Сергей Снегов - В глухом углу

В этом трехэтажном московском здании за узорной оградой с палисадничком помещались райкомы партии и комсомола и исполком со своими многочисленными отделами. Здесь всегда было людно, перед некоторыми комнатами — собеса, загса, жилищного отдела — выстраивались очереди. Гулкие этажи старого здания, несмотря на кипевшую в нем жизнь, наполняла устоявшаяся, строго поддерживаемая тишина. И посетители и служащие разговаривали без крика, не бегали, не топали ногами и не перекликались из конца в конец коридора.

Но в одно летнее утро 1956 года у здания собралась толпа молодежи, в двери нетерпеливо застучали кулаки, громкие голоса сердито вызывали сторожа. А когда вахтер раскрыл двери, все собравшиеся ринулись внутрь. Вестибюль и коридоры наполнились грохотом бегущих ног, восклицаниями, смехом, призывами.

— Сюда! Сюда! — кричал в лестничный провал курносый паренек, раньше других взлетевший на третий этаж. — Я все разузнал, сюда, ребята!

За ним с гулом мчалась орава парней и девушек. Председатель исполкома, неторопливо шедший посередине коридора, был мгновенно оттиснут к стене. Он глядел вслед пронесшейся толпе.

— Народец! — сказал он вслух. — Слона собьют…

Шумная молодежь выстроилась перед комнатами райкома комсомола. Всего в райкоме их было пять, но сегодня три, включая и кабинет секретаря, вместе с ним самим, захватила только что созданная посторонняя организация — комиссия по набору на стройки коммунизма.

Девушка со строгим лицом — секретарь-машинистка райкома — предупредила собравшихся:

— Шуметь запрещается! Придется подождать, пока уполномоченные по вербовке освободятся.

В приемной райкома еще недавно размещались два отдела, сейчас от них остались пятна на полу — места вынесенных шкафов. На круглом столе были насыпаны цветные листочки с краткими сведениями о стройках. На стенах висели плакаты, призывавшие на промышленные объекты Сибири и Севера, и картонные щиты с фотографиями городов, гор и рек. Колыма зазывала океанскими судами в порту, улицами и клубами Магадана, башенными кранами и грузовиками на засыпанных снегом шоссе. Норильск манил высокими заводскими трубами, многоэтажными зданиями с колоннами, спортзалами и автобусами на асфальтированных проспектах. На щите знаменитой ГЭС — о ней часто писали в газете — поблескивал Енисей меж крутых берегов, красочно темнела тайга и одиноко торчал телеграфный столб. «Остальное сделаете вы, молодые строители!» — кричала надпись. Последний щит показывал лесную реку и два барака, под ними было подписано: «Поселок в Рудном». На этот щит никто не обращал внимания, так он был невзрачен.

— Только на Колыму! — твердил один из парней, размахивая розовой бумажкой. — Смотрите: двойная зарплата, за каждый прожитый год двадцать процентов надбавки, все специальности принимаются, а кто не обучен — научат! А ехать морем из Владивостока — красота! И техника! Техники для Колымы не жалеют!

Его слушали — Колыма нравилась. Уже одна ее отдаленность захватывала дух. Но главное было, конечно, в технике — только на щите Колымы виднелись такие мощные краны и самосвалы, такие чудовищные экскаваторы.

— Нет, лучше в Норильск! — доказывал другой. — Культура — во! В квартирах — ванны, на каждом углу — кино, есть техникум и институт. Правда, Заполярье — ну и что? Надо же в конце концов погулять под северным сиянием!

Его тоже поддерживали, особенно девушки. Одна, стройная, с нежным лицом и пепельно-золотыми волосами, сказала своей черноглазой и черноволосой подружке:

— Значит, в Норильск, Светлана? А приедем — заявление в институт. Я думаю, учтут, что мы здесь сдали все экзамены.

Та воскликнула:

— Обязательно, Валя! Я так просто никуда, кроме Норильска!

Худенький подросток — лет шестнадцати — переходил от щита к щиту, придирчиво изучая фотографии. Он сказал курносому пареньку, руководившему вторжением в здание:

— Как, по-вашему, — где труднее? Мне кажется, здесь все обжитое!

— Всего труднее в Рудном, — отозвался тот. — Глухое место, сразу видно. Одни звери… Тебе что — медведи нравятся? Тебя — как?

— Игорь. Я не люблю медведей. Но я не хочу на готовое.

— Меня — Вася. Я тоже не терплю готового. Идем ближе к двери.

Они протолкались к комнате, где сидели уполномоченные по вербовке. Здесь мало-помалу столпились все желающие завербоваться. Лишь одна девушка стояла в стороне. Она чем-то выделялась — на нее оглядывались. Она вошла всех позже, рассеянно поглядела на фотографии и отошла к окну, ни с кем не заговорив. Модное, из зеленой тафты — колоколом — платье, не шло к ее худому удлиненному лицу. Девушка казалась некрасивой, но это впечатление пропадало, когда смотрели на ее глаза — большие, почти квадратные. Они были лучисты и пристальны, как часто бывает у близоруких.

Дверь отворилась, и вербовщики вышли к народу.

Их было четверо, этих уполномоченных — представителей строек на Колыме, Енисее, в Норильске и Рудном. Трое из них — люди комсомольского возраста — мало отличались от тех, что пришли вербоваться, один — из Норильска — был человек пожилой.

— Товарищи! — закричал колымчанин, ставя посреди комнаты стул. — Сперва побеседуем здесь, а потом — поодиночке на оформление.

Вербовщики влезали по очереди на стул и расхваливали свои стройки. Первым говорил колымчанин, он отвечал на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. Речь второго — из Норильска — тоже выслушали все. Когда на стул поднялся представитель ГЭС, толпа стала разваливаться. Последнего вербовщика, рослого парня с курчавой шевелюрой, уже никто не слушал. Он посмотрел на споривших по углам и что-то пробормотал о значении своего строительства. Игорь спросил его:

— Скажите, а у вас трудно?

Вербовщику не понравились щуплая фигура подростка, его застенчивый голос, то, что о трудностях он спрашивал у всех и, кажется, не очень был удовлетворен, когда отвечали, что трудности есть, но не слишком велики. Вербовщик вспомнил, что по инструкции он должен набирать молодежь старше восемнадцати лет, желательно мужчин, имеющих строительную специальность и не боящихся временной неустроенности. Паренек по всем статьям, кроме пола, не удовлетворял требованиям инструкции.

— У мамы под крылышком легче, — ответил представитель Рудного. — Ванн у нас пока нет.

Вербовщики возвратились к себе и открыли прием. Рядом с ними сидели помощницы, выделенные райкомом для оформления комсомольских путевок. Эти девушки, как и все девушки в мире, значительно строже соблюдали предписания, чем парни. Они в четыре голоса запротестовали, когда, вместо «вхождения по одному», в комнату набилось человек двадцать. Вторгнувшиеся построились в две очереди — одну, побольше, перед столиком Колымы, другую, поменьше, перед столиком Норильска. К представителю ГЭС подошло двое парней, к представителю Рудного один худенький Игорь.

— Я хочу к вам, — сказал он, волнуясь. — Очень прошу…

— Ваша фамилия? — спросил вербовщик. — Возраст? Образование? Имеете строительную специальность? Где родители?

Это были обычные вопросы при вербовке, точно такие же задавались за соседними столами. Но Игорь смешался, у него задрожал голос.

— Фамилия — Суворин. Возраст — семнадцать… то есть скоро будет семнадцать — через пять месяцев… Школу я не окончил — пока, конечно… И специальности нет. Но это ничего, — сказал он поспешно. — Я согласен учиться на любую профессию.

— Родители? Я спрашиваю, где родители?

— У меня мама… Она библиотекарь. А живем недалеко…

Он назвал улицу. Представитель с сомнением снова оглядел Игоря. Было обидно отпускать ни с чем единственного просителя, когда у соседей не видно столов из-за обступившей толпы, но и толку от такого мальчика, как Суворин, тоже не будет, это явно.

— Нет, — сказал вербовщик со вздохом. — Не подходите. Шестнадцать лет. Специальности никакой. Нет, нет!

Игорь посмотрел такими глазами, что помощнице стало его жалко.

— Дмитрий, — сказала она тихо, — возьми мальчика. У него, наверно, плохо в семье, если приходится уезжать из Москвы.

Вербовщик раздумывал. Если бы к нему подошел еще хоть один, он повторил бы — уже категорически — «нет!». Но входившие по-прежнему торопились к столам Колымы и Норильска.

— Нужно письменное разрешение от мамы, — сказал он. — Или пусть она сама приезжает.

Игорь выскочил в приемную. Здесь его остановил Вася. Тот успел потолкаться у столов Колымы и Норильска. Ему нравились все места — Колыма размахом и территорией («Целую Францию можно разместить — еще кусок останется!»), Норильск — культурой, ГЭС — знаменитостью названия. В одно из этих трех мест он завербуется, но нужно было помозговать еще — в какое?