Илья Гордон
Поминальный вечер
Вечером, в канун годовщины того горестного дня, когда погиб ее сын, Броха зажгла две высокие поминальные свечи. Не для того, чтобы исполнить старинный обряд, зажгла их Броха. Это было веление ее материнского сердца — почтить память сына, не вернувшегося с войны в отчий дом.
За окном стоял хмурый зимний вечер. Густые сумерки тяжелым камнем ложились на душу матери, углубляя ее и без того глубокую скорбь.
Кутаясь в наброшенную на плечи старую клетчатую шаль, Броха не сводила глаз с мерцающих тихим светом свечей. Невольно она вспоминала кануны субботы в давние времена. В начищенных до блеска подсвечниках торжественно и празднично тогда горели свечи, а сейчас… сейчас они печально мерцают, навевая безотрадные мысли.
Глядит Броха на оплывающие, как будто истекающие слезами свечи…
За все долгие годы печали не покидала ее мысль: а что, если жив сынок, а что, если пришлет он о себе весточку. Уже столько лет прошло с тех пор, как Броха получила извещение о гибели сына, а все не верится матери, что никогда не вернется он, не может мать примириться с тем, что никогда больше не увидит его.
Искра надежды, слабая, как свет этих мерцающих поминальных свечей, не затухая горит в ее сердце. А вдруг забросило сына в чужедальнюю сторону и он не может дать о себе знать? А вдруг сын тяжко изувечен и где-нибудь живет в одиночестве, боясь омрачить своим горем-злосчастием жизнь матери и жены, жизнь всех своих близких? Да мало ли что еще могло случиться с ее сыном, мало ли что могло помешать ему вернуться или прислать матери весть!..
Почти каждую ночь он снится ей, стоит перед глазами, как живой — высокий, стройный, черноглазый, с шапкой темных вьющихся волос и с чуть-чуть смущенной улыбкой на лице.
Вот, чем-то озабоченный, вваливается он прямо с поля в дом и, еле переводя дыхание, выпаливает:
«Дай чего-нибудь поесть, мама. Да поскорей, меня ждут».
А вот раннее утро, и он сладко спит, а она, встав чуть свет, ходит на цыпочках, чтобы дать ему лишние десять минут отдыха, — она знает, как дорога каждая минута его сна, знает, как устает на поле сын за долгий, знойный, страдный день.
Вот он работает трактористом, и она встает до зари, наливает воду в радиатор, чистит трактор, все делает, чтобы облегчить сыну работу.
Позднее, когда сын стал бригадиром полеводов, она все устраивала так, чтобы он, выгадав время, мог задержаться дома, поесть не торопясь и отдохнуть как следует.
Живущая в соседнем колхозе Геся не раз убеждала мать переселиться к ней.
— Что тебе тут делать одной? — говаривала дочка. — У меня тебе будет куда легче: я буду за тобой присматривать, ни в чем тебе не будет отказа.
— Никуда я отсюда, доченька, не поеду, — решительно отказывалась Броха. — Здесь каждый уголок напоминает мне о Вениамине. Куда ни повернусь — всюду он как живой перед глазами. Вот на этой кровати я его родила, тут стояла его колыбель, а вон там, на этой скамейке, я держала его на руках, когда он пролепетал свое первое словечко «ма-ма»… Нет, никуда я отсюда не уеду!
В каждую годовщину смерти ее сына все родные и друзья собираются, бывало, у Брохи, чтобы добрым словом помянуть Вениамина. А сегодня, как назло, ни одной живой души, даже Геся и та не явилась. «А ведь всегда первая приходила, — озабоченно думает Броха, — уж не случилось ли, не ровен час, с ней чего дурного, быть не может, чтобы Геся забыла об этой годовщине».
Но всего больней было Брохе оттого, что живущая за стеной в одном с ней доме сноха Эстер не удосужилась — в такой-то день! — заглянуть к ней хоть на минуту.
«Как знать, может, и впрямь она спуталась с Меером, и теперь уже ни к чему ей вспоминать о Вениамине!» — с горечью подумала Броха.
Да и то сказать — пока не вернулся Меер в колхоз, Эстер не забывала о погибшем муже. Она была как родная дочь, всей душой была предана свекрови, старалась угадать ее малейшее желание, все делала за нее по дому — и полы, бывало, вымоет, и уберет, и обед сготовит. Только и слышишь от нее:
«Отдыхайте, мама, не утруждайте себя. Я помоложе вас, сама со всем справлюсь».
Горькое одиночество, вошедшее в ее дом после гибели мужа, еще крепче связало Эстер со свекровью: общее горе еще больше сблизило двух осиротевших женщин.
Затоскует Броха — и у Эстер всегда найдутся слова утешения и ласки. А когда случалось Эстер услышать, что какая-нибудь мать или жена получила весть от, казалось бы, безвозвратно потерянного сына или мужа, вдруг объявившегося то ли в партизанском отряде, то ли в госпитале, то ли еще где-нибудь, — со всех ног кидалась молодая женщина к своей свекрови, чтобы рассказать ей об этом.
Вот и война кончилась, вот и мирные годы идут чередой, а сноха с ребенком по-прежнему живет рядом с Брохой.
«Жалко бедняжку, — не раз задумывалась Броха о судьбе Эстер, — в одиночестве проходят ее лучшие годы, и нет им возврата. До каких же это пор жить ей безутешной вдовой?»
Так думала Броха, и все же ее радовало, что сноха так привязана к ней, что свято чтит она память мужа и что никто другой не тронул ее вдовьего сердца. Броха чувствовала: Эстер все еще верит, что муж ее жив и вернется домой рано или поздно.
Но сегодня другие мысли лезут в голову старой Брохе — мысли о том, что Эстер потеряла эту веру и что только она одна, старая мать, все старается себя убедить, — мол, вернется еще в ее дом счастье вместе с вестью от горячо любимого сына.
Бесшумно открылась дверь, и в комнату проскользнул внук Брохи Семка — смуглый, остроносый мальчонка с длинными худыми руками и озорными глазенками.
— Поди, поди сюда, мой мальчик, — позвала его Броха, — где это ты был, мой ненаглядный?
Но Семка не ответил — как завороженный смотрел он на тихо мерцавшие свечи, не в силах отвести восхищенных глаз.
— Бабушка, зачем ты свечи зажгла? — спросил он Броху.
— Сегодня годовщина смерти твоего папы. У нас в обычае зажигать свечи, чтобы помянуть покойника, — серьезно, как взрослому, объяснила Броха.
Семка был не по летам понятливым мальчиком.
— Так ведь свечи скоро погаснут. Что же, погаснут они и мы забудем папу? Нет, надо придумать что-нибудь другое, что бы всегда напоминало о нем.
— Ну, а что бы ты придумал, мой мальчик? — спросила Броха, поднимаясь со скамейки. — Самое главное — не забывай своего папу, помни его всегда.
Брохе хотелось излить перед внуком душу, пожаловаться ему — обидно ей, горько, что его мать в этот поминальный вечер не нашла свободной минутки, чтобы зайти к бабушке и вместе с ней помянуть отца.
Броха подошла к стоящему посреди комнаты внуку, взяла его за руку и подвела к комоду, на котором стояли поминальные свечи, а рядом с ними — фотография Вениамина, присланная им с фронта незадолго до гибели.
Мальчик, как и каждый раз, когда бывал в комнате бабушки, жадным, пристальным взглядом уставился на карточку.
— Правда, бабушка, я похож на папу? — спросил он.
— Правда, родной мой, правда, — ответила Броха, погладив внука по голове, — маленьким он был совсем такой, как ты.
— Такой, как я? Правда, бабушка? А когда я вырасту, я тоже буду таким, как папа?
— Если будешь хорошим.
— А какой он был, мой папа? Расскажи, бабушка. Я так люблю слушать, когда ты говоришь о нем!
— Он был преданным сыном и всегда меня слушался.
— А разве я не слушаюсь мамы?
— Конечно, слушаешься. Только твоя мама…
Семка насторожился, выжидая, что же бабушка скажет о маме. Но Броха сразу умолкла, будто язык прикусила. Она вспомнила, как однажды, не подумав, сказала внуку, что мать приведет к ним в дом другого папу и сделает его, Семку, пасынком. С тех пор внук не дает бабушке покоя, все допытывается, что это значит — пасынок.
Вспомнив это, Броха постаралась замять неприятный разговор.
— А где твоя мама? Разве она забыла, что сегодня годовщина смерти твоего папы? — спросила она внука.
— Мама, кажется, ушла с дядей Меером, я их с раннего утра не видел, — ответил Семка.
— Стало быть, твоя мама с дядей Меером ушла на весь день, а заглянуть на минутку сюда, чтобы папу помянуть, так и не удосужилась, — сказала внуку Броха, и снова острая боль ужалила ее сердце.
— А может, она занята, — попробовал выгородить свою маму Семка.
Но Броха только рукой махнула, пробормотав про себя:
— Занята! Только чем занята…
Печальная стояла она около внука, переводя с него рассеянный взгляд на карточку сына. И тут ей снова бросилось в глаза их поразительное сходство. И на мгновение почудилось Брохе, что не внук, а маленький сын ее Вениамин стоит рядом с ней. И, крепко прижав мальчика к груди, она прошептала:
— Мальчик мой, радость моя единственная!
Но тут же Броха спохватилась, будто очнулась от сладкого несбыточного сна:
