оружие есть? — спросил тот, не посочувствовав баю в его горе.
— Три мильтыка и одна винтовка.
— Ничего, утром получите новые винтовки. Английские.
— А кто они такие, инглизы? — спросил бай.
— Тоже, говорят, гяуры, но любят нашего эмира. Поэтому и помогают ему оружием. Целые караваны идут к нам через Афганистан, бай-бобо.
— Выходит, и гяуры не едины? — высказал свою мысль вслух бай.
— Ну, да. Эти гяуры — большевойи, а те нет. Они люто ненавидят большевойев. Пришли, — сказал гонец. — Проходите прямо в михманхану!
Посреди большого двора у костра сидело несколько человек. Гонец провел Сиддык-бая мимо них в комнату, полную богатыми чиновниками. Дым чилимов висел над ними, как туман над горной вершиной. Гонец громко объявил:
— Сиддык-бай из Кайнар-булака. Семнадцать человек!
— Ассалом алейкум, — поздоровался бай, переступая порог.
— Ваалейкум, — ответил мужчина лет пятидесяти, с черной бородкой клинышком, оторвавшись от бумаг. На голове у него серая шелковая чалма, один конец ее свисает за ухом. — Садитесь, бай-бобо, слушайте. Он продолжил прерванную речь: — Нужно сегодня же послать в Байсун лазутчиков и все разузнать. Много ли урусов, где стоит охрана?
— А если много, таксыр? — спросил его кто-то.
— Все равно надо бороться. Чем больше мы задержим их здесь, тем скорее соберет светлейший воинов, вооружит их. Гяуров никто не просил в наш дом, и это должен сознавать каждый мусульманин!
— Правильно, — произнес Хайритдин-бай, один из богатейших людей бекства. Рассказывают, что даже сам бек перед ним ничто. — Мы обязаны драться с гяурами под священным знаменем газавата. Со своими джигитами я хоть сейчас готов выступить на Байсун!
— Почтенный Сиддык-бай, — услышал бай внезапно свое имя. Он сидел на корточках тут же у порога. — Кажется, вы последним уходили из кишлака, не так ли?
— Да, таксыр. — Бай почувствовал прилив сил и бодрости. От того, что бек стал разговаривать с ним, как с равным, чего раньше никогда не делал. «Беда объединяет людей, — подумал он, — она роднит, как братьев, и царя, и дехканина. Сегодня у мусульман одно большое горе — гяуры хотят превратить их в своих рабов. А этого ни за что нельзя допустить».
— Вы их видели? — Бай понял, что речь идет о гяурах.
— Да.
— Много их?
— Мне показалось, не очень. Я видел человек сто, может, чуточку побольше. Но у каждого по две лошади и ружья за спинами. Мы видели тех, что были по эту сторону Аккутала, а сколько их шло по ту — не знаю.
— Да-а, — задумался бек. — А нам нужно точно знать, сколько их. Пошлем лазутчиков, а сами… Завтра к ночи подойдем к кишлаку и, если узнаем, что гяуров мало, нападем и отобьем Байсун!
В нескольких неудачных, кстати, налетах на кишлак, участвовал и отряд Сиддык-бая. Он не потерял никого, но кратковременные стычки с красноармейцами научили его людей пользоваться естественными укрытиями, которых в горах много, стрелять только по необходимости и другим премудростям военного дела. И даже пулемет, первоначально вызывавший ужас, казался не таким страшным, — люди поняли, что и это оружие не сможет найти человека, если спрятаться за камень, будет визжать пулями вокруг, и все.
Бек получил новый приказ: уйти с основными силами в долину Сурхана. И перед тем, как сделать это, он собрал вожаков мелких отрядов и посоветовал им перейти к небольшим операциям, внезапным налетам.
— Урусы, — сказал он, — долго в Байсуне не продержатся, вынуждены будут ездить по окрестным кишлакам и искать провизию. Вот тогда и надо выслеживать их группы, нападать и истреблять всех до единого…
В одной из стычек отличился Артык. Под огнем пулемета, перебегая от камня к камню, он добрался до раненого красноармейца и, где — волоком, а где и на себе, принес его к своим.
— Я думал, — сказал он, тяжело дыша, — гяуры свирепые и жестокие, как джинны в сказках. А этот… слюнтяй. Только глаза голубые да волосы рыжие, как солома. Посмотрите, как он стонет, словно бы упал с высокой скалы. Разве это джигит?!
Круглая пуля мильтыка пробила грудь красноармейца с правой стороны, разворотив при выходе полспины. Он истекал кровью, но жизнь теплилась в его глазах, что смотрели на окруживших его людей с интересом, но без страха, кажется, даже с вызовом. Артык склонился над раненым и смотрел ему прямо в глаза, стараясь уловить в них страх перед неминуемым концом, тень отчаяния или мольбы. Но глаза те были чисты, как небо, и в то же время безразличны к нему, Артыку.
— Смелый парень, — произнес, улыбнувшись, Нияз, — и не строй, Артык-бай, рожи, не испугается, видать! Другой бы на его месте извивался, как змея, прося пощады, а этот…
— Смелый? — перебил его Артык. Он и сам видел, что раненый равнодушен к его кривляниям, и потому злился. — Это мы сейчас узнаем!
Он вытащил из ножен острый, сверкающий лезвием, длинный нож и сделал обманное движение, словно бы хотел воткнуть его в грудь. Глаза красноармейца проследили за сверкающей дугой стали, но своего выражения не изменили.
— Что ты делаешь, брат?! — перехватил руку Артыка Пулат. — Убивать умирающего жестоко. Не позволю!
— Уйди, — едва сдерживая ярость, крикнул Артык. — И вы все уходите! Это мой гяур, я его тащил поганого на себе, как ишак. И буду делать с ним, что хочу!
— Отаджан, — обратился к отцу Пулат, — остановите Артыка. — Это бесчеловечно. Оставим его, пусть гяур умрет своей смертью, и пусть его труп заберут те, что оставили. Они все равно вернутся за ним!
— Не расстраивайся, сын мой, — ответил бай. — Уйдем отсюда, и пусть Артык вершит свой суд, как посчитает нужным. В бою побеждает сильный, и только он имеет право решать судьбу побежденного. — И добавил таким тоном, словно бы раненого не было вовсе: — Нашему отряду предложено действовать на тропах Сангардака и Гиссара, поднимать в тамошних кишлаках народ на борьбу с гяурами. Мы обязаны превратить свои сердца в камень, беспощадно истреблять неверных и их пособников. Мы будем перехватывать все, что идет в долину, — скот, зерно, лошадей. В путь, джигиты, и да поможет нам аллах!
Бай пришпорил коня и выехал на тропу. Пулат шел последним в цепочке и,
