А Катя перестаралась с самого начала. И вот теперь, закончив зарядку, она с ужасом посмотрела на свои ладони, протянула их к Верочке.
— Как же я доить буду? Вот уж не ожидала…
Ее, выразительное лицо, чуть припухшее и нежное после крепкого сна, страдальчески сморщилось. Еще так недавно она гордилась своими руками — тонкими и нервными, с белой кожей, с длинными пальчиками. Что с ними стало? На ладонях — побагровевшие за ночь волдыри, суставы противно утолщились и не переставали ныть с первого дня, кожа потемнела и шелушилась, несмотря на смазывание кремом. Особенно приводил Катю в отчаяние запах, исходящий от рук, — это был смешанный запах парного молока, навоза и крема. Правда, сама Катя постепенно перестала его ощущать, но это еще больше расстраивало ее: она живо представляла гримасу Виктора, когда она при встрече подаст ему руку, и он почувствует этот невообразимый запах.
У Верочки ладони выглядели не лучше, однако ее это мало беспокоило. Но Катю она искренне пожалела.
— Как же ты? Говорила ведь тебе — надень рукавицы…
— Да ведь все были без рукавиц, — возразила Катя. — Ладно, обойдется…
Лена, как всегда, отмалчивалась. Верочку пугала ее замкнутость. О чем Лена думает? Как относится к их новому положению? Раньше она, по крайней мере, иронизировала над всем и над всеми, а теперь только усмехается изредка, скажет «да» или «нет» и делает свое дело, словно автомат какой. А то вдруг вспыхнет ни с того ни с сего, как искра на ветру, и опять молчит. Верочка предполагала (хотя внешне этого не было заметно), что Лене, наверное, достается труднее всех, но когда она попробовала заговорить на эту тему, Лена неохотно ответила:
— Чего уж там, раз назвались груздями — нечего обратно из кузова лезть. Не стоит философствовать…
В другой раз она сказала с затаенной горечью:
— Другие же работают доярками — чем они хуже нас? А привыкнуть ко всему можно.
Верочка только вздохнула…
Старые доярки, которых они должны были заменить, приняли девушек хорошо, учили, показывали, делились многолетним опытом. Тетя Паша, их хозяйка, уходившая по старости с фермы совсем, взяла под свое шефство Верочку, Фаина Скобликова готовилась передать свою группу коров Кате, а Лена должна была принять группу Анны Ляпуновой. Была еще одна доярка — смугленькая, расторопная, с тугими косами, Аня Шустикова, работавшая на ферме всего второй год. Официально к ней не была прикреплена ни одна из новеньких, но добродушная Аня помогала им, пожалуй, больше всех.
Вскоре, однако, выяснилось, что Анна Ляпунова вовсе не намерена так просто отдать своих коров в чужие руки. Строгая, любившая командовать, она на второй день заявила Лене:
— Показать — покажу, а на животинок моих ты, девка, не зарься. Не для тебя я их растила да холила, уж ты сама таких для себя воспитай.
— Мне все, равно, — сухо сказала Лена. — Дадут нетелей, буду их готовить. Это решит Марта Ивановна.
— Как бы она там ни решала, а коров я не отдам. До отелов отдала бы, а сейчас — нет. Пока они на сухостое были, я же ничего не зарабатывала, а теперь у меня самая захудалая по шесть литров надаивает. А каждый литр денег стоит, поняла?
Лена понимала доярку и была согласна с ее доводами. Ей было очень неприятно, что она явилась причиной недовольства и раздражения Ляпуновой, и при первом же удобном случае сказала об этом Марте Ивановне.
Та успокоила девушку, объяснив, что Ляпуновой, конечно, жалко расставаться с коровами, которых она подбирала и раздаивала несколько лет, но что ей дадут на второй ферме племенную группу доярки Изотиной, уходящей на отдых. Марта Ивановна уверяла, что стоит Анне показать изотинских коров, как она уцепится за них обеими руками.
— Это ее поначалу жалость разбирает, вот она и злится, — с понимающей улыбкой сказала Марта Ивановна. — Она же к ним, как к детишкам своим, привыкла, ну и они к ней тоже, Думаешь, легко расставаться? Подожди, поработаешь с полгода, тогда поймешь, как это непросто…
Лена усомнилась, будет ли она через полгода жалеть своих коров так, как Анна Ляпунова, но возражать не стала. Она видела только, что Марта Ивановна бесконечно верит в них и хочет, чтоб девушки работали вместе.
И вот сегодня подруги впервые должны были работать самостоятельно, без постороннего догляда. Они бодро сбежали с крыльца, провожаемые напутствиями тети Паши. Стоя в дверях, старушка украдкой осенила их крестным знамением.
Утро нарождалось теплым, солнечным. Дорога просохла и слегка пылила от пробегавшей спозаранку автомашины. Молоденький шофер высунулся из кабины и помахал девчатам смуглой от ведра и загара рукой. Они тоже помахали ему. С этой минуты хандры у Кати как не бывало. Она, словно первоклассница, вприпрыжку взбежала по тропинке на взгорок, перелезла у одного из домов через изгородь, миновала огород и очутилась на задворках, откуда открывался необозримый простор земли и неба. Налево полого спускались к Сухоне бурые, кое-где начинающие зеленеть пастбища, направо черными квадратами распластались пахотные земли. Реку отсюда не было видно, но извивы ее берегов угадывались по неширокой полосе кустарников. Противоположный берег был высок, обрывист и казался недоступно-суровым из-за сплошной зубчатой стены оседлавшего его леса. Где-то за поворотом, там, где стена резко понижалась, раскинулся поселок льнокомбината. Катя посмотрела в ту сторону, вздохнула и вдруг отчаянно тряхнула головой:
— Поеду! Сегодня же съезжу домой. Берусь, ты заменишь меня на денек, а?
— Что это тебе вдруг надумалось? — мягко улыбнулась Верочка; ее нисколько не удивило внезапное решение Кати, она давно уже ожидала этого. — И сколько же у тебя теперь домов?
— Ну не домой, так в гости. Спасибо, Вера, я так и знала, что ты подменишь. Я только на вечерок…
Они побежали вниз по широкому зимнику, уже укатанному подводами, подвозившими семена к сеялкам. Справа до девчат доносился непрерывный, чуть приглушенный расстоянием рокот трактора.
— Слышишь, Катюша, пашут. Они, наверно, уже давно пашут, а ты говорила — рано, — упрекнула подругу Верочка.
— Чудачка, они же по двое на тракторе, в две смены жмут, а нам каково? — со смехом возразила Катя.
Скотный двор находился в километре от деревни, но его до сих пор не было видно, потому что пологий спуск к реке здесь круто обрывался, словно стесанный бульдозером. Внизу, в овальной уютной лощине, вблизи пастбищ и мелких озер, и выбрал Логинов место для коровника пять лет тому назад. Отсюда зимник сворачивал вправо, к пашням.
По лесенке, вырубленной прямо в земле и изрядно осыпавшейся, девушки спустились в лощину. Двери коровника были открыты ночным сторожем, и оттуда неслось разноголосое мычание.
Надевая в молокоприемной синий, не по росту просторный, халат, Верочка говорила:
— Сперва, девочки, уберемся, все чин по чину, а потом уж и доить. Я попрошу у Осипова известки, надо стены и столбы побелить. Раз уж подстилки нет, пусть хоть опилок дадут, а то просто ужас…
— Ой, как же я рада, что у меня отелы все прошли — ну как бы я стала принимать? — запоздало сокрушалась Катя.
— Приняла бы, если бы пришлось, — насмешливо отозвалась Лена. — Марта же Ивановна показывала.
— С ней-то приняла бы, а ежели бы одна?
— А у меня Беленькая вот-вот должна растелиться, — сказала Верочка. — Придется сегодня ночью дежурить.
— Да сторож же знает, чего ты волнуешься? — успокоила ее Катя.
— Нет, мне самой надо. Ну как же так — сторож, а я и знать не буду… Лена, как у тебя Смелая? Лучше стала молоко отдавать?
— Вроде лучше, но я не, уверена, — озабоченно ответила Лена. — Посмотрю сейчас. Если как вчера — придется ветеринара вызывать…
— Анна Петровна очень за нее беспокоилась. В прошлом году Смелая по восемнадцать литров после отела надаивала.
— Она мне наказывала, — кивнула Лена.
Они говорили теперь о своих коровах так же, как раньше в прядильной говорили об утке, угарах и обрывности, доставлявших им немало хлопот. Но если пять-шесть дней назад и даже еще вчера они только делились впечатлениями, во всем полагаясь на своих старших наставниц, то сегодня они смело называли коров своими, словно знали их несколько месяцев. Этот переход к самостоятельности произошел просто и как-то незаметно для них самих, потому что, собственно, все предыдущие дни были трудной и волнующей подготовкой к этому событию.
Они убирали, чистили и выметали скотный двор с особенным старанием, протерли окна, убрали в углах паутину — и все это молча, будто священнодействуя. Аня Шустикова, вообще, — то привыкшая к давнишней грязи и не замечавшая ее, в душе подивилась необычному усердию подруг, а потом, радуясь собственной догадливости, воскликнула:
— Ой, это мы к майскому празднику чистимся, да, девочки?
