Екатерина Михеева - Старый дом

Стоял сентябрь, ясный, теплый. Редко выпадает на Урале такое нарядное «бабье» лето. Дни держались безветренные, задумчивые, прозрачные. Казалось, кинь наверх камень, и бездонная небесная голубизна зазвенит, как стекло. Загорелись в палисадниках гроздья рябины, и в подрумянившейся листве деревьев засеребрилась тонкая осенняя пряжа-паутина. По утрам над рекой Еланкой клубился густой туман, и в садах, где еще рдели уральские ранетки и буйно цвели желтоглазые астры, выпадали обильные росы.

А вечером городок окутывала золотисто-лиловая мгла, предвестница ночи, что приходила темно-синяя, и тогда по небосводу высыпали звезды. Яркие, отчетливые, они казались гораздо крупнее и ближе, чем обычно.

После работы, управившись по хозяйству, Таисия Рогова гасила свет и, распахнув окно спальни, выходившее во двор, ложилась в постель. Слышала по радио, что сон на чистом воздухе сохраняет молодость, и летом всегда спала при открытом окне. Однако в эти дни ей плохо спалось: мешали мысли и чувства, вертевшиеся все вокруг письма Андрея, в котором он сообщал, что на днях вернется с военной службы домой.

И Таисия ждала Андрея. Ждала страстно, нетерпеливо, как ждут только очень дорогого, близкого человека. На все решилась, лишь бы не упустить своей доли. Тридцать три года — лета для женщины не малые, а Таисия до сих пор, словно заколдованную жар-птицу, не могла поймать свое счастье. Все оно у нее меж пальцев, как вода, убегало. И кто знает по чьей вине?

Родилась и выросла Таисия на берегу Днепра в Смоленске. Семья была хоть и не очень большая, а все же: без Таисии еще три мальчишки. Всем хозяйством в доме заправляла мать, высокая ширококостная женщина с некрасивым рябым лицом. Служила она за квартиру в дворниках, а в свободное время промышляла еще стиркой белья. И выносила на своих могутных плечах все многочисленные заботы о детях и муже, слабом, безвольном человеке, которого без памяти любила за его «андельскую красоту». Работал он в сапожной мастерской и в дни получки, если жена не успевала вовремя прийти за деньгами, пропивал все до копейки. В такие дни дворничиха отыскивала «благоверного» в одной из ближайших пивных и маленького, толстенького приволакивала под мышкой домой; при этом он отбивался руками и ногами и истошно вопил:

— Не баба, жандарма! Отпусти душу на покаяние! Р-р-разорву!

— Ладно, ладно, аника воин! Повоевал и хватит. Только этим и похож на мужика, — благодушно успокаивала она супруга и пеняла сама себе: — И за что я тебя такого дурака люблю, сама не знаю.

Она раздевала его, точно ребенка, и, уложив спать, строго шикала на детей:

— Цыц, вы, галмоны! Гулять идите, пущай отец продрыхается.

Детей своих дворничиха держала в ежовых рукавицах. Из последних сил тянулась всех выучить, вывести в люди. И стоило кому выйти из родительского повиновения, в ход пускалась бельевая веревка.

— Ничего, ничего, поори, — спокойно поучала мать провинившееся чадо, зажатое между колен. — Я тебя не по башке бью, по мягким местам. Это для просветления ума пользительно.

Таисия же с малых лет составляла исключение. То ли потому, что была старшей и единственной дочерью, то ли потому, что сильно походила лицом на отца, мать никогда пальцем ее не трогала, прощая ей многое такое, чего бы никогда не простила сыновьям. Часто сама потакала, когда та проявляла характер.

— Грызись, грызись за свое, дочка. Это тебе от меня дадено. Не то жизнь в порошок сотрет. Особливо нашего брата, баб глупых.

Даже к тому, что Таисия училась из-под палки, мать относилась снисходительно, ограничиваясь увещеваниями:

— Гляди, Таисья, как мы с отцом, неучи, с вами бьемся. А кто грамоте горазд, куда хошь подайся. Хоть в актерки, хоть в докторицы. Работа чистая, деликатная, не то, что целый день по мостовой метлой шаркать. Постарайся, доченька, а я тебе к Октябрьской платье справлю.

И почти к каждому празднику покупала для дочери на барахолке какую-нибудь обнову. Ночей не досыпала, чтоб лишнюю копейку для того заработать, дочку порадовать. А Таисия год от года становилась все своевольней. Уж что задумает, ни за что от того не отступится.

— Смотри, мать, вконец девку извадишь. Вокруг пальца тебя обведет, — не раз пробовал вмешаться отец, но дворничиха только посмеивалась.

— Когда и побаловать ее, ежели не теперича. Замуж выйдет, слез нахлебается.

К шестнадцати годам Таисия закончила шесть классов и решила, что этой грамоты на ее век за глаза хватит. Как ни уговаривала Таисию мать, хотя бы семилетку одолеть, та уперлась на своем:

— Убейте, а в школу не пойду больше. Силом заставлять станете, убегу.

Побушевала, побушевала дворничиха, да ведь плетью обуха не перешибешь, устроила дочь ученицей в продуктовый магазин, где сама частенько прирабатывала стиркой белья.

Работа Таисии понравилась, весь день на людях, а как привыкла она к ней да освоилась, от клиентов отбоя не стало. Иные по несколько раз в день бегали то за спичками, то за папиросами, на самом деле для того, чтобы лишний раз на Таисию взглянуть, потому что уродилась она дивно как хороша. Высокая, стройная, с пышно развитой грудью, она тогда казалась гораздо старше своих лет. Двигалась легко, пружинисто, чуть покачивая тонким, гибким станом и округлыми бедрами. Всем видом своим будто собой полюбоваться заставляла, дескать, «поглядите, вот я какая!» Ее свежее овальное лицо играло нежным румянцем юности, но яркий чувственный рот и страстный взгляд огромных зеленовато-серых глаз под темными вразлет бровями придавали ему чуть непристойное и в то же время неизъяснимо притягивающее выражение. Золотисто-рыжие густые волосы Таисия забирала узлом высоко на затылок, нарочито оголяя стройную, точно стебель цветка, шею и маленькие розовые уши, в нежных мочках которых сверкали поддельными камнями крохотные серьги, купленные в первую получку.

— Ох, и глазища у тебя, Тайка! — тревожно вздыхала мать, провожая ее на работу. — И в кого они у тебя такие зеленющие? Ровно у ведьмы. Утопнуть можно. — И строго наказывала: — Ты хоть на людях-то ими не шибко ворочай, не позорь мать-то.

Таисия только усмехалась, сама знала, что хороша, недаром парни за ней с тринадцати лет гужом бегали, и лелеяла на сей счет особые планы. Надоело ей пустые щи каждый день хлебать, да чужие обноски донашивать, хотелось пожить в свое удовольствие. И решила она, что если выходить замуж, так с расчетом.

А тут как раз вскоре и выгодная партия подвернулась — сам директор магазина. Правда, был он немолод и неказист, зато человек с положением, к тому же бездетный вдовец.

— Господи, Тася! — заплакала мать, узнав о новом безрассудстве дочери. — Да что же ты над собой делаешь? Ведь не люб он тебе. Одумайся, пока не поздно.

Но Таисия и слушать ничего не хотела.

— Сказала пойду, и пойду. Не вам с ним жить. Про любовь только в книгах пишут. Надоело мне щи пустые хлебать, да чужие обноски донашивать.

Дворничиха аж побагровела от такой дочерней дерзости и неблагодарности и давай Таисию первый раз в жизни за волосы таскать, добра ей желая.

— Белены ты, что ли, окаянная, объелась! Прокляну!

— Ну и кляните. Ничего от того не будет, — не сдавалась Таисия.

Тут уж дворничиха не вытерпела. Собрала ее пожитки и швырнула к порогу.

— Иди, иди. Спытай ласку жизни, коли родительской трудовой копейки стыдно; узнаешь, где козам роги правят.

Рассчитывала, что дочь все-таки уступит. Но коса нашла на камень. Взяла Таисия свои вещички и в тот же день перешла жить к мужу.

Однако с первых же дней замужества все мечты о вольной, беспечной жизни лопнули, как пузырь мыльный. Муж оказался черствым, прижимистым человеком, каждую копейку на учете держал. Любимой его присказкой было:

— Копейка рубль бережет, а денежки, они колдунчики, всех святых умолят.

К тому же он постоянно изводил Таисию ревнивыми подозрениями. Стоило покупателю замешкаться возле весов, муж тут как тут. Глаза выпучит, словно пуговицы оловянные, нижнюю губу оттянет и цедит сквозь гнилые, прокуренные зубы:

— Не задерживайте продавца, гражданин. Здесь вам не театр, работать мешаете.

А вечером дома — скандал. К чему только не придирался, чем только не попрекал, а пуще всего тем, что из нужды ее вытащил. Накричит, накричит, а то и руки в ход пустит, потом с любезностями лезет.

Попробовала Таисия как-то с матерью о том поговорить, посоветоваться, но та одно твердила:

— Сама кашу заварила, сама и расхлебывай. — Хоть и жалела дворничиха дочь, а обиды простить ей не могла. — Своей волей шла.

Однажды муж Таисии так разъярился, что и будущего своего ребенка не пожалел.

Таисия и рада в душе тому была, ребенок связал бы ее по рукам и ногам, а она не теряла надежды пожить так, как хочется. Взломала она ящик письменного стола, где муж деньги прятал, но там оказалось всего пятьсот рублей. Забрала она эти деньги и вещички, что поценнее да полегче, и, никому ничего не сказав, даже с отцом, матерью не простившись, подалась на Урал искать новой доли, говорили, говорили, заработки там высокие.