очернит мой недоцветший гений,
И я погибну без следа
Своих надежд, своих мучений.
Но я без страха жду довременный конец.
Давно пора мне мир увидеть новый…
Пускай толпа растопчет мой венец:
Венец певца, венец терновый…
Пускай! Я им не дорожил…
Все слушают потрясенные. В конце чтения Лермонтов отворачивается и замолкает. Когда он читает, входит Екатерина Карамзина и останавливается у стены. Лакей с бокалами на подносе тоже замирает, и только изредка слышен звон хрусталя.
Вяземский. Какая мрачная сила! Превосходно! Тургенев. Должно быть, тяжело носить в груди такое пламя.
Софья Карамзина. Неужто вы не могли прочесть что-нибудь светлое?
Мусина-Пушкина. Этого не должно быть, Лермонтов! Вы поклялись беречь себя. Нет, нет. Я не хочу даже думать об этом.
Вяземский (берет бокал, чокается с Лермонтовым). Выпьем за неизбежную победу счастливых дней над минутами душевной усталости.
Тургенев. Счастливый путь!
Пушкина (слегка подымает бокал). Возвращайтесь невредимым. (Прикасается губами к вину.)
Слуга (появляется в дверях, Лермонтову). За вами приехали, сударь.
Лермонтов (встает). Ну вот… Как быстро, однако, пролетело время. Я ничего не успел сказать.
Екатерина Карамзина. Погодите. Мы простимся по нашему старому семейному обычаю. (Слуге.) Принеси из прихожей шинель, фуражку и саблю Михаила Юрьевича. (Лермонтову.) Вы пристегнете саблю, наденете шинель, и после этого мы простимся.
Лермонтов. Чудесно.
Слуга приносит шинель, саблю и фуражку, помогает Лермонтову надеть шинель.
Екатерина Карамзина. Мы сядем, помолчим, а потом все, кроме Михаила Юрьевича, уйдут в соседнюю комнату и будут по очереди входить, прощаться с ним, выходить в прихожую и там дожидаться, когда окончится прощанье.
Пушкина. Зачем это? Какой удивительный обычай!
Екатерина Карамзина. Его придумал еще мой дед. Он говорил, что каждый из близких людей должен побыть хотя мгновение наедине с тем, кто уезжает в далекую дорогу.
Вяземский. Превосходный обычай! Я непременно введу его в своем беспорядочном семействе.
Лермонтов (смеется). Но это слишком торжественно. Это похоже на исповедь.
Софья Карамзина. Садитесь!
Все садятся. Молчание. Мусина-Пушкина сидит, низко опустив голову. Слышно, как за окнами лошади нетерпеливо звенят бубенцами.
Екатерина Карамзина. А теперь – пойдемте. (Открывает дверь в соседнюю комнату.)
Все, смеясь, уходят. Лермонтов остается на мгновение один. Входит Екатерина Карамзина.
Екатерина Карамзина. Ну вот, Мишель. Прощайте. О бабушке не беспокойтесь, – мы будем навещать ее и оберегать от огорчений.
Лермонтов. Я вам благодарен бесконечно. (Целует руку Екатерине Карамзиной.)
Карамзина выходит. Входит Тургенев. Он молча целуется с Лермонтовым и идет к двери. В дверях на минуту останавливается.
Тургенев. Если вы действительно любите всех, кто связан с Пушкиным, как я имел нескромность подслушать, то любите себя и не рискуйте понапрасну.
Входит Софья Карамзина.
Софья Карамзина. Будьте покойны, Мишель. Она войдет последней.
Лермонтов (целует ей руку). Вы совершенно тронули меня.
Софья целует Лермонтова в лоб и выбегает. Входит Вяземский.
Вяземский (крепко целует Лермонтова). Ей-богу, этот обычай прелестен! Я заставлю всех моих семейных каждый раз провожать меня таким вот манером. И напоследок пропишу каждому такую ижицу! (Смеется.) Ну, дай бог час, как говорят ямщики. Вспоминайте. А мы вас будем ждать.
Вяземский уходит. Входит Пушкина.
Пушкина. Ну что ж, исполним этот странный обычай и попрощаемся. (Подает Лермонтову руку.) Я так рассеянна, я хотела подарить вам маленький нагрудный крестик, но забыла его дома. Такая досада!
Лермонтов. Достаточно вашего желания, сударыня. (Целует ей руку.)
Пушкина уходит. Лермонтов бросается к дверям. В них появляется Мусина-Пушкина. Она кладет Лермонтову руки на плечи. Судорожно гладит его грубую пехотную шинель, потом подымает глаза, полные слез, притягивает к себе голову Лермонтова и целует его в глаза.
Мусина-Пушкина (прячет голову на груди у Лермонтова и говорит шепотом). Как это страшно, Лермонтов. Но я не променяю эту любовь ни на что в мире.
Лермонтов подымает ее заплаканное лицо, одно мгновение смотрит на Мусину-Пушкину, потом целует ее глаза, лоб, губы.
(Крестит Лермонтова.) Теперь идите!
Лермонтов быстро выходит. В прихожей слышен гул голосов, прощальные возгласы, смех. Мусина-Пушкина делает движение к дверям прихожей, но опускается на кресло и сидит, закрыв лицо руками.
Звон бубенцов. Мусина-Пушкина вскакивает, подходит к окну и плачет, глядя на улицу. Быстро входит Софья Карамзина. Она обнимает Мусину-Пушкину за плечи и уводит в соседнюю комнату.
Софья Карамзина. Сейчас сюда войдут… Пойдемте ко мне.
Занавес
Перед занавесом
Слышна отдаленная ружейная перестрелка, крики. Потом так же далеко труба играет отбой.
На барабане сидит лекарь, знакомый нам по Тифлису. Он спокойно курит трубку и сплевывает. Солдаты вводят нескольких пленных горцев. Горцы – угрюмые и бесстрастные – садятся на землю и сидят неподвижно, поджав ноги, ни на кого не глядя.
Голос Лермонтова. Несите его к лекарю! Живо!
Солдаты вносят на шинели раненого. Он весь в земле. Лекарь подымает шинель и смотрит на раненого, потом снимает сюртук и засучивает рукава.
Лекарь. Эх ты, Иван-мученик! Как же это они так тебя поддели, азиаты?
Раненый (едва слышно). Не могу знать, ваше благородие…
Лекарь. Ну уж молчи, молчи. Я тебя долго мучить не буду.
Входит Лермонтов. Он в расстегнутой рубахе, с хлыстом в руке. Горцы, увидев Лермонтова, начинают взволнованно гортанно говорить друг с другом.
Лермонтов (лекарю). Ну что?
Лекарь (возится с раненым). Слышите, как чеченцы взбудоражились? Все из-за вас. Говорят, заколдованный, – ни пуля, ни шашка его не берут.
Лермонтов (нетерпеливо). Да я не о том. Как он? (Показывает глазами на раненого.)
Лекарь. Что как? Сами видите. Да нешто этот Иван-мученик из вашего отряда?
Лермонтов. Нет. Незнакомый.
Лекарь. Так чего же вы беспокоитесь? Что солдату написано на роду от царя и от бога, то и сбудется.
Солдат (стонет). Мне бы водицы испить…
Лермонтов становится на колени перед солдатом, достает флягу и, придерживая голову раненого, дает ему напиться.
Лермонтов. Так это ты, братец? Я тебя сразу узнал.
Раненый. Да и я вас сразу признал, ваше благородие. Караулил я вас в Петербурге. Нехорошо поступаете, ваше благородие.
Лермонтов (растерянно). Что нехорошо?
Раненый. Пули ищете. Я вас в бою приметил, Грех на себя берете, ваше благородие.
Лермонтов. Да нет, что ты. Я смерти не ищу. Что ты, братец.
Раненый. Ну, глядите. (Улыбается.) А вы, ваше благородие, тогда правильно угадали, – я пензенский, (Стонет.)
Входит генерал, с ним адъютант.
Генерал. Поручик Лермонтов!
Лермонтов встает, подходит к генералу, вытягивается.
Вы, голубчик, прямо безобразничаете. Пошли на штурм завала и даже шашки из ножен не вынули. Так с одним хлыстом и штурмовали. Война есть война, поручик.
Лермонтов. Виноват, ваше превосходительство. Генерал (адъютанту). Распорядитесь привести мне коня.
Адъютант уходит.
