Она и определяет мироощущение и мировоззрение – отсюда западноевпропейские цивилизационные установки, и идеология укронацизма, она же религия, поскольку всякий нацизм проистекает из расизма, питаемого из религиозного источника – оккультизма=сатанизма. Не суть важно, что укры в массе русскоязычны и формально православные, глубинно – в силу иного мироощущения – они уже относятся к западной цивилизации с её расистским отношением к иным цивилизациям и народам. Наиболее близкий пример – сербы и хорваты: одна много веков общая история, один язык, одна культура – и что в результате? Ненависть, редкая даже для представителей разных рас и безжалостная взаимная резня. И вовсе не потому, что хорваты приняли католичество, нет, они приняли его уже вследствие изменения частоты этнического поля.
Пытаться сохранить единую Украину, примирить непримиримое – совершать ошибку, которая приведёт к миллионным жертвам, к полномасштабному геноциду русских. Посему определения «гражданская» и «братоубийственная» война – некорректны, попросту бессмыслены. Де факто укры и новороссы – граждане разных государств. И – давно не братские народы, с абсолютно разными этническими стереотипами, мироощущением, восприятием реальности. При таком раскладе, о каком братоубийстве речь? Мы для них – не братья, недочеловеки, подлежащие ликвидации представители низшей расы, «колорады». Они для нас – представители другого этноса, относящегося к враждебной нам западной цивилизации, более того – искусственно взращенные существа, гомункулы, запрограммированные на убийство всех, кто не подобен им. Один из мотороловцев так мне объяснил, почему воюет: «Я увидел по украинскому каналу ICTV сюжет о 5-летнем мальчике, умиравшем от ранения после минометного обстрела Славянска. Когда он умер, на экране появилась бегущая строка-комментарий: „Завернулась ещё одна личинка колорада“. Я посмотрел на своих спящих дочек, одной четыре годика, второй пять – встал и пошёл искать блокпост, на котором стояли наши с палками и газовыми баллончиками…»
Подчеркну, на территории несостоявшейся Украины идёт война не гражданская – этнокультурная, цивилизационная, метафизическая, религиозно-расовая. И то, что большинством участников этой бойни её религиозно-расовые основания не отрефлексированы, только усиливает и продлевает кровопролитие. Шестая колонна.
Есть камуфлированные обыватели, бойцы и воины. И есть те, кто недостоин даже поражения, ибо для них победа – это «мир» на любых условиях – только бы их не убивали.
Освободительная, справедливая война учит тому, что самый страшный враг это вовсе не свихнувшийся на идее своего иллюзорного превосходства нацист. Не финансирующий экстремистов и боевиков олигарх – марионетка международных финансистов, мнящих себя владыками мира сего. И не эти «владыки», дергаемые за веревочки наипоследнейшим в аду бесёнком. С ними всё ясно. Самый главный враг всегда – обыватели, духовные и социальные амебы, принимающие форму кровяных телец; человекообразные теплохладные, человеческое измерение которых сводится к гипертрофированным проявлениям инстинкта самосохранения. А поскольку таковых в любом социуме большинство – враг всегда за спиной, «враги человеку – домашние его». Они и есть та шестая колонна, которая плоды самых сиятельных, грандиозных побед обменяет на «дружбу, жвачку, рок-н-ролл», офисные радения и прелести шенгенской зоны.
В Семеновке, под непрестанными обстрелами приходилось бегать от базы к передовой позиции по замысловатому маршруту, – от блиндажа к окопу, от погреба к подвалу. Отыскал я замечательный погреб – сухой, перекрытие почти метр бетона плюс насыпь. Пересидел танково-минометный обстрел, смотрю, из ранее заколоченного дома топает крепкий старик. Покурили, поговорили. Выяснилось: приехал вывезти своё хозяйство, «всю жизнь добро к добру собирал, боюсь, разграбят, не вы, так армейцы». Когда расставались, я попросил не запирать калитку и погреб, пока снаружи откроешь – миной накроет. Хозяин с неохотой пообещал, проворчав: «дверь нараспашку – жди вора».
На следующий день петляем с Артистом (бронежилетов и касок у нас не было) под минами, кричу: «Сюда! Сейчас укроемся!» – к калитке, а она… на засове! А разрывы уже совсем рядом, осколки ветви над нами ссекают. Артист подставляет спину, я перелезаю, до крови раздирая грудь и ногу через заостренные прутья на заборе, вижу: засов перемотан проволокой… Артиста поневоле спас застигнутый на полпути к своей позиции боец из группы Корсара, ему в спину и вонзились, в двух местах прошив броник, минные осколки. Кое-как я справился с проволокой, тащим раненого к погребу… твою мать! – навесной замок. Пока сбивали – прилетел ещё осколок и тяжелораненного бойца проткнул насквозь…
Пару дней спустя привычно петлял я от погреба к погребу (срочно требовалось зарядить фото/ видео и рации) от «передка» к базе и боковым зрением зацепил: забор у дома старика наполовину искорежен, засов снова (!) примотан проволокой, во дворе воронка от снаряда, дверь погреба сорвана взрывом, иссечена. Нырнул вниз и даже там от грохота очередного разрыва оглох, а следом по ступеням лавиной – кирпичи, скрученные трубы, стёкла.
После двух прямых попаданий из танка и многих из миномётов от дома мало что осталось. Старика я нашёл с другой стороны, за дымящимися руинами. Мина лупанула точно в кузов микрогрузовика, сжевала холодильники, микроволновки, ковры, мебель в корявый хлам. Собственник «добра» (символично: внешне он являл собою копию Горбачева, и с таким же пятном на черепе) сидел, правым виском упираясь в рулевое колесо, а в затылке его торчал зазубренный осколок. На лице и в открытых глазах навечно отвердело – я не домысливаю – озлобленное недоумение.
К вечеру, в затишье приехал к этому месту на дорогом вместительном внедорожнике сын старика, очень на него похожий. «Па! – только и сказал он трупу, – говорил я тебе, давно надо было всё вывезти, эх!». Постоял с отцом пару минут и – начал рыскать по развалинам, ища уцелевшее добро. А когда вдали послышались пулемётные очереди, резво бросился к авто, на ходу мне крикнув: «У вас есть люди, которые вывозом убитых занимаются, а я заберу его – кивнул на убитого – в Славянске. Всё из-за вас! Жили, работали, нет же – свободы им захотелось! «Не расстрелять его мне стоило невероятных усилий. После прихода в Славянск укров, этого «человека» обрабатывали прикладами до тех пор, пока не изъяли у него почти всё имущество.
Таким как он никогда не понять, что даже элементарное выживание требует стремление к чему-то более высокому, нежели сохранение любой ценой обожаемого своего организма и его собственности.
В любой момент человек может потерять всё, не только близких, собственность, здоровье, жизнь – но и посмертную участь заминусовать в адский вакуум. И показывается это предельно отчетливым, сокрушающим для нерадивых учеников, ясно-безжалостным способом, не оставляющим места для дезертирских иллюзий.
Голем из нераскаянных поступков
Война возвращает радость одиночества в любых условиях. Потребность в одиночестве – одна из базовых потребностей человека, целенаправленно уничтожаемых современной цивилизацией. Речь не о пресловутом одиночестве в толпе. О состоянии молитвенной сосредоточенности, которое каждому необходимо испытывать для внутреннего восстановления, духовной регенерации, без которой человек – что и наблюдается по среднестатистическим представителям массового общества – ускоренно деградирует вне зависимости от того, каков его внешний интеллектуально-образовательный, профессионально-финансовый ценз. Только в забитом до отказа блиндаже под шквальным обстрелом или притискиваясь друг к другу на могущей в любой миг искорежится броне, дозволено испытать такое же как в монашеском затворе целительное, неприступное для оккупантов-искушений живое одиночество.
Помню хиленький блиндаж в Семеновке вблизи базы Моторолы. Спасаясь от длительного миномётного обстрела в нору под треснутой бетонной плитой, забилось двадцать с лишним бойцов. Я стиснут со всех сторон, полусижу-полуподвешен, на голове моей чья-то нога в облепленном грязью берце, в лоб уперся обод каски впереди сидящего, из непроглядности справа импульсами, то исчезая в звуках взрывов, то взлетая торжественно, как в храме, доносится напряженный фальцет 17-летнего ополченца из Славянска: «Покровом милости Твоей огради нас Пресвятая Богородица».
Слова эти стали спусковым крючком и – наполнило меня безусловное, отсекающее паутину психологизмов и хищных привязанностей целительное одиночество. Подобное бесконечному соскальзыванию в исчезающую и одновременно всюду пребывающую точку запредельного покоя, супраэмоциональной защищенности: ты словно и в материнской утробе и уже в ангельском чине, более нет материальных преград и как на ладони сознания всех, кого когда-либо знал, в буквальном смысле можно заглянуть в их души. Этот опыт страшен, он исключает саму возможность боевого и иного братства. В душах братьев по оружию и в себе самом открывается столько необоримого зла и ненасытной ликующей тьмы, что сохранить себя и просто выжить невозможно, если от этого зла не отгородиться. Прав Экклезиаст: «Человек одинокий, и другого нет».
