Действительно, километров через пять мы подходим к заваленным, полным воды шурфам. В первой же пробе вымываем весовые зраки золота.
— Ключ этот, Степан, обязательно надо как следует разведать, — говорю я, закончив опробование навала, и намечаю места для будущей поисковой линии.
На следующий день мы доходим до вершины ключа. Дождь продолжает идти.
— Жаль, что нет у нас лошадей, — говорю я. — Нужно бы через перевал спуститься на соседнюю реку и опробовать ее. Все говорит за то, что мы идем вдоль золотоносной зоны.
Но увы, пешим ходом, с «сидорами» за плечами, много не сделаешь. Скрепя сердце я предлагаю возвратиться назад.
Через два года в долине соседней реки, куда мы не смогли попасть, было найдено богатейшее, больше того — редчайшее россыпное месторождение золота.
— Я так довольна, что вы будете работать в нашей партии, теперь мы обязательно найдем металл, — говорит Наташа, прикрывая рукой лицо от жарко горящего костра. В глубине души я доволен, что Цареградский послал меня работать в партию Наташи Наумовой вместо заболевшего старика прораба Федора Ивановича. Меня несколько смущало только то, что моей начальницей будет Наташа.
— Честное слово, Иннокентий Иванович, буду во всем слушаться вас, опытного таежника, — горячо уверяет она меня. — Нет, правда! Позавчера мы чуть было не были наказаны за непослушание. Рано утром мы с Верой, захватив с собой рабочего Опанаса, без оружия отправились в маршрут. Я шла впереди, и, кроме геологического молотка, у меня в руках ничего не было. Выбравшись на водораздел, мы невольно залюбовались просторами реки Колымы. В устье ручья Трех медведей были наши палатки. Казалось, до них рукой подать, но мы теперь по опыту знали, что тут верных километров шесть — семь. Склоны гор покрыты красными, желтыми, оранжевыми и зелеными пятнами. Ну, прямо левитановская «Золотая осень». «Давно ли мы шумной ватагой покинули Московский университет, и вот я уже забралась почти на край земли», — думала я, шагая по чуть заметной, вьющейся среди кустов стланика тропке. Вдруг ясно слышу, впереди кто-то сопит и тяжело дышит. Мы остановились, как вкопанные, и прислушались. В густом стланике слышались глубокие вздохи, и потом из-за кустов появился огромный лохматый бурый медведь. Он подымался вверх, навстречу нам, по своей тропке. Мы замерли. Я сразу почувствовала себя маленькой-маленькой и беспомощной перед громадным зверем. Я пронзительно закричала. Но медведь, не обращая внимания на крики, продолжал приближаться к нам. Он был от нас уже метрах в двадцати, когда наш обычно неповоротливый Опанас, вырвав у меня геологический молоток, стал кричать и бить по дну чайника, привязанного у него к рюкзаку, с такой силой, что брызгами полетела эмаль.
Медведь остановился, вскинул голову. Увидев нас, рявкнул от неожиданности, привстал на задние лапы. Через мгновение отскочил в сторону и исчез в кустах. Опанас, дико крича, продолжал с остервенением бить по чайнику. Опомнившись, я отобрала у него свой молоток. Несчастный чайник был пробит чуть не до дыр. Убежав подальше от опасного места, мы упали на лужайку и долго нервно хохотали.
— Федору Ивановичу о нашей встрече мы решили не говорить. Вам первому рассказываю, — смеется Наташа, поправляя палкой дрова в костре. — Ну, а теперь пора и на боковую, — встав, говорит она, — завтра нужно идти в тяжелый маршрут через водораздел в долину Дебина. Не знаю, как мы переберемся, — озабоченно смотрит Наташа на темнеющие горы.
Утром, свернув палатки и навьючив лошадей, девушки отправляются в маршрут по пологому водоразделу. Их сопровождает флегматичный украинец Опанас. Егор Ананьевич Винокуров, покуривая трубку, ведет за собой трех лошадей с огромными вьюками.
Мы с промывальщиком Беловым, прихватив одну из лошадей, отправляемся по долине притока ручья Трех медведей, чтобы провести опробование и геологическую съемку. С Наташей мы условились о месте встречи в долине реки Дебина.
Вечером, закончив разведку ключа, поднимаемся на водораздел. Солнце давно скрылось за горами. Вечерняя заря приобрела сиреневые тона. Перед нами широкая долина Дебина, но нигде не видно дыма от костра, не белеют палатки.
— Где мы найдем наших? — беспокоится Белов.
Выбрав направление, мы начинаем спускаться в долину, продолжая вести глазомерную съемку.
— Смотрите, вон костер! — радостно кричит Белов, показывая на чуть видную искорку далеко внизу. Я засекаю направление. По болоту, в темноте, спотыкаясь, проваливаясь, чертыхаясь, мы долго бредем, пересекая долину, и, наконец, подходим к палаткам.
— А мы думали, что вы заблудились и вас придется искать, — радостно кричит Наташа.
В нашей палатке чисто, тепло и уютно. На полу подостлан брезент. Девушки в лыжных костюмах, в тапочках, согнувшись над импровизированным столом, сделанным из вьючных ящиков, при свечке сводят дневной маршрут. Я занят тем же. Быть может, чаще, чем следует, поглядываю на склоненную голову Наташи, окруженную, как сиянием, ореолом светлых волос, меняющих свой цвет при колеблющемся неверном свете. Перехватив мой пристальный взгляд, Наташа чуть заметно улыбается и еще ниже склоняется над картой.
«Я, наверное, останусь старой девой, — вспоминаются мне сказанные как-то ею слова. — Девушкам-геологам вообще не следует заводить семью. Заведется семья — и прощай, геология, ее вытеснят кухня, пеленки и дети…»
Улыбнувшись, я тоже склоняюсь над картой.
Судя по взятым пробам, разведанный нами ключ явно содержит промышленные запасы золота. Я мысленно представляю себе довольную улыбку Наташи, когда она услышит от нас об открытии. Настроение хорошее, несмотря на то, что погода в конец испортилась, и сейчас на долины и сопки, не переставая, сыплется мелкая снежная крупа.
На следующий вечер мы долго ожидаем возвращения наших девушек.
— Что ужинать будете или подождете начальника, — спрашивает наш «шеф-повар» Гарин. — Американцу, конечно, подать кружку холодного компота? — обращается он к Белову.
— Подавай, да живо. На одной ноге. Как я в баре виски подавал, — смеется Белов.
— За что это тебя так странно прозвали? — спрашиваю я, снимая мокрые сапоги.
— Да я-в Америке прожил почти пятнадцать лет. Длинная это история, — говорит Белов, отпивая большими глотками холодный компот и поглаживая свою бритую голову. — Родился я в Гродненской губернии, близ местечка Озерки. Очень бедно мы жили: земля вся была помещиков. Много тогда народу из наших мест уезжало в Америку. Сын нашего соседа Станислав тоже туда уехал. Он считался женихом моей сестренки Маруси. Через год выписал ее в Америку. Прислал два билета на пароход. В письме он писал, что работает конюхом у судьи в Нью-Орлеане. Хозяин в счет жалованья одолжил ему денег, чтобы привезти невесту из России. «Ты будешь работать горничной у судьи. Найдется работа и твоему брату», — писал Станислав.
Так вот и уехал я с сестрой в Америку. Это было в 1905 году. В Нью-Орлеане нас встретил Станислав и привез в дом шерифа. Толстый судья, желая, видимо, сразу расположить меня к себе, подарил мне красивые ручные часы. От щедрого подарка я был на седьмом небе и, как оглашенный, неделю проработал в саду у судьи бесплатно. Через два месяца мои часы уже не ходили… Это были обыкновенные штампованные часы, долларовой стоимости, как объяснили мне потом мои новые приятели, рабочие кожевенного завода.
Я был молодой и сильный парень, работа у меня горела в руках. Через год я уже в Чикаго. Оттуда в погоне за работой двинулся в западные штаты, в Калифорнию. Там, в Сан-Франциско, кем только я не работал: на скотобойнях, на конвейерах по сборке машин, бурил колодцы, побывал на Аляске, мыл там неудачно золото, заготовлял лес в Канаде. Попал даже в Бразилию. Там я стал специалистом по проводке канатных подвесных дорог. Опасная это работа. Одно неверное движение при подвеске тяжелого блока — и из тебя получится блин. Но и там недолго я проработал, — продолжает свой рассказ Белов. — Сидели мы однажды в пустом складе и завели разговор, какая нация лучше. У нас там самая что ни на есть интернациональная бригада подобралась. Так вот каждый свою страну до небес превозносил, только швед один и я помалкивали. Один из французов, обращаясь ко мне, и говорит: «Ну, а тебе, Белов, и похвастать нечем, разве темнотой, неграмотностью да царем…» Зло меня тут взяло. Знаю ведь всех их по работе, ничего они не стоят, хвастаются больше делами своих предков. «Вот лучше скажите, — говорю я, — кто что умеет делать». Стали спорить. Скоро я их всех за пояс заткнул. Только один французик дошлый нашелся: все умеет делать, что и я, только на пошивке сапог погорел, не знает, как их шьют. Оконфузился он и говорит: «Это только одни дикари русские сапоги носят, на Западе культурные люди давно в ботинках ходят». За дикарей он получил в морду, и спор закончился драмой. В молодости я покрепче был, чем сейчас. Передо мною оставался уже один противник, и тут меня ударили по затылку. Я потерял сознание. Пришел в себя, вижу, надо мной наклонился верзила-полисмен с резиновой дубинкой. Повели нас к шерифу. За драку на улице мне как зачинщику присудили штраф. Платить было нечем. Надели на меня тюремный костюм, черный в белую полоску, и отсидел я, как миленький, месяц в тюрьме за защиту русского национального достоинства, — смеется Белов.
