— Я люблю женщин, когда они к месту пристроены, — убежденно сказал Кременцов. — Есть занятия, не требующие больших умственных способностей. К примеру, разнорабочие на железнодорожных путях. Либо землекопы.
— Фу, неужто вы всерьез?! — всплеснула руками Элла Давыдовна. Она уже давно отодвинулась от художника.
— Очень интересная точка зрения, — загудел журналист. Он принес Кременцову со стола бокал вина. — И продуктивная. А что делать с теми женщинами, которые требуют равноправия? Которых не унять?
— Унять всегда можно! — мечтательно ответил Тимофей Олегович. — В древности существовал добрый обычай. Своевольных женщин закапывали в землю живьем. Представляете, запихнут такую интеллектуалку в землю по горло, а вокруг ее головы лязгают зубами голодные псы. Тут уж ей будет не до Ренуара.
— Отец, отец, я же тебя просил! Тебя могут понять превратно.
Девушка-хохотушка, пританцовывая, обогнула стол, приблизилась и опустилась перед Кременцовым на колени.
— Я покорена, — сказала она блаженно. — Разрешите вас поцеловать, учитель?!
— Целуй, пигалица! — разрешил Кременцов. — Это дело хорошее, житейское.
Элла Давыдовна холодно попрощалась со всеми, отклонив предложение Викентия ее проводить. Она все-таки была шокирована. Дарья сказала ей в прихожей:
— Не обижайтесь на него. Все художники с причудами.
— Я понимаю, милочка, понимаю... Но все же смаковать такие подробности... мне кажется, в хорошем обществе неприлично.
«Не тебе бы о приличиях говорить, мымра!» — мелькнуло в голове у Дарьи, но лицо ее сохраняло наивное, просительное выражение.
Вскоре и журналист с девицей отбыли, поехали догуливать к Власычу и Буряку. Под это дело журналист выудил у Викентия еще кое-что. Девица никак не хотела ехать без Тимофея Олеговича, вцепилась мертвой хваткой в его руку и журчала что-то несусветное о сбывшихся девичьих грезах. Кременцову пришлось на нее прикрикнуть, проявить строгость:
— Ступай, девушка, ступай со своим суженым. Я за тебя буду бога молить.
Когда остались все свои, Дарья взялась выяснять отношения. Сухо блестя глазами, она подступила к Кременцову:
— Довольны теперь?!
— Чем?
Викентий одиноко сидел за столом, ловил в тарелке маринованный опенок.
— Чем?! А тем, что я теперь перед этой нашей стервочкой полгода буду оправдываться.
— За что, помилуй?!
— Вы не понимаете? — Дарья заломила руки, лицо подернулось нехорошей синеватой бледностью. — Викентий, скажи же отцу! Вам легко не понимать. Вы не работаете, не знаете. Да она мне, если захочет, такую может светлую жизнь устроить. Она же дура, дура! А вы ее напугали, унизили!
— Дуру нельзя унизить.
— За что вы на меня набросились, что я вам сделала плохого?!
Ее глаза горели неподдельной обидой. Кременцову стало стыдно.
— Ты же знаешь, Даша, я не люблю, когда дамочки рассуждают об искусстве. Зачем ты это допустила?
— Я?! Она сама подсела к вам с этим несчастным альбомом. Я, наоборот, хотела вас выручить.
Она была права. Всем троим было ясно, что Дарья права. Кременцову надоело, что всегда оказывались правыми кто угодно, только не он. Что за напасть такая.
— И ведь я тебя просил, отец, — подал голос Викентий. — Мне лично твой юмор нравится, но надо же ориентироваться. Как это ты еще Ивана Мироновича не предложил закопать в землю. Вот уж кого действительно стоило бы. Трутень поганый!
— Странно вы живете, детки, — сказал Тимофей Олегович. — Приглашаете в гости людей, которые вам заведомо не по душе, а потом трясетесь от страха, что им не угодили. Это как? Не унизительно?
— Не надо, отец, не надо. Не надо бить ниже пояса. Не о нас сейчас речь, а о твоем поведении.
— Ого! Уж не ты ли, Викеша, дорогой мой, умный сын, собираешься учить меня правилам поведения? Не много ли на себя берешь? А?!
Викентий понял, что отец готов взорваться, и привычно отступил.
— Мне Дашу жалко. Она старалась, хлопотала, а ты...
Дарья уже всхлипывала потихоньку.
— Ладно, — примирительно сказал Кременцов. — В другой раз будете осмотрительнее дикого старичка приглашать. Не сердись, Даша, извини меня!
Он не остался ночевать, приехал в гостиницу уже в двенадцатом часу. Долго маялся без сна. Он не боялся бессонницы, привык к ней. Он любил по ночам думать и вспоминать. Ночь, набрасывающая на смятенный дух целительные покровы тьмы, была его любимым временем. Но это дома, в привычной обстановке, а не здесь, в гостиничном номере, где разрозненные, невнятные звуки огромного города сливались в протяжный, дребезжащий вопль, подкрадывались к окну, давили сознание стопудовой плитой. Здесь было страшно не спать. Он принял две таблетки родедорма и закрыл глаза.
На аэродром его провожал один Викентий.
— Дашенька, значит, изволит дуться? — спросил Кременцов. Они пили кофе в ожидании посадки.
— Давно тебя хочу спросить, отец... может, сейчас и некстати... что тебя в Даше не устраивает? Ты ведь ее никогда терпеть не мог. Отчего?
— Но я это тщательно скрывал, заметь.
— Скрывал? От кого и что ты можешь скрывать? — невесело заметил Викентий. — Ты не хочешь ответить?
У Кременцова не осталось сил даже для легкой пикировки. Вконец измотала его Москва.
— Она твоя жена, не моя. Ты доволен — значит, все в порядке.
— У Даши есть, разумеется, свои недостатки. У кого их нет? Но она хороший помощник и надежный друг.
— Ну так и дружи с ней.
— Отец, твоя язвительность по меньшей мере неуместна.
Кременцов внимательно вглядывался в сына, пытаясь выискать в нем черты прежнего мечтательного и задиристого юноши, которого он когда-то учил, что жизнь прекрасна, несмотря ни на какие синяки и шишки. Тот далекий юноша слепо ему доверял. Этот зрелый мужчина в элегантном костюме, кажется, не вполне доверяет и себе самому. Ему нужен поводырь. Но уже не отец, а кто-то другой. Интересно — кто? Но уж никак не Дарья.
— Ты толстеешь, сынок, толстеешь, — сказал Кременцов грустно. — А я старею. Тебе полезно нормы ГТО сдавать, а мне побольше молчать. Я уже заметил, как рот открою, так что-нибудь и выйдет непристойное, так кого-нибудь и обижу.
Викентий спросил разрешения и закурил.
— Даше очень понравилась твоя выставка.
— Да уж ладно. Я ведь художник посредственный, сынок. Чего уже теперь скрывать? И архитектор тоже так себе. Обыкновенный. Имя нам — легион.
Викентий тяжело вздохнул, поморщился, показывая, сколько терпения от него требует этот разговор. Он был все же хорошо воспитанным человеком, и за это Кременцов его уважал и отчасти уважал себя за то, что сумел вырастить такого крепкого и умного парня. А что? Его Викентия одной рукой с дороги никто не спихнет. Еще бы только ему самому понять, какая это дорога и куда она ведет. И чем на этой дороге расплачиваются за удачу, за успех, за скорость.
— Ну ладно, ты постой пока, Викеша, посторожи чемодан. А я пойду позвоню.
— Даше? — с надеждой спросил Викентий.
— Нет, совсем другой женщине.
Он набрал номер, который ему оставила Кира, и немного замешкался, услышав в трубке хрипловатый, хорошего наполнения мужской голос. Он спросил, дома ли Кира.
— Кирка, это тебя! — радостно гаркнул мужчина на том конце провода. — Не знаю, он не назвался.
Кира долго не подходила, Кременцов пару раз подул в трубку и уже хотел повесить ее на рычажок. Он толком не понимал, зачем звонит. Прихоть дряхлеющего вдовца?
— Здравствуйте, Кира!
— Это вы, Тимофей Олегович? — приветливо узнала его Кира, словно они созванивались много раз прежде. — Уезжаете? Какая жалость! А я завтра хотела привести на выставку своего дурачка.
— Это кого? Мужа, что ли?
— Конечно. Я ему про вас рассказывала. Ой, какая обида! А когда вы в следующий раз приедете?
— Думаю, месяца через три. — Этот срок Кременцов взял с потолка. Вообще-то он в Москву не собирался в ближайшее время.
— Через три месяца только? Но вы же позвоните, когда приедете, верно?
— Постараюсь. Я обязательно вам позвоню, Кира. И передайте, пожалуйста, привет вашему мужу.
— У вас ничего не случилось, Тимофей Олегович?
— Нет, почему вы спрашиваете?
— У вас тон какой-то печальный.
— Жалко с Москвой расставаться.
— А вы переезжайте в Москву. Все знаменитые люди рано или поздно переезжают в Москву. У вас же, кажется, сын в Москве?
— Сын есть. Он мой чемодан стережет... Кира, а вы не собираетесь в Н.? У нас чудесные места, природа первозданная. Приезжайте, правда, отдохнуть. Не пожалеете.
Он сказал это прохладно и ненавязчиво, как дежурную любезность, чуть игриво, точно так, как она сказала про знаменитостей. И Кира ответила беззаботно и со смешком:
— Ну что вы, я не выберусь, наверное. Это далеко. Да меня и муж не отпустит.
Она ничуть не удивилась его приглашению.
— Да, далековато... Что ж, спасибо вам за приятную встречу. Счастливо оставаться!
— Это вам спасибо, Тимофей Олегович! Звоните, если придет охота.
