Слушайте, я ничего не стараюсь приукрасить. Мне это тяжко досталось, привыкание к жизни, когда моешься водой из бидона, ходишь в общую уборную, готовишь на глиняной печурке, а вечером зажигаешь керосиновую лампу, потому что свет отключен за неуплату. Я скулила как черт знает кто, но мне даже скулить нравилось.
А потом у нас ведь была и другая жизнь, которая просто не оставляла времени на роль «несчастной девушки из хорошей семьи в трущобах Тондо».
В эту другую жизнь Мон заставил меня влезть с головой. Сначала плакаты, которые я рисовала по ночам, ухитряясь вся вымазаться в красной краске и перепачкать всю хибару. Потом Мон стал водить меня по кружкам и дискуссиям, я задавала вопросы, отвечала на вопросы, училась отстаивать свою точку зрения. Было потрясающе интересно. Скоро Мону уже не нужно было говорить мне, что прочитать, — я с жадностью сама отыскивала себе пищу для ума.
Понимаете, Мон разбудил не только мое тело, которое так и завибрировало страстью, он и ум мой заставил вибрировать — страстью иного порядка. Не только в том дело, что я стала женщиной, я стала личностью, полнокровной и деятельной личностью.
Теперь я уже не просто участвовала в движении, я стала частью его. Маршировала в демонстрациях, ходила в пикеты во время забастовок, научилась спать на асфальте и удирать от полиции. Я узнала, как пахнет слезоточивый газ и как бьет полицейская дубинка. У меня загрубели руки, я загорела до черноты от хождения по солнцу, но меня это не волновало. Я шагала рядом с Моном.
Как я могу называть это моей жизнью, когда мы жили общей жизнью? Да, Мон, знаю, я не имею права считать ее только нашей с тобой или думать о ней в прошедшем времени, только потому, что тебя...
«Слез не лить, объединяться!» Ты произнес это на асфальте, страшном от твоей крови.
День труда — марш под дождем и солнцем. Первое мая — митинг перед Конгрессом.
Потом — выстрелы, вопли, выстрелы, все врассыпную, выстрелы и падающие люди.
Я огляделась и застыла от того, что ты падал, падал, падал — падал замедленно, как в страшном сне.
Я рванулась к тебе, нагнулась поднять тебя — и увидела кровавое пятно на асфальте.
— Мон! Мон! Мон! Мон!
Неужели это я кричала и кричала, обхватив тебя руками, прижав твою голову к сердцу?
А ты открыл глаза, улыбнулся, когда понял, что это я, слабо покачал головой, потому что мои слезы капали на твое лицо.
— Слез не лить, объединяться...
Твои последние слова, друг.
Я почувствовала, как отяжелела твоя голова.
И это случилось всего лишь вчера? Я даже не знаю, куда девали тело. Не помню, как я очутилась здесь. Наверное, солдаты или полицейские схватили и увезли с другими в тюрьму.
Да, говорят, сегодня нас выпустят.
Да, здесь были мои родители, они ушли недавно. Все мило и прилично, как всегда. Отец без всяких там — а что я тебе говорил. Мать без нотаций — этим и должно было кончиться. Наоборот: ужасно, девочка, мы так тебе сочувствуем. И еще: все улажено, тебе здесь не придется оставаться, мы приехали забрать нашу девочку домой.
И отец и мать говорили:
— В трудную минуту ты должна быть среди родных людей.
Я повернулась к ним спиной и села на нары вместе со всеми.
Сейчас я вам скажу одну вещь — родителям не сказала, я даже Мону не сказала. Слушайте: Мон Пиньеда не погиб. Мон Пиньеда живет во мне, он каждый миг растет во мне. Я Мону не сказала, потому что весь этот месяц было столько дел, и я не хотела, чтоб ему прибавилось хлопот.
Мон, где бы ты ни был, слушай, Мон: я несу в себе твое семя. Ты велел слез не лить, объединяться — я клетку за клеткой объединяю в тебя. Корявая фраза, прости меня, Мон, но зато это правда. Каждый миг объединяются во мне клетки, и я восстанавливаю тебя, Мон. Убийцы не смогли убить тебя — нужно было и меня прикончить заодно.
Ух ты, почему это я так радуюсь, вместо того чтобы биться в истерике?
Потому что ты не умер. Ты продолжаешь жить. Это и есть любовь.
«Любовь — это способность быть счастливым даже в несчастье».
Ты так сказал, любимый, разве ты знал тогда, что эти слова дадут мне силы, необходимые сейчас? Конечно, знал, ты, кто взял меня в жены не только на всю жизнь, пока смерть нас не разлучит, а на веки вечные.
Значит, друг, мы не прощаемся.
Я чувствую, как ты живешь во мне.
С возвращением, Мон!
МИССИС ПАРДО ПОДКЛЮЧАЕТСЯ К РЕВОЛЮЦИИ
Менчу Пардо пришла к Революции кружным путем, хотя при обстоятельствах, характерных для нее. Как обычно, она устраивала прием.
Даже те из нас, кто живет на рисе и воде, слышали про миссис Пардо и ее приемы «Тысяча и одна ночь» — в честь заезжего шейха, нажившего миллиарды на нефти; «Вербена голубки» — по поводу отъезда испанского посла; «Фонтан шампанского» — по случаю приезда важных гостей из Вашингтона.
Когда началась борьба за экономию, Менчу Пардо ограничила себя интимными суаре по воскресеньям.
— Бог мой, я просто презрела традицию: я не устроила бал-маскарад под Новый год!
Но 18 февраля — особый случай, двадцать четвертая годовщина свадьбы.
— Уж тут никто, конечно, не посмеет злопыхательствовать и возражать против празднования семейного юбилея. Нам с Моне всего год остается до четверти века. Я, конечно, соломенная вдовушка, мне, чтоб повидаться с Моне, надо искать его по всем площадкам для гольфа. Но даже соломенные вдовы раз в году могут заявить права на своих мужей. Я только поэтому и хочу отметить нашу с Моне двадцать четвертую годовщину.
Естественно, без расточительства, раз проводится борьба за экономию.
— Просто маленькая вечеринка, две или там три сотни ближайших друзей, старая дружба, сами понимаете. Я даже детей предупредила, чтобы не приглашали больше чем человек по двадцать, ну тридцать, из своих компаний. Я подумала — поскольку у нас режим экономии, получится очень пикантно, если устроить вечер в стиле «Оперы нищих». Представляете, все приходят в рубищах, в отрепьях. Столы будут накрыты в сломанных маршрутках, или можно так: расставить тарелки прямо на тележках разносчиков на фоне трущоб. Я пригласила Бимби Эскурдиа сделать интерьер, и он выдумал потрясающую штуку: все задекорировать под квартал незаконного заселения. Вот здесь — друг к другу хибарки, там — ряд маршруток, перед бассейном — тележки. Бассейн Бимби оформит в виде помойной лужи, а за ним — громадная свалка из конфетти, но только в ней можно будет рыться как в настоящей и находить разные полезные вещи: банку икры или бутылку шотландского виски.
Менчу Пардо страшно увлеклась приготовлениями к «Опере нищих» — и пришла в восторг от собственной увлеченности.
— Представляете, нам с Бимби пришлось заняться изысканиями «на месте», чтоб все выглядело подлинным, и, должна признаться, я столькому научилась, когда мы отправились в квартал незаконного заселения — ну совсем рядом с нами — изучать жизнь, как говорится, «другой половины человечества». Я сразу сказала себе: мой вечер будет, что называется, на актуальную тему. Мои гости узнают все то, что я сама узнала, когда мы с Бимби Эскурдиа ходили в трущобы. Так что это не просто очередной прием — в меру моих сил я стараюсь открыть обществу глаза на условия жизни обездоленных и на необходимость социальных и экономических реформ.
Вечер такой социальной значимости — кому он мешал?
Первым предвестником беды был телефонный звонок накануне приема. Звонил Ненето Иразу, председатель Комитета жителей квартала. Менчу Пардо была занята — она стояла на лужайке перед домом, помогая Бимби и его ассистентам придать всему вокруг трущобный облик, поэтому сказала, чтобы горничная попросила перезвонить попозже. Однако Ненето Иразу, к удивлению Менчу, потребовал ее к телефону по срочному делу. Менчу все бросила — она как раз пускала по воде пустые консервные банки, которые должны были усилить сходство бассейна с помойной лужей — пошла разговаривать с Ненето Иразу.
— Ну что ты тормошишь меня в такое время, Ненето? Я тут мечусь, готовлю этот дизайн, чтоб вы с Маритой могли от души повеселиться завтра вечером, когда мы все соберемся...
— Я тебе как раз поэтому звоню, Менчу. Мы с Маритой не придем.
— Боже мой! Случилось что-нибудь?
— Ничего не случилось. Я же не говорил, что мы не можем прийти. Я сказал, мы не придем.
— Довольно грубо.
— Послушай, Менчу. Отложила бы ты этот вечер.
— Как отложила? Все уже готово! И чего ради?
— Мы тут опасаемся, что наш квартал неправильно поймут. Понимаешь, на завтра опять назначена студенческая демонстрация.
— Знаю. Но демонстрация в городе, далеко от нас. Все доберутся без проблем. Если ты имел в виду пробки на дорогах.
— Менчу, я не пробки имел в виду. Проблема в том, как мы будем выглядеть. Не хотелось бы, чтобы создалось впечатление, что здесь живет какой-то легкомысленный народ, Менчу, милая, в такие времена, ну разве я не прав?
