— Ты, кажется, заранее ненавидишь этого бедного будущего романиста, — засмеялась Варя.
Он смеялся вместе с нею. Давно уже она не видела его таким оживленным и радостным, давно не слыхала от него таких хороших и бодрых слов. Она глядела на его посветлевшее лицо, потом подошла к нему и обняла, положив голову ему на плечо. Он крепко прижал ее к себе.
Рассвет тускнел, появились звезды. Но широкое сияние еще свободно лилось в пространство. Лицо Седюка стало мягким и задумчивым. Варя, еще теснее прижавшись к нему, сказала:
— Почему ты молчишь? Мне рассказали другие. Мне кажется, ты даже стал избегать меня.
— Все это прошло, думать не хочу об этом. Совсем другое меня заботит. — И, привлекая ее к себе, целуя ее заиндевевшие волосы, он спросил: — Будешь моей женой, Варя?
Она прижалась к нему, не отвечая. Он пытался поднять ее голову, взглянуть в глаза. Она не давалась — он слышал, как стучало ее сердце.
— Конечно, я не берусь любить всю жизнь, — проговорил он, стараясь шуткой обмануть свое волнение. — Любовь до гроба бывает только в плохих романах. Но на первые полсотни лет моей любви хватит, это я обещаю.
— Не надо шутить! — шепнула она с упреком. И тогда он сказал торжественно и ласково:
— Всюду, всегда, Варя!
В середине января на площадке медеплавильного завода были закончены все основные строительные работы. Строители вывели фундаменты, поставили коробки будущих цехов, проложили дороги — очередь была за монтажниками, нужно было устанавливать оборудование. Но монтажники вместе со своим руководителем Лешковичем невылазно сидели на ТЭЦ, туда были брошены лучшие слесари, сварщики, такелажники, монтеры и наладчики. Несколько бригад, работавших на промплощадке, не могли справиться с объемом нахлынувших работ, над строительством снова повисла угроза прорыва.
В кабинете Лесина сидел Назаров. Они пришли с планерки, где выяснилось, что текущий недельный график сорван, а график следующей недели совершенно не подготовлен. Лесин с отчаянием вглядывался в сводки, лежавшие у него на столе.
— Хуже, чем в августе, — бормотал он. — Каждый день провал за провалом…
Озабоченный Назаров, развалившись в кресле, постукивал пальцами по столу. Он мрачно осведомился:
— Думаете так все это оставить, Семен Федорович?
Лесин выразительно передернул плечами.
— А что я могу сделать? Вы сами видите — ни рабочих, ни материалов. Нас словно забыли с этой ТЭЦ.
Назаров вскочил и выругался.
— Вздор! Нужно действовать. Лично я оставлять это так не буду. Медеплавильный завод — основное предприятие комбината, все остальное — подсобные цехи, пусть ни на минуту этого не забывают. Знаете, какой у меня план? Нужно хватать за горло Дебрева.
Он повторил, наслаждаясь найденной яркой формулой, точно выразившей его мысли:
— Хватать его за горло, понимаете?
Лесин задумался. Времена, когда порог кабинета Дебрева переступали со страхом, давно прошли. И люди привыкли к насаждаемому им темпу работы, и сам он был не тот, что прежде. Внешне он почти не изменился — кричал, разносил, грозил выговорами и судом, всех тормошил и подталкивал. Но иногда в его грозной речи вместо презрительно названной фамилии без «товарища», появлялся какой-нибудь «Иван Степанович» или «Владимир Сергеевич», и речь неуловимо приобретала совсем иной оттенок. Раньше перед ним была стена одинаково боявшихся и недолюбливавших его людей, он толкал и крушил ее всю целиком. Теперь стены больше не существовало, были сотрудники и подчиненные, люди, исполнявшие его распоряжения, по-своему исполнявшие, каждый не так, как другой, — разные люди, с неодинаковыми характерами и судьбами. Приходилось изучать эти характеры и судьбы, свойства каждого человека, чтоб воспользоваться ими наивыгоднейшим образом. Дебрев не мог не ругаться, но с каждым ругался по-разному, от иных и сам сносил крутое словечко — нет, совсем не страшно было теперь ходить к Дебреву. И не об этом размышлял Лесин.
Он вспоминал первое время их совместной работы, незаслуженные оскорбления и грубости. Сам Дебрев, вероятно, обо всем этом позабыл, но обидчивый Лесин страдал, словно они были нанесены ему только вчера. Лесин согнулся и жалко усмехнулся: перед ним встала их встреча на площадке в полярной ночи, он услышал свое собственное робкое: «Здравствуйте, Валентин Павлович!», увидел подозрительный и ненавидящий взгляд Дебрева, его молчаливо повернутую спину — из всех оскорблений и обид это была самая тяжкая.
— Ну что же вы, Семен Федорович? — сказал потерявший терпение Назаров.
Лесин, решившись, пододвинул к себе телефон.
— Правильно, надо на него нажать.
Он вызвал Дебрева, попросил срочного приема. Дебрев буркнул в трубку, что времени у него нет, через полчаса уезжает на ТЭЦ, а сколько там будет — неизвестно, может быть целую неделю.
— Если что-нибудь важное, передайте диспетчеру, он доложит при утренней сводке.
Сразу потерявший всю решимость, Лесин молча посмотрел на Назарова. Тот выхватил у него из рук трубку и запальчиво закричал:
— Не диспетчера, а тебя нужно, Валентин Павлович! Что же это такое — самое важное строительство комбината, а главный инженер десяти минут не хочет уделить! Раз ты на ТЭЦ на целую неделю, так ничего не случится, если опоздаешь туда на полчаса.
— Хорошо, приезжайте, только сейчас же! — сдался Дебрев.
Когда Назаров и Лесин вошли в его кабинет, Дебрев, уже приготовившийся к отъезду, нетерпеливо сказал:
— Докладывайте, что у вас там случилось. Стены, что ли, повалило в пургу?
— Хуже, — твердо ответил Назаров. — У Лесина программа проваливается начисто. И проваливается не по его вине, а по вашей — руководства комбината.
— Уж сразу и виновников нашел, — усмехнулся Дебрев. — Оперативно работать надо, людей своих подтягивать — пойдет программа.
Назаров бесстрашно ответил:
— Самая оперативная задача у нас теперь — тебя подтянуть, чтоб ты повернулся лицом к медеплавильному.
Дебрев нахмурился.
— Ладно, дискуссии оставим на свободное время. Давайте конкретно: что, когда, зачем? Кто из вас будет говорить — ты или Семен Федорович?
Он потянул к себе блокнот и взял карандаш. Лесин, кашлянув и прочистив запотевшее на холоду пенсне, обстоятельно докладывал претензии строительства к руководству комбината. После первых его слов Дебрев бросил карандаш и стал прохаживаться по кабинету. Он невесело прервал Лесина:
— Знаем, все знаем — и я, и Сильченко. Возможности нет — все работает на ТЭЦ, вы видите это не хуже меня. Хоть на частицу ослабим усилия на энергоплощадке, сорвется пуск станции. Обходитесь пока тем, что имеете, изыскивайте внутренние ресурсы.
Лесин хмуро поглядел на Дебрева.
— Вы сами понимаете, Валентин Павлович, что все это общие фразы — насчет ресурсов. Мне срочно необходимы сотни две монтажников, несколько тысяч тонн конструкций в месяц — это, что ли, изыскивать во внутренних ресурсах? От вас я, во всяком случае, ожидал другого ответа.
Дебрев повторил:
— Возможности нет. Никакой возможности, ясно? Надо пустить ТЭЦ. Ни одного рабочего оттуда брать нельзя.
Лесин вспылил. Даже Назаров, больше всех работавший с ним, был поражен неожиданной переменой в нем. Дебрев, остановившись, с изумлением смотрел на Лесина.
— Вот как — возможности нет? — кричал Лесин. — И это вы считаете аргументом? А когда я доказывал вам, что при нашей тогдашней технике у нас нет возможности быстро разработать мерзлоту, что вы мне ответили? В чем меня открыто заподозрили? А ведь тогда, до изобретения Газарина, в самом деле не было никакой возможности, все это видели, все это знали! А теперь все видят и знают, что на ТЭЦ у вас суетня, людей столько, что они мешают один другому. Оставьте половину, загрузите их, заставьте работать сверхурочно — ничего, время военное! А освободившихся передайте нам — сразу возможность появится.
И, остывая после вспышки, Лесин закончил:
— Интересно, в чем бы я должен был обвинить тех людей, которые сознательно забрасывают крупнейшее строительство комбината, сами толкают его на прорыв?
Дебрев сел за стол, долго молчал.
— С такими рассуждениями вы дойдете до того, что собственную бабушку заподозрите черт знает в чем, — сказал он, не глядя на Лесина и Назарова. — Одно могу обещать: пустим первый генератор — три четверти монтажников перебросим вам на площадку. Весь комбинат будет работать на вас, как сейчас работает на ТЭЦ.
Перед Сильченко лежал годовой отчет о строительстве комбината в Ленинске. Этот отчет, три раза уже корректированный, нужно было прочесть и подписать. Дело было срочное — из Москвы поступили напоминания, фельдъегерь второй день спал на чемоданах. Но Сильченко не мог сделать необходимое усилие и сосредоточиться. Сквозь цифры отчета, как только он начинал в них вникать, проступали одни и те же картины — кирпичные сорокаметровые стены, спешка завершаемых монтажных работ, ликвидация строительных недоделок, люди, небритые, раздраженные, озверевшие от усталости. И надо всем этим — общее впечатление так претившей ему суматохи. Заканчивался десятый день наладки первого котла, и только вчера удалось целую смену продержать нормальное давление. Даже Синий растерялся, — никогда еще в его многоопытной жизни не было такого трудного пуска. Три дня назад он информировал Сильченко совсем не дипломатическими выражениями.
