Вскоре машины свернули влево и понеслись вдоль бывшего русла Волги.
Утреннее солнце играло в росе. Она лепилась на травах, поджаренных многодневным зноем, на степных цветах, на склоненных тяжелых колосьях еще не убранной пшеницы. Лучи солнца нежно слизывали слезинки росы, и травы уже сухо шелестели.
Вот и начало Большого канала. Работают мощные насосы. Они забирают воду из Волги и перебрасывают ее в бетонированную ложбину. Видно, как плывут на юг обломки, ветки, листья. А дальше расхлестнулось огромное зеркало когда-то небольшого озера Чапура. И вот оттуда, с плавучих торфяных островов, поднялось что-то огромное, белое и начало кружиться на фоне лазоревой дали, затем резко повернуло в сторону. Через две-три минуты стало видно — в прозрачном воздухе плывет лебедь. Это был все тот же «вдовец», которого так хорошо знали чабаны. Он плывет низко, что-то высматривая, и свистит крыльями.
— Поднебесный красавец, — любуясь лебедем, проговорил Аким Морев, выйдя из машины, и, посмотрев на воду в канале, недоуменно произнес: — Ведь течет.
Следом за ним вышли из машин Николай Кораблев, Пухов, Опарин, Ларин, Лагутин. Александр Пухов, расправляя морщинку на лице, образовавшуюся во время дремы, грубовато сказал, обращаясь к Лагутину:
— Что ж? Зря, выходит, сорвали нас?
— Пустяки. Наговор. Бирюков не допустит. И напрасно меня разбудили, — громко возвестил Опарин и повернул назад, в машину.
— Я был бы рад этому, — ответил Лагутин. — Беда там — дальше.
Машины тронулись без дороги, вдоль канала, ныряя на ухабах. Казалось, и тут все нормально. Но вот люди стали замечать, что вода, пущенная из озера Чапура в старое, местами углубленное русло Волги, замедлила движение и напористо устремилась по бывшим рукавам и протокам. А по основному руслу она течет туго, с неохотой, местами штопоря, словно кто-то невидимыми огромными буравами сверлил дно: вода уходила в почву. Но дальше было то, что Лагутин назвал бедой. Километра за четыре до места, где кончалось естественное бывшее русло Волги, песчаные берега канала, подмываемые водой, отваливались, все расширяя и расширяя его, одновременно заполняя песком, будто разжиженной кашей. Через эту кашу (а она виднелась, словно золотистое просо) вода не текла, а ползла, медленно, неохотно. Дальше она опять впадала в естественное русло. И снова — еще более размытые берега и густые заносы. Но километров через пятьдесят к югу, неподалеку от озера Дундук, обнаружилось уже то, что называется катастрофой.
До этого всем, в том числе и таким знатокам, как Ларин и Николай Кораблев, казалось, что беда не столь уж велика и даже можно было бы сказать — явление в степи нормального порядка. Что ж? Верхний слой земли весьма тонкий, под ним пески, ниже — красная, твердая, как камень, глина. Вода подмывает песок, всасывает его в русло канала, а верхний слой, как слоеный пирог, из-под которого отнят противень, обрушивается. Ничего особенного: вода все равно прорвет эти разжиженные пески. Но вот здесь — катастрофа: тут позавчера была взломана возвышенность — перемычка шириною метров в сорок. И как только она была прорвана, вдруг из берега справа начала выдавливаться, словно из гигантского тюбика, серо-зеленая масса и, точно вулканическая, но холодная лава, стала расползаться по каналу, гоня воду вспять. В центре разжиженной булькающей массы торчала стрела экскаватора и поднятый, как занесенный для удара кулак, ковш; самого экскаватора не было видно. Казалось, он ворочается, пытаясь во что бы то ни стало выбраться из разжиженной массы: стрела и ковш вздрагивают, колышутся.
Экскаваторщики, чей экскаватор увяз, будто конь в болоте, подтвердили: как только перемычка была разломана, так сразу и хлынула эта «проклятая каша».
— Откуда она взялась — кто знает?
Всмотревшись, Николай Кораблев сказал:
— Здесь под дном Волги когда-то протекала неизвестная река… она еще не замерла и «дышит» разжиженным песком. Сорвав перемычку, люди дали ей выход, и она… поплыла.
— Объяснение утешительное, Николай Степанович. Но нам нужно не объяснение, а вода… Большая вода, — сказал Аким Морев.
В это самое время, узнав, что на канал прибыло почти полностью бюро обкома, подъехал Бирюков. Выйдя из машины и насильственно улыбаясь, что было заметно по его искривленным губам и по застывшим, холодным глазам, он тоном шалунишки проговорил:
— Хо! Вот где бедушка нас настигла.
Если бы не эта деланная улыбка, не тон голоса и не слово «бедушка», Аким Морев, возможно, и не взорвался бы. А тут он вдруг увидел перед собой беспечного шалопая и зло крикнул:
— Что за бедушка? Беда на всю область! Народную радость растоптал и — бедушка! Срамом наши головы покрыл и — бедушка!
Опарин молчал, будто онемев.
Бирюков перестал улыбаться. Его лицо, с юношеским румянцем, побледнело, ноздри и веки задрожали, и он глухо произнес:
— Я этого не ждал.
— А! Не ждал? Зачем же брался за строительство канала?
— Мне приказали, — еще глуше ответил Бирюков.
— Кто? — крикнул Аким Морев.
— Партия, — кратко ответил тот.
— Партия никогда не приказывает выполнять непосильную работу. Вы карьерист, сударь. Чужой человек. Явитесь в обком. Мы с вами там поговорим… о бедушке, черт бы вас побрал!
А за Волгой уже поднималось солнце, шевеля густыми лучами в верхушках трав, камыша и казалось таким ласковым, обещающим не палить степи, а нежить их в своей колыбели, как мать нежит любимого ребенка.
Но часа через два-три оно будет палить немилосердно и травы под ногами захрустят, как рассыпанный шлак.
Вода нужна!
Вода в пустыне превыше всего!
6
В тот же день ровно в одиннадцать утра пленум приступил к работе.
Со сцены выступали простые люди, главным образом представители степных колхозов и совхозов. Они с жаром говорили о своих нуждах, о неполадках и о «заветной мечте». Эти слова, сказанные Марьям, звучали почти во всех речах. Об этом говорили взволнованно, возвышенно, перебиваемые то хорошим смехом, то аплодисментами, то репликами, ожидая, что не сегодня, так завтра весь пленум тронется в степь на открытие канала.
А Акимом Моревым овладело тяжелое раздумье.
«Пригласили в степи, на передовую линию огня, переселенцев из Курской, Орловской областей, с Украины. Едут они к нам. Обещали им большую воду. Приедут, а наша передовая линия будет походить на самое страшное: солдаты есть, но нет винтовок, пушек, снарядов. Да. Да. Без большой воды только так и выглядит наша передовая линия».
Горестные мысли секретаря обкома были прерваны бурными аплодисментами, несущимися из партера, с ярусов, с галерки. Вначале Аким Морев не понял, кому так аплодируют, и только после того, как председательствующий Пухов повторил: «Вам слово предоставлено, Аким Петрович», — он осознал, что аплодируют ему. Идя к трибуне, думал: «Аплодируют не лично мне, а всем нам, веря в нас. А мы? Ох, мы!» И, взойдя на трибуну, он несколько секунд молчал, глядя куда-то на галерку, затем заговорил:
— Дорогие друзья! Когда-то через Северный полюс перелетел Валерий Чкалов. Ныне через полюс часто перелетают десятки самолетов, и, однако, об этом знают только летчики и пассажиры. А Чкалову поставили памятник, и Чкалов будет долго жить в памяти нашего народа. Валерий Чкалов первый перелетел через полюс на очень слабеньком самолете, если расценивать его с точки зрения современной авиации. Но — перелетел. А разве наши передовые люди сельского хозяйства свершали свои героические подвиги не с подобными «самолетами»? Наталья Михайловна Коврова (она сидит здесь, в зале) больше тридцати лет тому назад начала работать с полудикой коровой и постепенно облагораживала ее, воспитала таких, что теперь каждая из них в год дает больше шести тысяч литров молока. Ныне к этим коровам можно допустить любую старательную доярку, научив ее кормить, ухаживать за ними, подставлять под соски электрический доильный аппарат. Но Наталья Михайловна навсегда останется Чкаловым сельского хозяйства!
Аким Морев намеревался продолжать речь, но его прервали: все поднялись, зааплодировали, отыскав глазами Наталью Михайловну.
Как только шум в зале улегся, Аким Морев снова заговорил:
— Слышите, Наталья Михайловна, как народ приветствует вас за ваш благородный труд?
Наталья Михайловна поднялась, смущенная, растроганная, и в тишине произнесла:
— Спасибо! Что сказать? Одно могу: всем желаю своей доли.
И снова продолжал Аким Морев:
— Мы недавно побывали на Черных землях… Как жили там чабаны в прежние времена? Ютились в землянках, а подчас в кошарах вместе с овцами. Ни радио, ни газет, ни книг. Ныне на Черные земли пришли энергичные, предприимчивые советские люди. Например, колхозники колхоза «Гигант» в радиусе своего пастбища построили двенадцать домов для чабанов. Дома чистые, прекрасно оборудованные, есть радио, книги, есть газеты. При домах крепкие дворы для овец, кошары и, на всякую беду, запас сена месяца на два. А кроме того, построена центральная усадьба. Здесь доктор, ветврач, зоотехник, здесь магазин, библиотека, клуб, школа, детские ясли. Отсюда подается электричество на точки — в дома чабанов. Так заложили разломовцы новый район на Черных землях. Эти люди уже овладели полупустыней. Кто они? Секретарь райкома Лагутин, председатель райисполкома Назаров, председатель колхоза «Гигант» Иннокентий Жук.
