Она не прожила и года в своей пещере, как крестьяне схватили ее. Однажды Гаспар прибежал к хозяину и сказал, что огромная толпа крестьян движется к собору и тащит с собой отшельницу. Архиепископ поспешил на соборную площадь и встал перед толпой. Крестьянами предводительствовал священник; с криками и воплями они бросили женщину к ногам прелата. Она была в грязных лохмотьях, голову и лицо ее закрывал мешок, и вся она была перевязана веревками, как свинья.
Когда архиепископ взглянул на нее, сердце его облилось слезами, но лицо, обращенное к крестьянам и их священнику, было сурово.
— Не приказал ли я вам, чтобы никто не трогал эту женщину?— загремел он.
— Никто ее не трогал,— ответил священник,— пока ее пещера не стала вертепом.
— Что же дурного она сделала?
— Она поганая ведьма!— вскричал священник.
И толпа позади него заревела:
— Ведьма! Ведьма! На костер ведьму, на костер!
Архиепископ остановил шум гневным взглядом и поднятой рукой.
— Эта женщина,— сказал он,— святая отшельница. Она молится за всех грешников и хочет своим подвигом искупить грехи мира.
— Никакая она не святая отшельница!— словно плевок, бросил ему в лицо сельский священник.— Она ведьма и шлюха!
— Можешь ты доказать свое обвинение?— спросил архиепископ.
Священник обернулся к толпе прихожан.
— Вот честные люди, которые могут подтвердить, что видели сами, как молодой мужчина приходит к этой жен-щине ночью и остается с ней в пещере до самого восхода солнца.
И снова толпа возмущенно завопила:
— На костер ведьму! На костер распутницу!
Архиепископ побледнел и приказал Гаспару, который
стоял с ним рядом:
— Развяжи пленницу и приведи в собор, чтобы я мог допросить ее наедине.
В алтаре, воссев на свой трон, архиепископ обратился к стоявшей перед ним на коленях женщине в жалких лохмотьях и мешке, надетом на голову.
— Херонима,— сказал он с тоской и тревогой,— почему они так говорят о тебе? Свидетели обвиняют тебя в тяжком преступлении. Осмелишься ли ты отрицать свою вину?
— О господин мой епископ,— простонала кающаяся,— я самая грешная из грешниц, но их обвинение ложно. Перед богом в сем божьем доме, клянусь: ни один мужчина не приходил ко мне, и моя пещера была лишь местом свидания с богом. Семижды в день становлюсь я на молитву, полночь и рассвет встречая на коленях. Я пощусь и умерщвляю свою плоть, я очищаю мою совесть. Есть ли у Херонимы время и желание для любовных утех? Но если ты не веришь моим словам,— сказала она,— взгляни на мое лицо и скажи, кого оно может соблазнить?
И с этими словами она сдернула мешок со своей головы, и архиепископ ужаснулся тому, как страшно она изменилась всего за год. Ибо лицо, которое он увидел, было лицом дряхлой старухи: исхудалое, изможденное, измученное и поблекшее, ни сияния, ни красоты не осталось в нем, одни кости, да кожа, да безумные глаза, и еще — печать смерти.
— Какой молодой человек,— сказала она,— захочет обнять этот отвратительный скелет, который вожделеет лишь могилы? Но взгляни, господин мой, на другие мои прелести.
И, сорвав лохмотья со своей спины, она склонилась к полу, и он увидел следы бича на ее теле.
— Похоже это на ласки любовника?— спросила, рыдая, женщина.
И он ответил ей:
— Встань, Херонима, и воздай хвалу господу за то, что он освободил тебя от мирских уз. Твоя плоть свидетельствует о правдивости твоих слов. Возвращайся в свою пещеру и молись за нас, грешников.
Но она не могла подняться с пола.
И, спустившись к ней со своего трона, он сказал:
— Неужели они так мучили тебя, что ты не можешь стоять на ногах? Обопрись о мою руку, Херонима, и вставай!
— О господин мой епископ, твоя рука не может поднять меня, уставшую до смерти! Но я обопрусь о нее в знак приветствия, я обопрусь о нее в знак прощания.
И тогда он позвал своих людей и приказал отвезти женщину обратно в ее пещеру, а крестьянам и их священнику сказал:
— Пусть никто не прикасается к этой женщине, пока я сам не расследую ее тайну!
Слуге же своему Гаспару приказал:
— Приготовь коня и карету, сегодня ночью мы едем.
* * *
В вечерних сумерках выезжая из города, архиепископ дрожал от неосознанного волнения и спрашивал себя, неужели он сегодня ночью все узнает? На пустынном острове и в уединенной хижине на речном берегу он делал все, чтобы найти ответ: он бросал вызов небесам (как сказала женщина), но небеса остановили его, отбросили и отринули, ибо они хранят свои тайны от мудрых и открывают их только детям. Дети принимают жизнь с искренней радостью и теряют невинность души лишь тогда, когда сознают себя изгнанными из жизни. Может быть, поиски его были попытками вновь научиться этой искренней радости, а еще — уважению к презренной плоти, удивлению перед грешным миром? Может быть, эти поиски, шагнув по ту сторону жизни, превратили плоть и ее страсти, даже если они существуют всегда и вечно, вовсе не в ад, а в худшем случае в чистилище, в школу для любовников? «Я никогда не любила тебя!»— крикнула ему женщина, и воистину она не любила, ибо не была способна за короткую юность и даже за всю свою жизнь научиться ценить тело не как предмет минутного обладания в неудержимом беге времени, а как нечто достойное вечной любви. Увы, любовники не знают, какую страшную судьбу себе готовят, восклицая: «Навеки и вечно!» Но все равно их клятвы будут нерушимы «до скончания света».
Так размышлял архиепископ, пока карета катилась вдоль реки, апокалипсической реки, к деревне, рядом с которой находилась пещера. Светила луна, однако уединенная долина была пустынна. Когда они достигли рощи, где таилась пещера, Гаспар чуть ли не на руках пронес своего хозяина сквозь темные заросли и между прибрежных камней наверх, пока они не оказались в таком месте, откуда видели внизу вход в пещеру, но сами были скрыты выступом скалы. Пещера зияла на середине крутого склона, и каменные уступы спускались от нее к самой воде.
Едва господин и его слуга укрылись за скалой, в воздухе захлопали огромные крылья и лунный свет померк: стая летучих мышей закружилась над пещерой. И, словно на бой часов или звон колоколов, призывающих к молитве, из пещеры появилась женщина в лохмотьях и капюшоне из мешковины. Простершись на каменной глыбе, она начала молиться, и тишину разорвали такие горестные покаяния, что казалось, совесть всего мира рыдает в раскаянии. Луна поднималась все выше и выше, ночь становилась холоднее, а простертая на камнях женщина все молилась, стеная и плача, воздевая к небесам руки, подобно мифической жертве богов, прикованной к скале. И наконец безмолвие снизошло на нее, но не только безмолвие: архиепископу и его слуге показалось, будто кто-то поднял ее за волосы, поставил на колени, а потом — на ноги. Она широко раскинула руки, и ее лицо из-под капюшона обратилось к небу, и такое неземное блаженство разлилось по нему, что на мгновение содрогнулся воздух. А потом она упала, словно кто-то ее уронил, на колени, постояла так, раскачиваясь и пряча лицо в ладонях, затем поднялась и исчезла в темноте пещеры.
Архиепископ, недвижно сидевший на скале над пещерой, скрестив ноги, поднял голову и взглянул на луну. Гаспар сказал ему:
— Воистину, господин мой, это святая женщина, и она угодна небесам. А потому подождите меня здесь, я спущусь и разделаюсь с мужланами, которые ее преследуют.
Однако архиепископ, продолжая следить за движением луны, жестом приказал ему молчать.
Луна достигла зенита, и снова раздался шум крыльев, и воздух потемнел, ибо гигантские летучие мыши появились вновь и медленно закружили над пещерой.
И в тот же миг архиепископ и слуга увидели юношу в лодке, переплывающего реку, красавца юношу в пышном камзоле и шляпе с пером. Достигнув берега, он выпрыгнул из лодки, привязал ее и взлетел по ступенькам к пещере, где приветливо горел яркий свет, и навстречу ему взметнулись две белые руки, обняли его и увлекли в пещеру. Со своей скалы архиепископ и его слуга видели, как мерцает в пещере свет, и слышали смутные звуки музыки и веселья.
Поднявшись и вытащив из ножен меч, Гаспар сказал:
— Воистину, господин мой, это проклятая богом ведьма, угодная только преисподней. А потому подождите меня здесь, я спущусь и убью эту гнусную шлюху и ее сожителя!
И он устремился вниз, и в одно мгновение достиг пещеры, и удивился, не увидев в ней света и не услышав звуков музыки и веселья,— там царили безмолвие и мрак. С обнаженным мечом он осторожно вошел в пещеру, оглянулся вокруг и с трудом разглядел на земле женщину; она лежала одна, укрытая лохмотьями и мешковиной, и не ответила на его оклик, не вздрогнула, когда он кольнул ее кончиком меча. Приподняв мечом капюшон, он увидел в луче лунного света, который упал на ее старое, изможденное лицо, что она не дышит. Он прикоснулся к ней и почувствовал, что тело ее холодно, как ночь, опустился перед ней на колени и прошептал молитву.
