, был день рождения. За столом сидели: Сережа –
мой сын, со своей женой и Наташа – дочка, с Андрейкой.
А потом меня увезли. Господи, да они же волнуются…
Последние слова Василий Семенович произносил
растерянно, и все более замедляясь.
– Да, да, – подтвердил его немой вопрос старший,
виновато пожав плечами, – они давно уже не волнуются…
Ни дети, ни внуки, ни все пра-пра-пра…
– Вы оживили только меня?
– Да.
Некоторое время Нефедов сидел с открытыми, но
слепыми глазами. Они не тревожили его, не торопили
события.
– Я не верю! – вдруг заявил он. – Здесь все такое же, как
у нас.
– Специально, такое же, – уточнил старший, – ведь мы
хотим плавно перевести вас в наше время. Но вот и
новенькое…
Он подошел к стене, и там распахнулось окно.
– Взгляните. Но, прошу вас, поспокойней…
Нефедов, настороженный уже тем как странно, само
собой, отворилось окно, подошел и обомлел. Снаружи
оказался чужой фантастический город с причудливыми,
разноцветными крышами.
– Кино, да и только, – поневоле зачарованно произнес
Василий Семенович.
В небе в два слоя или в два яруса вились какие-то
разноцветные точки. Особенно стремительны были те, что
находились на втором ярусе: их скорость, кажется,
превосходила скорость реактивных самолетов. Уже одно
это мельтешение придавало миру совершенно иной образ:
мир казался плотней и объемней, потому что пространство
было, как бы обозначено, этими предметами до
12
головокружительной высоты. Нефедов смотрел вверх, как
вдруг совсем близко из-за ближайшего здания взмыло в
небо одно такое приспособление, похожее на каплю. Под
ее светлым колпаком можно было заметить людей.
Буквально за какие-то секунды капля затерялась в общем
мельтешении.
– Как называется ваш транспорт? – спросил Нефедов.
– А вы бы как назвали? На что это похоже? – сказал
старший.
– На мошек, – ответил Нефедов.
– Что ж, довольно точно, – засмеявшись, сказал
восстановитель. – Это одно из, скажем так,
неофициальных названий. А на самом деле эту мошку
называют «леттрам».
– Но как они не путаются, ведь это же целый рой? И
направляющих у них нет. .
– Направляющие есть. Конечно, не рельсы, как у ваших
поездов и трамваев. Просто каждая такая «мошка» точно
вычисляет координаты своего движения, согласно
движения других «мошек». То есть, она движется по тем
же направляющим, которые мгновенно прокладываются
перед ней. Отсюда и название транспорта: «леттрам» или
«летающий трамвай».
«Леттрам… Придумают тоже…», – подумал Нефедов.
Он приблизился к окну, но не обнаружил в нем стекла. Он
протянул руку, и пальцы уперлись в твердую невидимую
преграду.
– Господи, – сказал Нефедов, – какие чистые у вас
стекла, они даже не отсвечивают.
– Это не стекло, – пояснил старший, – а простекло. И
хотя «стекло» в этом слове звучит, но на самом деле это
нечто иное. Это даже не вещество. Это твердое,
непроницаемое состояние пространства. Хотя оно может
быть и пластичным. Теперь вы можете протянуть туда руку,
13
высунуть голову и простекло, как бы вытянется за вами,
продолжая вас защищать.
Василий Семенович сунул руку в окно, и оказалось, что
никакой преграды там уже нет, хотя рука не ощутила
наружной температуры.
– Что значит «теперь»? – спросил он. – Ведь вы ничего
для этого не сделали…
– Как это не сделал? Я подумал, – ответил старший. –
Многие предметы и не только предметы, как, например, то
же простекло, которое не является предметом,
подчиняются желаниям человека, если, конечно, другой
человек не желает в это время противоположного.
Нефедову
потребовалась
порядочная
по
продолжительности пауза, чтобы усвоить эту невероятную
информацию.
– Ну, хорошо, – проговорил он, – а если я хочу
подышать воздухом без всякого простекла?
– Пожалуйста, – сказал восстановитель.
О том, что окно открылось, можно было догадаться по
легкому порыву воздуха, по вдруг зашумевшей листве
деревьев. И Нефедов невольно ушел в наблюдение. Окно
находилось на уровне шестого-седьмого этажа.
Разноформенные жилища, созданные, казалось, тысячами
разных архитекторов, стояли в беспорядке, и без всяких
автомобилей. Там были редкие деревья, кусты и много
короткой травы. Людей, одетых легко, цветасто и
полупрозрачно было не много. Нефедов не успел их
толком разглядеть, как его внимание отвлекла старая белая
лошадь, которая вышла на лужайку перед домом и стала
щипать траву. Василий Семенович сделал усилие, чтобы
обойтись без восклицаний.
– А что это за город? – спросил он.
– Тот, в котором вы жили…
– Не велико ли совпадение? – подозрительно спросил
Нефедов. – Если восстановление произошло впервые в
14
истории, то почему ваша лаборатория находится именно в
моем городе?
– Нам пришлось считаться со структурой пространства,
– объяснил старший. – Пространство – это единственная
координата, оставшаяся для вас неизменной. В дальнейшей
работе по восстановлению это будет не так важно, но в
первый раз мы стремились к абсолютной чистоте
15
эксперимента. Институт восстановления начали строить
лишь после того, как был определен кандидат на
воскрешение. Понятно, что был выбран именно этот
город.
Василий Семенович вернулся к кровати, как к родному
островку и сел.
– Можно мне побыть одному? – попросил он. – Я хочу
придти в себя.
Когда они вышли, Нефедов еще раз внимательно
осмотрелся вокруг. Было ли это именно той палатой, куда
его привезли? Помнится, еще по дороге в «скорой» ему
сделали какой-то укол, потому что он задыхался и здесь он
сразу попросил поставить кровать ближе к окну, к свежему
воздуху. И когда один из санитаров взялся за верхнюю
никелированную трубку кровати, то она вылетела из
гнезда. Помнится санитар, еще матюгнулся в полголоса на
больничное оборудование и, забыв о больном, начал с
таким остервенением вколачивать ладонью трубку на
место, что кровать просто загудела… Вспомнив это,
Нефедов вскочил, дернул за спинку, и трубка осталась в
руках. Некоторое время он стоял в оцепенении. И эта
конкретика: прохлада металла, на котором оставались и тут
же гасли влажные следы от пальцев, обломанный край
тумбочки о который, видимо, открывали бутылки с
минералкой и лимонадом, неприятный больничный запах –
его потрясла. Да как возможно все это так ясно видеть,
слышать, ощущать, но быть в другом времени?! Как
уразуметь, что на этой самой кровати ты лежал два с
лишним тысячелетия назад и на ней же умер? Так просто
не бывает. Нефедов вставил трубку на место, ощупал себя,
задрал широкую штанину пижамных брюк и,
вывернувшись, заглянул себе под коленку, помня «тайную»
родинку,
