Трудный поиск. Глухое дело
Марк Ланской на протяжении многих лет исследует сложную проблему перевоспитания малолетних правонарушителей. Этой теме были посвящены его ранее напечатанные произведения: «Приключения без путешествий» и «Когда в сердце тревога». Новая повесть «Трудный поиск» связана с нити не только общностью некоторых героев, но и единством цели — стремлением найти практические пути к полному устранению причин преступности среди несовершеннолетних.
«Глухое дело» — повесть о неугасающей народной ненависти к фашистам и предателям. В ней переплетаются драматические события военных лет и сегодняшнего дня, сталкиваются разные характеры и возникают острые нравственные конфликты.
За последний месяц тягостное чувство разлада стало привычным. С ним Анатолий уходил из дома, с ним же возвращался. Каждый вечер, переступив порог, он ловил себя на том, что старается как можно меньше шуметь, тихо, придерживая замок, закрывал за собой дверь, старательно, но без лишнего шарканья вытирал сапоги о половичок и совсем уж беззвучно пристраивал на вешалку свою шинель.
В каждой квартире складывается обособленный микроклимат — устойчивый или капризный, с ясной погодой или длительным ненастьем. На этот раз, уже в передней, семейный барометр предвещал бурю.
Обычно приход Анатолия оставался незамеченным. Если в это время на кухне звякала посуда и шел громкий разговор, все делали вид, что не слышат его шагов. И потом, когда он проходил в ванную и произносил положенное: «Добрый вечер», — никто не считал нужным хотя бы притворно порадоваться его появлению. На этот раз из столовой, где принимали гостей и обедали только по праздникам, донесся сразу же оборвавшийся женский плач, а гулкий бас Афанасия Афанасьевича как будто придавили подушкой. Навстречу вышла Катя.
— Как ты поздно сегодня, — сказала она без упрека, чуть нараспев, как говорила всегда, — пойдем я тебя покормлю.
Слова как слова. И в голосе непритворная теплота. Если бы не убегающие от прямого взгляда глаза, если бы не растерянность на открытом, всегда понятном лице — все было бы, как встарь.
Они сидели вдвоем в светлой, просторной кухне, оборудованной по картинке какого-то журнала. Катя смотрела, как он ест, и молчала. Анатолий ждал. Он знал, что, пока не проглотит последнего куска, Катя не расскажет, почему плачут в столовой. Так было принято в ее семье — все неприятности после еды.
Катя будет о чем-то просить. Ей самой эта просьба неприятна. Но родители требуют. Она всегда была послушной дочерью.
— Что случилось? — спросил Анатолий, доставая папиросу из подаренного Катей портсигара.
— Иди в комнату, я сейчас приду.
Катя прибирала посуду. Пока не будет вымыта последняя тарелка, разговор не состоится. Это тоже мамина школа.
Сдерживая раздражение, Анатолий ушел к себе. Они с Катей занимали самую большую комнату в квартире. Ее обставляли и украшали для счастливой уютной жизни. Анатолий прилег на тахту.
Осторожный стук в дверь. Значит, Катя так и не решилась. На приступ идет мадам.
— Прости, Толя, не даю тебе отдохнуть. Но у нас такое несчастье.
Всегда надменное, прибранное лицо, как будто подготовленное к некоему конкурсу хорошо сохранившихся женщин, выражало глубокую скорбь. Под глазами пятна раздавленных слез. Пальцы, сжимавшие ворот нарядной кофточки, дрожали. Пришлось встать.
— Успокойтесь, Ксения Петровна. Присядьте.
— Гену арестовали.
Анатолий постоянно имел дело с арестованными мальчишками, встречался с их родственниками, видел, как по-разному можно переживать обрушившееся несчастье. У него уже выработался тот профессионализм, который помогает людям, вынужденным по долгу службы сталкиваться с чужими страданиями. Так же как врач не мог бы остаться врачом, если бы переживал муки каждого больного, так и Анатолий давно сбежал бы из своего изолятора, если бы не только понимал, но и разделял чувства несчастных родителей.
Он и сейчас не испытал того смятения, которое охватило родню его жены. Притворяться расстроенным он тоже не мог. Поэтому и голос его прозвучал без тех интонаций сопереживания, которых от него ждали.
— Когда? При каких обстоятельствах?
Деловитость, с какой Анатолий задавал вопросы, заставила Ксению Петровну страдальчески зажмуриться и кинуться к дверям.
— Тася! Зайди! Я не могу!
Младшая сестра Ксении Петровны всегда была симпатична Анатолию. Ему нравился ее легкий, трепливый характер. Она говорила, что «с утра одевается в хорошее настроение». Кроме настроения, на ней еще бывали самые модные одежки, портившие настроение другим женщинам.
Анатолий впервые увидел ее обезображенной горем. Ему показалось, что она собирается упасть перед ним на колени. Подхватив ее и усаживая в кресло, он сердито выговаривал:
— Как вам не стыдно! Расскажите, что случилось. Только не плачьте.
— Пришли, показали какую-то бумажку. Дворников привели. Все перевернули.
— Изъяли что-нибудь?
— Тряпки какие-то, пластинки...
— Заграничные?
Таисия Петровна кивнула.
— Скупал у иностранцев?
— Господи! Ну что он мог скупать? Мальчик же! Кто-то принес или подарил. Разве можно за это арестовывать ребенка?
— Ему, кажется, исполнилось семнадцать?
— И месяца не прошло. И разве в годах дело? Вы же его знаете, у него душа ребенка.
Таисия Петровна закрыла лицо мокрым платочком. Сестра поднесла ей рюмочку. Запахло аптекой.
Анатолий не раз видел Генку, еще в восьмом классе ростом перегнавшего мать. Широкоплечий, упитанный, он и одеждой и манерами старался походить на взрослых. Разговаривать с ним по душам как-то не пришлось.
— Волноваться рано, — сказал Анатолий, понимая, что говорит глупость. — Если за ним ничего серьезного нет — выпустят.
— Как ты можешь так равнодушно рассуждать?! — воскликнула Ксения Петровна. — Разве его можно хотя бы на одну ночь оставить в этой милиции — с пьяницами, ворами?!
В комнату вошла Катя. Она села в затененном углу у туалетного столика. Анатолий молча развел руками.
— Ты должен позвонить, тебя там знают, объясни им, потребуй! — продолжала Ксения Петровна, уставившись в него широко раскрытыми, возмущенными глазами.
— Что я могу объяснить? — также спокойно спросил Анатолий.
— Скажи, что ты знаешь этого мальчика, что он ни в чем не виноват, что ты просишь его отпустить.
— Никому я звонить не буду, потому что это бесполезно. Если Геннадия задержали, значит, есть на то санкция прокурора, и отменить ее сегодня никто не в силах.
Вошел Афанасий Афанасьевич. Теперь все были в сборе. Ксения Петровна повернулась к мужу, обеими руками показывая на Анатолия.
— Полюбуйся на него, полюбуйся!
— Насколько я могу судить, Анатолий, — вступил Катин отец, откинув назад красивую голову лысеющего льва, — речь идет не об использовании твоего служебного положения ради совершения неправомерных поступков, я бы первый возразил против этого, а о простой житейской услуге, вполне допустимой со всех точек зрения.
В дни первого знакомства с Катиной семьей Анатолия забавляли тяжеловесные периоды, которыми Афанасий Афанасьевич изъяснялся во всех случаях жизни. Потом речи главы семьи стали нагонять на него тоску.
— Как вы себе представляете эту житейскую услугу?
— Я полагаю, что ты можешь потревожить телефонным звонком кого-нибудь из знакомых тебе и вполне компетентных людей, можешь выяснить, насколько тревожна создавшаяся ситуация, а я убежден, что в основе этого огорчительного инцидента лежит какое-то недоразумение, можешь также уведомить товарищей, что арестованный юноша тебе не безразличен. И — как знать! — быть может, уже один такой, никак тебя не компрометирующий звонок сыграет свою положительную роль и Катин кузен сегодня будет ночевать под крышей родного дома.
— Не хочешь звонить — поезжай! — приказала Ксения Петровна.
Хорошо знакомая атака с двух флангов. Куда громче слов звучали: затаенная враждебность, оскорбительное недоверие, желание доказать его, Анатолия, бездушие.
Только Катины глаза, нацеленные из дальнего угла, и смятое лицо Таисии Петровны действительно взывали о помощи. Им он и ответил потеплевшим голосом.
— Поверьте мне... Я сейчас ничего не могу сделать. Одиннадцатый час ночи... Никто ничего мне толком рассказать не сможет. Завтра я постараюсь связаться со следователем, который ведет это дело. Может быть, мне удастся что-нибудь узнать. Да и то... Ведь следствие только начато.
Ксения Петровна заткнула уши и, раскачиваясь, повторяла: «Ужас! Ужас!» Ее сестра слушала внимательно. Только для нее он добавил:
— Ручаюсь вам, ничего дурного с ним за это время не случится.
— Но кому это нужно, чтобы мой мальчик сидел в тюрьме?
— Таисия Петровна! У нас тюрем для несовершеннолетних нет. Временно их помещают в изоляторы. А изолировать их нужно, чтобы они не замели следов, не сговорились, одним словом, чтобы не помешали следствию выяснить правду. Найдет следователь возможным, он завтра же выпустит Геннадия на свободу.
