И вот в раскаленной толпе, в целом острове криков, по дорогам, которые — без всякого сомнения — приведут нас в долины, где деревья сами протянут нам плоды, а цветы сами голубыми бабочками украсят головы детей, мы пускаемся в путь.
Как хорошо петь всем вместе «…когда народ един — он непобедим», как хорошо пожимать руки и целовать друзей, как хорошо писать на стенах домов: «Долой страшные сны!» Как хорошо смеяться, бросая вызов будущему, дразня тиранов!
И только тогда становится немного обидно, когда понимаешь, что Мечта по имени Революция всего лишь делает реальность более зримой, более отчетливой и показывает нам, каков мир на самом деле.
Нет, ветви апельсиновых деревьев не нагнутся к нам сами, протягивая душистые и сладкие плоды! (Кстати, какое все-таки счастье, что мы не слышим, как они кричат: «Долой эксплуатацию дерева человеком!») И в поле не растут бутерброды!
Эх, уважаемые сеньоры, граждане, товарищи и друзья! Сколько свалок в городах, сколько деревень без канализации, и всякая дрянь выбрасывается в реки, и тщетно женщины пытаются найти место почище и делают вид, что стирают, как будто можно что-нибудь выстирать в такой воде! Зато раздолье туристам! А какие получаются фотографии! Их потом публикуют с такими вот подписями: «Португалки поют задорные куплеты и стирают белье на берегах прозрачных рек». Не этот ли обычай вдохновил Жулио Диниса на создание знаменитой сцены в романе «Воспитанницы сеньора ректора»?
И вот тогда уважаемые сеньоры, граждане, товарищи и друзья начинают падать духом.
Так зачем же, говорят они, делать Революцию? Только для того, выходит, чтобы содрать лживые покровы и показать нам нашу страну во всей ее ужасающей наготе и нищете? Выходит, вся эта этнографическая живописность прикрывает глубокую безнадежную отсталость. Живописность? А в нетопленных школах дети, выводя палочки, еле двигают пальцами от холода!
А мы-то думали, говорят они, что Революции, как записано на скрижалях Истории, волшебно изменяют мир: две-три демонстрации, парочка выстрелов, несколько речей — и готово!
Нет, говорят они, так не пойдет! Так мы не хотим! Так мы не играем! Пусть уж нас лучше обманывают и обольщают! И начинают хныкать.
Но мы, демократы разных партий и не принадлежащие ни к какой партии, как я, например, мы, преданные и отважные люди, отвечаем им на это:
— Да, Революция — это исполнение Мечты. Но исполняется эта Мечта по́том, трудным потом действительности! И не надейтесь, о паникеры, что при первых же неудачах и трудностях мы испугаемся и повернем оглобли! На свете существует только одна волшебная палочка — это труд, проклятый, веселый, суровый, счастливый, нудный и радостный труд!
Я заявляю: Революция требует прежде всего смелости! Смелости прямо и бестрепетно взглянуть на уродство и позор жизни. А этой смелости противостоит трусость тех, кто сразу же начинает злословить и бормотать, как бормотали отрекшиеся во времена Первой республики: «Не о таком двадцать пятом апреля мечтали мы!»
Да умеют ли они мечтать?!
3. ОГНЕННАЯ МАСКА
Поцеловав меня, незнакомка провела рукой по моему лицу, и я ощутил на нем огненную маску, волшебно изменившую мой облик.
С Поэзией покончено. Покончено, во-первых, потому, что «голос мой охрип», — так я накричался на своем веку. А во-вторых, я разлюбил Поэзию, разочаровался в ней, когда неожиданно понял, что Поэзия — из тех птиц, что громче и звонче поют в темной клетке. Поэзия, хоть и скрывает это от всех, предпочитает Свободе тиранию.
Итак, учитывая переживаемый момент, решил я сделаться «политическим просветителем», поразмышлять о политике, запеть бесхитростным петухом… К этому я обратился лет пятьдесят назад, за столиками кафе, боязливо оглядываясь, нет ли осведомителей.
Теперь, слава богу, этот кошмар сгинул, исчез вместе с уничтоженной эпохой. Теперь мы начнем создавать Демократию: слово это означает, как известно, народовластие, власть народа и для народа. Очень иногда бывает полезно обратиться к семантике.
Демократия требует гармоничного союза между огромными массами людей и сложными методами управления, а насилие, излюбленный метод самодержцев и тиранов, будет изгнано с самого начала! Дай-то бог!
Но пустить в ход машину Демократии иногда бывает так сложно и трудно, что некоторые демократы поддаются искушению и заменяют насилие болтовней и лживыми хитросплетениями, которые ничуть не лучше насилия! Это должно быть немедленно и с негодованием отринуто нашими политиками. Именно так поступили непреклонные Раул Проенса и Сержио во времена Первой республики! Я назвал лишь двоих, а их было немало — только, к несчастью, никто не поддержал их тогда…
Применить демократические методы намного сложней, чем деспотические. В последнем случае совсем просто: нашелся бы только какой-нибудь бандит с дубинкой в кулаке, и методы эти бесстрашно и эффективно проводятся в жизнь… А демократия требует усердия, настойчивости, осторожности, упорства, и часто нужна обыкновенная революция, чтобы она восторжествовала. Так, на мой взгляд, произошло и в «португальском варианте».
Нельзя превращать средства борьбы в ее цель. Начинается путаница и смятение. И когда после неимоверных усилий создан наконец вожделенный метод, выясняется, что мы уже не помним, зачем он был нужен, и остолбенело смотрим друг на друга и разводим руками. Что будет? Социализм? Монархия?
Конечно, длительное и осторожное «вынашивание» демократии пугает людей, привыкших решать сложнейшие проблемы парой оплеух, а также тех, кто сомневается в возможностях «базиса», как это теперь называется, — в возможностях народа.
Дело осложняется тем еще, что в Истории мы находим примеры, когда мирные демократические методы и кроткий режим типа «возлюбите друг друга» проводились в жизнь железной рукой, насилием, подобно тому как христианство кострами насаждало учение о божественной благодати.
Вся эта совокупность (извините за модное слово) деяний, стремлений и борьбы, которая сопутствует установлению Демократии, привлекает, совершенно естественно, людей, обожающих трудности. Слишком просто — это хорошо для немощных карликов и плохо для тех, кто стоит сейчас у кормила власти в нашей стране. Этим они и отличаются от тех, кто в течение пятидесяти лет коварного и кровавого деспотизма называл себя националистами. Националисты — это приверженцы системы, которая считает португальцев избранной нацией, существами особыми, носителями божественных качеств, давно утерянных другими народами. Таково твердое убеждение латифундистов и фабрикантов. В то же самое время — и это один из распространенных политических парадоксов — они всей силой классовой ненависти ненавидят португальцев-бедняков, не признают за ними никаких человеческих прав, даже самых элементарных, — права на свободу, например! «Они к ней еще не готовы!» — заявляют эти люди.
Вот в этом пункте наши псевдонационалисты и расходились с де Голлем, которому, хоть он и был убежден, что избранный народ — на самом деле французы, никогда не приходило в голову лишать их свобод, запрещать им собираться, говорить, голосовать, писать, читать, любить, протестовать…
Можно сказать, что истинное уважение к португальскому народу пробудилось после 25 апреля и что все мы заслужили право на это уважение. Однако мне не стыдно признаться — никогда не надо стыдиться правды, — что теперь и правители и управляемые еще только учатся демократии, с большим или меньшим успехом. И если я валю в одну кучу правителей и управляемых (не забудьте, на мне огненная маска «политического просветителя» третьего разряда), то только для того, чтобы не приписывали больше все грехи и просчеты рядовым гражданам. Они в равной мере принадлежат и тем и другим: никто пока не свободен от наследственных пороков… Мы избавляемся от них, но как медленно, как ужасно медленно! У нас, к примеру, до сих пор путаются понятия «приказ» и «подчинение», потому что царит хаос легального беспорядка. (Впрочем, иногда этот хаос говорит о том, что португальцы в политическом отношении уже достигли совершеннолетия.)
Наивно было бы полагать, что в этом переходном периоде правители не должны приказывать. В этих трудных условиях и проверяется, из какого теста сделаны люди, которые нами правят; проверяется, способны ли они к диалогу, к отказу от постоянного напора полиции, цензуры, от религии, понятой лишь как уздечка. Вот, кстати, почему так упал авторитет церкви!
Нет сомнений, что смутное время, в которое мы живем, будет длиться не бесконечно, что неопределенная эта система не вечна, что благодаря новым экономическим и образовательным начинаниям каждому человеку будет гарантирован хлеб, кров и книги. Но для тех, кто, подобно мне, не верит в чудодейственные рецепты, не существует иного способа спасения, кроме необходимости жертвовать собой, подчиняясь каким-то нормам. Мой анархический норов сначала с отвращением отталкивает их, но приходится смириться. Здравый смысл, соединенный еще с чем-то таинственным, — вот что отличает деятельность людей Второй республики…
