виноградом. Синий виноград, синие виноградные горы останутся позади. Но еще долго будут вам сниться загорелые оптимисты за рулем машин, доверху нагруженных синим виноградом. Во сне вас будет мучить жажда, пересыхать во рту.
Запоминайте хорошенько, иначе на будущее лето вы не найдете того места. Но лучше всего туда отправиться поближе к осени, погода будет нежаркая, а виноград и другие фрукты к тому времени уже поспеют.
— Все это очень интересно, — с явно скучающим видом заметил Следователь. — Когда вы были на юге?
— Прошлой осенью, — ответил скульптор.
— Очень, очень интересно. Однако вы не совсем правильно меня поняли.
— Простите...
— Сейчас все объясню. Вы курите?
— Могу предложить вам сигару.
— Благодарю. Так вот, вам известно такое понятие — красная нить? В свое время в королевском флоте, с тем чтоб не растаскивали казенный канат, в него вплетали красную нить. И вплеталась она до того хитроумно, что ее невозможно было вытянуть, не распустив весь канат. Нить без каната ни на что не годилась, но и канат без нити был ничто. Для чего я это вам говорю? Совсем не для того, чтобы убедить, насколько было невыгодно красть такой канат. Мне бы просто хотелось, чтобы вы не разбрасывались. Не слишком, так сказать, распускали канат. В своих мыслях держитесь красной нити. Для меня очень важно узнать решительно все о тех людях, которых вы подозреваете.
— Я никого не подозреваю. На это у меня нет никаких оснований.
— Я понимаю, несчастье вас ошеломило, и все же постарайтесь взять себя в руки. Если вы будете говорить намеками да глядеть в потолок, я ничем не смогу вам помочь. Итак, вы утверждаете, что Ева ревновала вас к работе.
— Так мне казалось.
— Ее вы не подозреваете?
— Исключено.
— Прошу прощения за такой вопрос. Но он неизбежен. Так вот! Ваши эмоции меня не интересуют. Меня интересуют люди, которые в последнее время посещали ваш дом. Хотя бы вкратце опишите этих людей. Как вы сами понимаете, вломиться в мастерскую мог человек, осведомленный о том, что вы уедете в город. Человек, бывавший в ней и раньше. Начните вспоминать в обратном порядке — так будет легче, — со вчерашнего дня. Или разделите этих лиц на группы: друзья, родственники, товарищи по работе, люди малознакомые, натурщики.
— Натурщики отпадают. В эту мастерскую я не приглашал их.
— Так вот! Лучше начинайте со вчерашнего дня.
— Как сигара?
— Я не очень-то знаю в них толк. Обычно курю сигареты «Шипку» или «Трезор».
— А я только сигары.
— Ничего, — сказал Следователь, — не спешите. Соберитесь с мыслями. Начинайте со вчерашнего дня.
Молодец, отметил про себя скульптор. Информационная служба у него на высоте. Ему как будто уже известно, кто у меня был вчера. Но мне-то все же лучше знать. Придется еще раз открыть шлюзы памяти.
Как сказали бы индейцы, мы сошлись, чтобы выкурить трубку мира. Всей семьей, в полном составе. В качестве громоотвода был приглашен Кризенталь. На повестке дня: примирение с родней и действительностью. Впервые жена отца, — язык не поворачивается назвать ее мачехой, — была в гостях у своих «сыновей». Мы сидели в мастерской у камина. Еще с утра я заготовил березовые поленья, белые, сухие. Каждое — толщиной с бревнышко. С треском горела и свертывалась припасенная на растопку береста. Я сложил березовую пирамиду с саркофагом смолистых лучин посредине. Вначале все это горело равномерным желтым пламенем, но вскоре по оконным стеклам с ледяными узорами пошли плясать красные языки. Мы ждали Рудольфа и Фаннию. Они должны были вот-вот появиться. Отец не виделся с Рудольфом, по крайней мере, семнадцать лет. И тот и другой сравнительно часто бывали у меня, но каждый норовил приехать так, чтоб избежать нежелательной встречи. Оба они были людьми принципиальными, Рудольф ненавидел отца потому, что был предельно честен и не терпел малейшего притворства, отец же ненавидел Рудольфа за то, что тот раскусил его, как орех, и вроде бы не нашел в нем ничего, кроме трухи. Однако в последнее время отец неоднократно осведомлялся о здоровье Рудольфа, о его успехах в работе. В сознании отца понятие «работа» всегда было связано с понятием «успех». Я рассказал ему, что у Рудольфа дела идут хорошо, что он в своей лаборатории на заводе изучает не то сопротивление какого-то материала, не то материал какого-то сопротивления, — черт его знает, — и что он женился, живет с женой Фаннией и сыном Андрисом в новом жилом массиве за Физкультурным институтом.
«И что же, он совсем не желает меня видеть?» — спросил отец. «Не знаю, — ответил я. — Может, и желает». — «Столько воды утекло с тех пор, как поссорились». — «И поссорились-то вы из-за пустяка». — «Да, сущего пустяка, — сказал отец, — времени действительно прошло немало, и теперь, когда он и сам женат, я думаю, он поймет». — «Хорошо, — сказал я. — Возьми с собой жену, кстати, мы ее ни разу не видели, чего ты ее прячешь, и приезжай ко мне тогда-то и во столько-то, а я приглашу в качестве громоотвода твоего приятеля Кризенталя». — «Не виделся с ним почти год!» — воскликнул отец. «Ну, вот и чудесно!» — «Только не знаю, — сказал отец, — не знаю, согласится ли Валлия». — «Почему же не согласится?» — «Она вас стеснялась». — «Неужели за последние пятнадцать лет она все еще не разучилась стесняться? Сколько ж ей теперь?» — «Тридцать три». — «Хмм, хмм, как сказали бы индейцы! Итак, условились?» — «Условились».
И вот они прибыли, отец сидел на диване рядом со своей женой. Сидел он, положив локти на колени, подавшись вперед, в черной визитке, в темных полосатых брюках. Из кармана жилетки тянулась цепочка от часов, тонкая, витая, из серебра. Отсветы пламени играли у него на щеках, глаза впалые, лицо раскраснелось. Отец был похож на бронзовое изваяние божка — с такой отрешенностью он глядел в огонь. Его жена, моя мачеха, — она старше меня всего
