Доктор сбежал по витой лестнице, освещенной сверху лампадами. Бен лежал на софе в нижней гостиной, целиком поглощенный какой-то книгой.
— Собирайся, Бен, надо ехать,— сказал доктор Ласаро и отправился в свой кабинет за медицинской сумкой. Он положил туда пару ампул и, прежде чем закрыть сумку, еще раз проверил ее содержимое, отметив, что кетгута45 хватит только на одного пациента. Лечишь, лечишь и ничего не знаешь, кроме своей работы. Сегодня в больнице он видел умирающего от рака, которому уже не помогали инъекции морфия; глаза его выражали невыносимую муку. Доктор Ласаро отогнал от себя случайное виденье. Здесь, в комнате с белеными стенами, среди шприцов и стальных инструментов, где всегда требовалось быстрое решение, он был в своей стихии, и это наполняло его энергией.
— Я сяду за руль, отец?— Бен прошел следом за отцом через кухню — там прислуга гладила белье и сплетничала,— во двор, тускло освещенный одной-единственной лампочкой. Бен отворил складные дверцы гаража, сел в машину.
— Нас ждут возле заправочной станции у моста Сан-Мигель. Ты знаешь это место?
— Конечно,— ответил Бен.
Мотор затарахтел и тут же заглох.
— Аккумуляторы сели,— огорчился доктор Ласаро.— Попробуй с выключенными фарами.
В машине запахло бензином, старый «понтиак», обогнув дом, выехал из решетчатых ворот, и свет фар скользнул по растрескавшейся пыльной дороге.
А Бен хорошо водит машину, подумал доктор, когда они, мягко развернувшись, выехали на главную улицу города, пронеслись мимо церкви и рыночной площади, киоска, закрытого, как ни странно, в сезон фиест, мимо фонарей, освещавших безлюдную площадь. Они не разговаривали: доктор видел, что внимание сына целиком поглощено дорогой, и с ласковой усмешкой наблюдал, как сосредоточен сын, как жаждет помочь отцу. Они миновали однообразные каркасные дома за рыночной площадью, здание мэрии на высоком живописном холме, потом Бен сбавил скорость: они ехали по рельсовому пути, пересекавшему последний заасфальтированный участок главной улицы.
Дальше пошла неровная дорога, вымощенная булыжником; машину слегка трясло, потом поехали меж открытых полей, и узкие деревянные мостики порой приглушали шум колес. Доктор Ласаро вглядывался во тьму, окутавшую все вокруг; из нее навстречу им кидались деревья, кустарники, и тут же ускользали; звезды, более близкие теперь, казалось, перемещались по небу вслед за машиной. Доктор думал о световых годах, безграничных черных просторах, необозримых расстояниях; в бесконечности вселенной человеческая жизнь, вспыхнув на мгновение, тут же угасала, бесследно исчезая в бескрайней пустоте. Он прогнал от себя мысль о тщете человеческого существования, повернулся к сыну:
— А у тебя в этом деле, я вижу, большая практика?
— В каком деле, отец?
— В вождении машины. Ты просто профессионал.
В свете приборной доски доктор заметил, что лицо Бена смягчилось, он улыбнулся:
— Дядя Сесар дает мне свою машину в Маниле. Иногда.
— Ты уж не увлекайся этими безрассудными гонками,— сказал доктор Ласаро.— Некоторые парни находят в этом особый шик. Не бери с них пример.
— Не буду, папа. Мне просто нравится водить машину, путешествовать, вот и все.
Доктор внимательно посмотрел на сына — юное лицо с чубчиком, спадающим на лоб, маленький нос — ну, вылитый Ласаро-старший до того, как уехал учиться за границу; да, таким студентом, полным иллюзий, был он сам — давным-давно, задолго до того, как утратил веру в бога, задолго до того, как бог стал для него чем-то абстрактным и непознаваемым, а вокруг было столько несчастных, обреченных на бессмысленные страдания. Доктору захотелось поговорить с младшим сыном по душам. Пожалуй, до конца каникул они устроят пикник, съездят вместе в деревню, пусть этот день останется в памяти у них двоих, у друзей. За два года, что Бен провел в колледже, они обменялись несколькими короткими формальными письмами — деньги выслал, учись хорошо, это лучшие годы...
Само время летело им навстречу, кружилось вихрем и уносилось прочь; доктору казалось, что он слышит его глухой гул вдали. Профиль сына на фоне тьмы вызывал у него страстное желание поговорить с Беном, но доктор вдруг позабыл, что ему хотелось сказать.
Свет фар выхватил из темноты здание сельскохозяйственной школы, и уже в следующий миг его неясные очертания за оградой были едва видны.
— Что за книгу ты читал, Бен?
— Историю жизни одного человека.
— Государственного деятеля или ученого?
— Нет, это книга про парня, который стал монахом.
— Домашнее задание на лето?— усмехнулся доктор Ласаро, ласково подтрунивая над сыном. — Того и гляди, станешь святошей, вроде матери.
— Интересная книга,— сказал Бен.
— Представляю себе... Закончишь колледж, займешься медициной?— Доктор оставил насмешливый тон.
— Я еще не знаю, папа.
Крошечные мотыльки, точно клочки бумаги, подлетали к ветровому стеклу и взмывали вверх.
— Не обязательно быть сельским врачом, как я. Можно иметь хорошую практику в городе. Можно стать специалистом в онкологии, нейрохирургии, поступить на работу в хорошую больницу.— Доктор пытался продлить минуты редкого счастья — духовной близости с сыном в машине, летящей сквозь тьму.
— Я думал об этом,— отозвался Бен.— Медицина — призвание, высокое призвание. Врач помогает людям в беде — вот что важно.
— Ты ведь всегда хорошо успевал по математике, верно?
— Да, с математикой у меня все в порядке,— согласился Бен.
— Инженер — тоже прекрасная профессия,— продолжал доктор.— Инженеры везде нужны. Юристов и коммерсантов с лихвой хватает. Вот если бы твой брат...— Доктор закрыл глаза, пытаясь вычеркнуть из памяти страшную картину — изуродованные руки старшего сына. Старший сын, надежда доктора, умер в пансионате. Он был такой славный мальчик, говорила, всхлипывая, хозяйка пансиона... Горе не прошло, оно годами таилось в засаде.
— У меня еще лето впереди, успею все обдумать,— сказал Бен.
— Да, никакой спешки нет,—согласился доктор Ласаро.
Что же он хотел сказать? Что они должны понимать
друг друга, ничего не утаивать? Нет, не то, совсем не то...
Они увидели станцию, как только спустились с невысокого холма; ее неоновые огни были единственным световым пятном на равнине, расстилавшейся перед ними, и на дороге, уходившей в еще более густую тьму. Они подъехали к стоянке и остановились возле гаража; служащий заправлял грузовик.
Навстречу им, шаркая босыми ногами, шел низкорослый человек в пестрой рубашке.
— Я Эстебан, доктор,— произнес он хрипловатым сдавленным голосом и поклонился, выражая всем видом глубокое почтение. Он стоял возле машины, нервно моргая, пока доктор вынимал оттуда медицинскую сумку и фонарь. В ночной тишине, не нарушаемой даже дуновением ветра, доктор слышал тяжелое дыхание Эстебана, лязг металлического наконечника бензинового шланга. Водитель грузовика смотрел на них с любопытством.
— Придется пройти полем, а потом переправиться через реку.— Эстебан махнул рукой в сторону неоглядной тьмы за дорогой. В глазах его затаились боль и мольба о прощении за обман.— Это не очень далеко,— добавил он тихо.
Бен переговорил со служащими станции и запер машину.
Взревел мотор тяжеловесного грузовика, выезжавшего на дорогу, и вскоре снова воцарилась ночная тишина.
— Ведите нас,—сказал доктор, вручая Эстебану фонарь.
Они пересекли шоссе и направились к расщелине
в насыпи на краю поля. Было жарко и сухо, доктор Ласаро сильно вспотел. Поспевая за прыгающим кружочком света в духоте ночи, он испытал тягостное ощущение беспомощности, будто его силой волокли на какую-то бессмысленную церемонию, вынуждали совершить ошибку. Слева раздалось хлопанье крыльев, из невидимой листвы донесся крик птицы. Они шли быстро, и ночную тишину наполняло лишь стрекотание кузнечиков да шорох их собственных шагов на тропе меж стерни.
Доктор Ласаро, а за ним — Бен спустились вслед за Эстебаном к журчащей реке. Фонарь осветил лодку у самой кромки воды. Эстебан вошел в воду по пояс и удерживал лодку, пока в нее не сели доктор и его сын.
В темноте очертания противоположного берега показались доктору Ласаро островом, и когда лодка заскользила по черной воде, он на мгновение испугался: затянет в коварный водоворот, и утонут они здесь, во мраке ночи. Но на переправу ушло не больше минуты.
— Вот мы и на месте, доктор, — сказал Эстебан, и они двинулись, проваливаясь в песок, к деревьям на берегу. Залаяла собака, в окне дома, освещенном керосиновой лампой, заметались тени.
С трудом поднявшись по шаткой бамбуковой лестнице, доктор Ласаро оказался в единственной жилой комнате. В нос ударили знакомые по визитам в другие дома запахи — чуждые, вызывавшие отвращение, — кисловатый запах тления, тяжелый дух непроветренного жилья больного. Доктора приветствовал, прошамкав что-то невнятное, старик; в углу под гравюрой девы Марии-заступницы сидела, скорчившись, старуха; растянувшись на циновке, спал мальчишка лет десяти. Жена Эстебана, изможденная и бледная, лежала на полу возле ребенка. Младенец был недвижим, его посиневшее запрокинутое личико сморщилось; казалось, он силится передать людям какую-то древнюю, как мир, истину.
