Только что они съели жидкую кашу из пригоршни риса, взятой в долг у дядюшки Силанга. Эдмонд просил дать им побольше, но дядюшка отказал, потому что у них самих почти ничего не осталось.
Сначала Даниэль поискал во дворе, чем можно было бы накормить детей. Но молодые листочки батата были совсем маленькие, а клубни всего с земляной орех — он не стал их копать. «Эх, остается только есть траву и листья какао!» Ему все же удалось сварить кашу из этой горсти риса, залив его водой, чтобы он побольше разбух. Сам он есть не стал, потому что и детям-то не хватало. Они были голодны. Сегодня его дети плакали от голода. Больше всех Даниэль жалел младшего, которому было только два года. «Почему и он должен страдать?»
Полдень. Надо опять чем-то кормить детей, но у кого еще он может взять в долг? Они обращались уже почти ко всем соседям. Ни у кого ничего нет. «Думай, думай, думай!» В голову пришло имя старосты Лукаса.
Даниэль поднялся, наказав Эдмонду:
— Присмотри за братом и сестрой. Я пойду в деревню к старосте, попрошу что-нибудь дать нам в долг.
Дети с надеждой смотрели на него широко раскрытыми глазами.
Староста Лукас невольно нахмурился, когда увидел
Даниэля. «Опять будет напоминать о своем земельном наделе», — со злостью подумал старик. Прикурив, староста затянулся, сплюнул и только тогда заговорил:
— У меня нет ничего нового по поводу твоей просьбы, Даниэль. Твое дело трудно уладить, и ты сам виноват в этом. Что тебе стоило, когда с тобой беседовали, сказать, что ты крестьянин и у тебя есть карабао. Тогда бы тебе тоже выделили надел. Не надо было тебе говорить, что ты резчик по дереву. Я, правда, тоже буду принимать участие в распределении земли, но, по-моему, ты не сможешь ее обработать.
— Я сказал только правду, — ответил Даниэль.
— Мозги, Даниэль, мозги надо иметь! — засмеялся Лукас. — В этой жизни нужно думать, если хочешь разбогатеть и выйти в люди. Пора бы уж тебе знать, когда лучше сказать правду, а когда соврать! — Староста снова затянулся, несколько раз сплюнул и посмотрел на Даниэля. — Ладно, давай начистоту, Даниэль. Тебе не дали и не скоро дадут надел, потому что, во-первых, ты неправильно ответил на вопросы, во-вторых, с тобой случилось несчастье. Первыми будут те, кто может обрабатывать землю.
— Но, староста, вы ведь видели, что я могу обрабатывать землю мотыгой, стоя на коленях! В нашем огороде я все сам сажаю.
— Да, я видел, — перебил его староста, — ты действительно можешь обработать грядки во дворе, но если ты будешь три гектара обрабатывать ползком, то не успеешь до начала дождей!
Даниэль приподнялся со стула:
— Дайте мне возможность попробовать. Ведь важно то, что я стараюсь. Вот другие — у них тоже еще не обработаны поля, почему же их этим не попрекают? Почему бы нам не выделить землю, если мы хотим работать?
Староста разозлился.
— Ты будешь меня слушать, Даниэль? — У него чуть сигарета не выпала изо рта. — Мы с тобой с чего начали, тем и кончили! Кроме тех двух причин, о которых я тебе уже сказал, есть и еще одна. Не забывай, что ты преступник!
Даниэль встал, и староста Лукас отшатнулся. На шее Даниэля вздулись жилы.
— Я преступник поневоле! Я скорее умру, чем украду или совершу какое-нибудь преступление! Но моего отца убили! Убили!!!
— М-мы н-не должны ссориться, Даниэль! Я просто объяснил тебе, — заикаясь проговорил Лукас. Даниэль задыхался от гнева, но он взял себя в руки, повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь. Оправившись от страха, староста пробормотал:
— Думал, не жить мне уже на этом свете! — И почесал голову. — Зачем я, дурень, ему это ляпнул?
У Даниэля потемнело в глазах от обиды. В ушах у него звенело — то ли от голода, то ли от ярости. Он весь дрожал.
Дети радостно бросились Даниэлю навстречу, но, увидев, что он ничего не принес, снова захныкали: «Ты сказал, что принесешь поесть!», «Ой, я хочу есть!», «Папа, у меня болит живот!»
Даниэль, не удержавшись, пребольно отшлепал детей. Они забились в угол, на их лицах был написан ужас. Он в первый раз поднял руку на своих малышей! И даже на самого младшего! Даниэль вышел во двор, в доме ему вдруг стало душно. Вдали он увидел Пину с Тино. Они о чем-то весело разговаривали, и Тино продолжал смеяться, даже когда они уже были напротив их ворот. Острая боль пронзила грудь Даниэля. Он вернулся в дом, уселся у окна и уставился в него невидящим взглядом.
Увидев мать, дети заревели во весь голос и начали жаловаться на отца.
— Господи, что у вас тут случилось? — спросила Пина у мужа. Даниэль сделал вид, будто не расслышал вопроса. Пина пошла на кухню. Увидела горшок, в котором не было ни зернышка риса.
— Разве я вам не говорила, чтобы вы заняли что-нибудь у соседей?
Ей опять никто не ответил. Пина повернулась к Эдмонду:
— Ты не слушался отца, да?
— Они говорят, — сказал Эдмонд, — что им нечего дать нам в долг, мама.
Пина взяла сумку.
— Я скоро вернусь. Поищу, где можно что-нибудь раздобыть.
Даниэль не шелохнулся. Пина, так ничего и не поняв, ушла.
Вскоре она вернулась, неся что-то в сумке.
— Я заняла у Тино, — весело сообщила она и тут же принялась рушить зерно. — Он дал нам столько, что и на завтра хватит.
— А почему он тебе не дал целый каван? — язвительно спросил Даниэль. Лицо его было мрачным.
Пина замерла и внимательно, с удивлением посмотрела на Даниэля.
— Что ты хочешь этим сказать, Даниэль? — Голос ее дрожал.
— Ты что, уже присматриваешься? — Даниэль саркастически улыбнулся. — Я сижу дома, а вы с Тино целый день вместе на ферме. Вы знаете друг друга с детства, и ты мне сама не раз говорила, что если бы я не приехал в Пантабанган, то ты наверно вышла бы замуж за Тино. Теперь я уже ни на что не гожусь. Так скоро ли ты меня бросишь?
Пина выронила из рук горшок. Он упал и разбился. Она сделала несколько шагов к Даниэлю, сердце громко стучало у нее в груди.
— Не смей подозревать меня! Я честная женщина!
Лицо Пины вспыхнуло от звонкой пощечины Даниэля.
На следующий день Пина встала с опухшими от слез глазами. Она молча покормила детей, а затем, не сказав ни слова, ушла на ферму.
Даниэль, мрачный и понурый, сам себе не веря, вспоминал вчерашнее. Он в первый раз поднял руку на Пину и своих детей! Как он мог заподозрить Пину? Ведь у него не было на это никаких оснований!
Он готов был убить себя. «Ты сошел с ума, Даниэль! Сделай же что-нибудь! Горячность тебе не поможет».
Немного успокоившись, он прибрал в доме, вынес мусор, который остался от резьбы по дереву. Покопался в огороде, окучил картофель. Полил посадки и обобрал сухие листья. «Ничего, придет день, когда и вы пригодитесь», — весело сказал он растениям.
После обеда он отправился к Берто спросить, собирается ли тот вечером на рыбалку. Берто ответил, что не собирается, и тогда Даниэль попросил у него удочки и лодку, привязанную у берега. Он только посмеялся, когда Берто предупредил его: «Будь осторожен, смотри не перевернись».
Даниэль накопал червей для наживки и пошел к реке. Дорога то поднималась в гору, то сбегала вниз. С Даниэля градом лил пот, плечи свело от костылей. Но он ничего не замечал. Он представлял себе булигов48, которых они смогут завтра поесть и продать. Берто сказал, что, если повезет, за каждого можно выручить пятнадцать, а то и тридцать песо. О, это большие деньги!
Вернувшись домой, он, насвистывая, сварил рис. Молча пришла Пина и даже не взглянула на него. Они поели, не сказав друг другу ни слова. Так же молча Пина убрала тарелки и легла. Даниэль видел, что жена его избегает, но не решался заговорить с ней, приласкать. Ему было очень стыдно перед Пиной. Наконец, собравшись с духом, он подошел к жене и увидел, что она уже крепко спит. «Измучилась в поле», — подумал Даниэль. У него сердце разрывалось от жалости. Пине всего тридцать три года, а выглядит она на пятьдесят: лоб в морщинах, кожа обгорела на солнце, волосы уже не блестят, поседели (а какими черными и блестящими были волосы Пины в старом Пантабангане!), узловатыми и мозолистыми стали руки и ноги. Ничего не осталось от былой красоты, которая привлекла его, когда он впервые увидел Пину. Ничего, кроме округлых глаз, которые он не видел со вчерашнего Дня.
Даниэль поцеловал жену в лоб. «Завтра я попрошу у тебя прощения», — нежно прошептал он.
Он вышел на цыпочках и осторожно закрыл дверь. На улице его встретил холодный ветер. Даниэль посмотрел на небо и увидел мерцающие звезды. «Завтра я увижу глаза Пины!» — сказал он одной из них. Внизу вода, в которой отражались месяц и звезды, казалась серебряным одеялом, накрывшим погруженную в сон деревню.
Даниэль тяжело дышал, когда наконец добрался до лодки. Перевернул ее, положил на дно костыли, удочку и банку с наживкой. С трудом столкнул лодку в воду. Он жадно ловил ртом воздух, обливался потом, хотя ночь была холодной.
