В свете фар долгожданного автобуса он увидел неподвижное тело и почувствовал, что рука его вновь стала рукою человека: она взмокла от пота и дрожала. До его ушей донесся дробный стук каблуков — это убегали перепуганные женщины. И его разум до конца осознал содеянное им: он перестал быть камнем или растением, он даже не был больше животным. Здесь, между миром побережья и миром авениды, он окончательно стал человеком. Человеком, который стоял в полный рост перед городом, раскрывшим ему свою тайну. Перед автобусом, замедлившим ход. И перед единственной дорогой, название которой прочерчено на кровоточащем боку автобуса.
СКОРПИОНЫ
Перевод с голландского Ю. Сидорина
Низкий голос спросил: «Все готовы?» Мужчины задвигались и поспешно обступили неглубокий кольцеобразный ров. Те, что прошли вперед, присели на корточки. В руках у них были короткие, цилиндрической формы футляры из сердцевины бананового дерева или бамбука, и обращались они с ними с такой осторожностью, словно те каждую минуту могли взлететь в воздух.
— Сеньоры, — торжественно провозгласил тот же низкий голос, который, судя по всему, принадлежал организатору предстоящего зрелища. — Мы начинаем. Зажигаю огонь!
Он зажег спичку и бросил ее в кольцеобразный ров, заполненный какой-то горючей жидкостью. Вспыхнуло пламя, распространяя вокруг нестерпимый жар. Прошло несколько секунд, и огненный круг замкнулся. Сидевшие на корточках мужчины отодвинулись назад. Но не успели они расположиться на новом месте, как распорядитель с торжественностью церемониймейстера объявил:
— Выпустить чемпионов!
Мужчины, сидевшие на корточках, молниеносно откинули крышки, плотно закрывавшие цилиндрические футляры, и короткими сильными ударами вытрясли содержимое в центр круга, очерченного огнем. Их движения были стремительными и в то же время осторожными. Они держали футляры самыми кончиками пальцев, постукивая по днищу ладонью правой руки. Впрочем, то, что высыпалось на площадку, вполне объясняло их осторожность.
В футлярах находились скорпионы.
Их было около двадцати: большие и маленькие, ярко-красные и аспидно-черные, пестрые и волосатые — один отвратительнее другого. Пламя не давало им покинуть площадку, и они метались по кругу, сталкивались друг с другом, волоча за собой скрюченные туловища и помогая себе торчащими в разные стороны клешнями.
И вот началось то, ради чего здесь собрались люди.
— Ставлю тосто́н[51] на того маленького рыжего! — крикнул один из зрителей. Полпесо были, конечно, не бог весть какими большими деньгами, но все-таки это составляло целый дневной заработок.
— Ставлю тостон на черного толстяка, которого выпустил Анастасио, — отозвался рядом другой голос.
Кто-то восторгался:
— Гляньте-ка на эту пеструшку! Прямо настоящая сеньора… Точь-в-точь донья Бланка, когда она сердится.
Зрители, которым, вероятно, были знакомы повадки доньи Бланки, ухмыльнулись.
Стоявший рядом со мной Канделярио произнес отчетливо и громко:
— Песо на волосатого с короткой ногой!
Один из сидевших на корточках мужчин с изумлением глянул на него снизу вверх: «Такая высокая ставка в самом начале игры!» Но от комментариев воздержался.
Чего ждали присутствующие? Что насекомые набросятся друг на друга? Что усиливающийся жар погонит некоторых из них через огненное кольцо? Но насекомые продолжали беспорядочно двигаться по площадке, не обращая друг на друга решительно никакого внимания, и предпочитали избегать друг друга, нежели бросаться на соседа. А между тем объявлялись все новые и новые ставки: от десяти сентаво, и реала[52] до песо, которое поставил Канделярио, сразу же задавший повышенный тон всему происходящему. Однако я так и не мог понять, о чем шел спор? По-видимому, предстояла схватка не на жизнь, а на смерть. У каждого скорпиона в кончике подвижного и тонкого хвоста таилось смертельное оружие, которым он мог разить направо и налево. Все они походили на какие-то кошмарные доисторические танки в миниатюре, которые — как только им надоедала игра — устремлялись вперед, не разбирая дороги, и сеяли вокруг смерть разрывами осколочных снарядов. Так, во всяком случае, играли в скорпионовую войну в Европе, и то, что происходило здесь, казалось таким же отвратительным и таким же бессмысленным.
Но я ошибался. Никто не пытался натравливать скорпионов друг на друга или подбадривать их, как это бывает во время петушиных боев. Здесь терпеливо ждали, ждали чего-то неслыханного и невероятного. Колеблющееся пламя придавало всему зрелищу демонический и зловещий вид — точно шабаш ведьм в предвечерние часы.
За все это время никто не проронил ни слова, кроме самых необходимых, касающихся ставок. Вдруг среди зрителей пронесся тихий ропот: «А-а-а… вон… вон…» И я увидел, как один из скорпионов — пестрый, тот самый, которого сравнивали с доньей Бланкой, — занес над собою гибкий хвост, осторожно нащупал место между хитиновыми пластинками, а затем стремительно и неотвратимо нанес удар. Его тонкие ножки стянулись в пучок, клешни дернулись и застыли в неподвижности. Скорпион был мертв.
По толпе зрителей пронесся вздох не то облегчения, не то сожаления. Канделярио молча протянул песо распорядителю, за ним последовали остальные проигравшие. Счастливчик, поставивший тостон на пестрого скорпиона, получил вдвое больше — новенькую, блестящую монету Канделярио. Еще один тостон получил владелец скорпиона.
Сразу по окончании нехитрых расчетов начался второй тур объявления ставок. Нельзя было медлить ни минуты: земля внутри огненного кольца нагрелась до такой степени, что некоторые скорпионы начали терять подвижность.
Только теперь я постиг до конца смысл происходящего.
Здесь играли на самоубийствах, а ставки делались на самоубийц. Скорпионы почему-то предпочитали обратить свое грозное оружие против самих себя, чем погибнуть в огне в состоянии, близком — я не могу подобрать более точного слова — к безумию, или попытаться избавить от страданий своих сородичей, чему, вероятно, препятствовал глубоко укоренившийся общественный инстинкт.
В этих краях, где человек, так сказать, еще не выделился из стихии окружающей природы, где скорпионы, эти ядовитые чудища, всегда были его смертельными врагами, индейцы, увлекаемые удивительным инстинктом игры, сумели использовать скорпионов для своего собственного удовольствия. Причем они поставили все на серьезную деловую основу, сумели извлечь из этого выгоду и в то же время превратили это зрелище в торжественный церемониал возмездия, публичную экзекуцию, церемониал, происхождение которого теряется где-то в туманной дали литургий или астрологической символики. Как бы то ни было, возбуждение, которое охватило зрителей, стоявших вокруг меня, нельзя было объяснить только одним азартом. Впрочем, что касается Канделярио, то он находился во власти одного только азарта. Он опять проиграл песо и теперь, одержимый упрямством, сделал двойную ставку на маленькую красную бестию, которая, вероятно, находилась в близком родстве с тем экземпляром, что Теобальдо поймал в моей комнате и раздавил на полу. Теперь я понял, что он имел в виду, сказав, что мог бы заработать на этом насекомом целое песо.
Между тем скорпионы один за другим выбывали из игры. Третьим самоубийцей стал маленький красный скорпион, на которого поставил Канделярио. С достоинством триумфатора Канделярио спрятал в карман четыре песо и сразу же, сговорившись с кем-то из толпы зрителей, поставил на крупного скорпиона, покрытого темными волосками, которого все называли madre alacrán, мать-скорпион, что, впрочем, отнюдь не выражало симпатий к судьбе этого очередного кандидата в самоубийцы.
Мне все еще было не по себе. Ведь если поймать ящерицу, она — удивительная способность! — сразу же оставит в ваших руках хвост или какую-нибудь другую часть тела, лишь бы сохранить свою жизнь. Она в буквальном смысле этого слова отрывает часть самой себя — физиологическое чудо, значение которого мы еще не можем по достоинству оценить. Спасая свою жизнь, она использует крайние средства. Плоские черви при длительном отсутствии пищи способны уменьшаться до размеров молодых особей, не только возвращая себе жизнеспособность, но и как бы омолаживаясь при этом. Некоторые виды ресничных червей можно разрезать пополам, четвертовать, наконец, разрубить на мелкие кусочки — каждая частичка вырастает потом снова во взрослую, полностью жизнеспособную особь. И здесь они не одиноки. Те же способности обнаруживают даже обычные водяные саламандры. Похоже, что жизнь в этих «низших» своих проявлениях идет на любые ухищрения, лишь бы сохранить самое себя. Все инстинкты, все ресурсы организма стоят здесь на службе жизни, а не смерти. И только мы, люди, должно быть, утратили какую-то часть этой драгоценной способности — непреодолимой любви к жизни. Мы уподобились скорпионам. Страх перед болью, страданьем и несправедливостью может овладевать нами до такой степени, что мы готовы обратить против себя свое самое совершенное оружие и бросаемся в пучину индивидуального или массового самоуничтожения.
