Перед читателем проходят десятки великолепно обрисованных лиц. Этель Ньюком, смелая, умная, страстная, испорченная аристократическая девушка, царица современных девушек, рыцарский и добродушный Клэйв Ньюком, гвардейский офицер, шалун старого времени, с оригинальнейшими воззрениями на жизнь, лорд Кью, и многие другие лица выхвачены прямо из огромной житейской трагикомедии, из настоящей жизни. Некоторые критики справедливо признают, что если «Ярмарка тщеславия», – самый блестящий из романов Теккерея, а «История Эсмонда» – самый прекрасный, то, без сомнения, «Ньюкомы» самый очаровательный из всех. Главные характеры в нем, не будучи нисколько менее реальны, чем характеры в других произведениях того же автора, принадлежат, однако, к более высоким типам. Полковник Ньюком – это прекраснейший тип, какой только был создан в английской литературе со времени Вальтер Скотта, а пафос, с которым рассказаны разорение и смерть Ньюкома, ставит Теккерея на одну высоту с величайшими поэтами-романистами. Ни в каком другом своем романе он не проявил столько комического таланта, как в этом. Здесь гений Теккерея достигает апогея своего величия.
Теккерей любил комфорт, любил поесть, попить, был очень неравнодушен к ростбифу, плумпудингу и бордо, которого выпивал ежедневно по бутылке за обедом. Он добился богатства, но не почил на лаврах, не погрузился в тину роскошной жизни, которая затягивает очень многих. Богатство воскресило в нем давнишние мечты о самостоятельном литературном издании, при помощи которого можно было бы развивать в обществе литературные вкусы, способствовать улучшению этих вкусов. Воспоминание о потерянном когда-то значительном состоянии, о двух очень неудачных опытах этого рода не удержали Теккерея от мысли издавать журнал, и вот в январе 1860 года появился первый номер знаменитого «The Cornhill Magazine», ежемесячного журнала. Номер этот распродан был в количестве 110.000 экземпляров. Продажа дальнейших номеров шла еще лучше, шла с неслыханною, невероятною быстротой. Сам Теккерей был озадачен необычайным успехом начатого дела. Свое удивление, свой искренний восторг по поводу такого успеха, он с свойственным ему одному юмором, добродушием и откровенностью высказал в полугодичном томе своего журнала, в статье, описывавшей триумфальное шествие редактора «Cornhill Magazine» и его сотрудников.
«Вот вам! – писал он. – Что значат все журналы в сравнении с нашим журналом? (Трубач, дуй изо всей силы!) Чье знамя сравняется с Корнгильским? Ты что скажешь стоящий там философ (философ прячется в мантию). Знаете-ли вы, что значить иметь сто десять тысяч читателей? Что я говорю, сто тысяч читателей? Сто тысяч покупателей! (Крики в толпе: нет, нет! Быть не может). Да, клянусь честью! (клики одобрения и хулы). Я говорю: более ста тысяч покупателей, это значит более миллиона читателей! (огромное впечатление). Сказали-ли мы этим читателям хоть одно худое слово? У нас есть враги, нанесли-ли мы нечестный удар хотя бы одному неприятелю?! Гнались-ли мы за приманками какой-нибудь партии, устраивали ли какие выгодные сделки в свою пользу? Мы сознательно огорчили лишь нескольких лиц, имевших желание волонтерами служить в нашем войске; правда, что этих волонтеров было несколько тысяч (ворчание и ропот). Что делать, граждане? Полководец такой армии должен быть строг в выборе воинов, он должен выбирать их не за добродетель и кроткий характер, а за силу и способности. Сильным и способным всегда открыты ряды наши и в дополнение к бойцам, меня окружающим (тут генерал глядит с горделивой таинственностью), я уже приобрел, о, граждане, новых и в ужас повергающих воинов, которые пойдут, вместе с нашими ветеранами, к свежим победам. Ну, теперь, дуйте в трубы, колотите палкой в гонги! Барабанщики, извлекайте гром из барабанной кожи! Вожди и капитаны, идем приносить богам благодарственную жертву!»
Так мог написать только добрый, откровенный Теккерей, двадцать лет тому назад с таким же прямодушием жаловавшийся на неудачу своих первых изданий, скорбевший о том, что издатели и книгопродавцы не довольны его произведениями. Главная доля успеха, конечно, должна быть приписана Теккерею, который поместил здесь целый ряд очерков, фельетонов и, между прочим, два крупных романа: «Вдовец Ловель» (См. т. III) и «Приключения Филиппа в его скитаниях по свету» (См. т. I и II), хотя романы эти не представляют собой ничего особенного, если сравнивать их со всем, написанным до сих пор.
Журнал доставлял Теккерею, впрочем, не одни радости. Редактор испытывал не мало и огорчений, проистекавших исключительно из его добродушия. У него не было именно той «суровости», которая, по его же словам, должна быть присуща всякому редактору. «Теккерей, – говорит Тролопп, – никогда не мог решиться сказать какому-нибудь честолюбивому писаке, что его желание попасть в литераторы было напрасно; тем менее отваживался он на такую смелость, когда ему предлагала услуги женщина. Письма этих людей, как он сам рассказывал, были иглы, вонзавшиеся в его тело». Часто не будучи в силах отказать, он принимал заведомо балласт, покупал рукописи, которые потом выбрасывал, как негодные к печати. Не годился он в редакторы также потому, что решительно неспособен был к правильному, усидчивому труду, не в силах был прочитывать ежедневно по несколько десятков рукописей, которыми его положительно заваливали. Два года редакторства доказали это как нельзя лучше самому Теккерею и он сложил с себя непосильные обязанности, но деятельно сотрудничал в этом журнале до самой смерти.
«Cornhill Magazine» был последним крупным фактом литературной деятельности Теккерея. Деятельность эта, как и сам Теккерей, не встретила единодушной оценки ни при жизни автора, ни после его смерти. Почти ни один из романов Теккерея не был понят сразу. Прошло не мало времени, прежде чем заслуги Теккерея стали ясны для всех, и этот писатель занял в английской литературе, такое же почетное место, как Диккенс. Причина такого явления заключается в необыкновенной оригинальности романов Теккерея. К недоумению современников, привыкших к Диккенсу, Вальтер-Скотту, романы Теккерея были без героя и почти без интриги. Романы эти не поддаются пересказу. Самый подробный пересказ не дает ни малейшего понятия о романе. В произведениях Теккерея самая суть не в слове, не в интриге. Роман Теккерея – сама жизнь, настоящая, часто серая, неприглядная, но действительная жизнь со всеми её мелочами, сцеплениями случайных и неслучайных фактов. Поэтому-то ни один из романов Теккерея не кончается, как это принято у других романистов, а скорее прерывается. Вам кажется, что автор мог бы повествовать до бесконечности, что его роман мог бы течь также долго и непрерывно, как не прерывается общая жизнь. Главной задачей своей Теккерей ставил всегда достижение истины, всегда старался, как говорит он в предисловии к «Пенденнису» – изображать человека в натуральном виде, всегда стремился к естественности и реализму. Поэтому Теккерей писал только о том, что хорошо знал, изучил сам. «Сенсационный план, – пишет он в том же предисловии, – был оставлен, потому что, взявшись за исполнение его, я убедился в своей неопытности на этот счет. Не имев никогда интимных сношений с каторжниками, незнакомый с обычаями злодеев и висельников, я должен был отказаться от мысли вступить в соперничество с г. Эженом Сю. Изобразить настоящего мерзавца, значило бы, нарисовать такую отвратительную фигуру, которую страшно и показать публике. А между тем нужно изобразить верно; иначе не стоит и показывать». Теккерей всегда был строго правдив и верен своим принципам. Не его вина, если действительность, с которою он был знаком и которую рисовал мрачными красками в своих произведениях, была неприглядна. «Истина не всегда приятна, – говорил он, – но истина лучше всего» и поэтому мужественно обличал порок, где только встречал его. Форма мемуаров, допускавшая всякого рода уклонения в сторону, менее стеснявшая свободу автора, давала Теккерею полную возможность высказаться по разного рода вопросам. А между тем, эта правдивость, этот протест против всего грязного и пошлого, навлекли на Теккерея упреки в том, что он карикатурист, что он злобный сатирик, искажающий действительность, сухой моралист. Тэн, сравнивая романы Теккерея с школой, в которой больно секут розгами и читают прописную мораль, склонен видеть в нем простого, официального проповедника. Другие критики называли Теккерея мизантропом и циником.
Теккерей-мизантроп! Может-ли быть что-нибудь более нелепое что-нибудь более неосновательное? прочтите его произведения, и вы убедитесь, что все симпатии автора на стороне любви, простоты и добродушие. «О братья, – взывает Теккерей чуть не на каждом шагу. – Будем помогать упавшим, даже сознавая, что они никогда не заплатят нам за нашу помощь. Будем делать нашим ближним одолжения, не требуя от них лихвенного процента благодарности». «Смею вас уверить, – говорит автор читателям, в другом месте, – что мир полон сострадания и любви к ближнему. Если бы в нем было меньше зла и мучений, то оказалось бы вместе с тем меньше добра и сердечности». (См. т. II, стр. 89). – «Разве можно утверждать, что на свете живут одни только холодные бессердечные люди? Нет, слава Богу мир еще не обеднел. С холодным ночным мраком перемежаются яркие теплые солнечные дни. Провидение, ниспосылающее нужду и болезни, ниспосылает вместе с тем жалость, любовь и деятельную помощь». Ограничимся этими выдержками. Мизантроп, проповедывающий такие истины, требующий непротивления злу (См. т. V, стр. 244), рыдающий над трупиком ребенка своего друга, – не правда ли, какой добрый, хороший мизантроп?
