Широко раскрыв глаза, с бьющимся, как у зайчонка, сердцем, он схватил первым делом свой штык. Штык, по его мнению, мог всегда пригодиться. Потом сунул в карман рогатку. Потом кусок получерствого хлеба. В эту минуту дымчатый серый котенок выполз из подпечья, сел на полу, разинув маленький розовый рот, и тонко, коротко пискнул. Три страшных удара заставили его прижать уши, присесть. Федя схватил котенка и, прижав его к груди, кинулся на улицу.
От вокзала из города по рельсам, спотыкаясь и падая, бежали перепуганные, задыхающиеся люди. Плелись старики, ковыляли маленькие. Они плакали, причитали, голосили и все бежали в одну сторону, прочь от вокзала, к лесу. Федя увидел, как двое или трое впереди него вдруг, раскинув руки, упали на песок. Потом упал и забился еще один, возле тупика. Это белые били из-за реки по толпе бегущих шрапнелью. Федя побежал, но не вперед, как все, а через рельсы, наискось. Там, около багажного цейхгауза стоял сегодня бронепоезд «Ленин». Мальчик видел сквозь ряды беглецов его суровые зелено-серые контуры. Но пробиться к нему сквозь поток отчаянных, ничего не видящих людей было трудно. Он и не пробился бы, если бы не послышалось гудение мотора. С запада поперек дороги, невысоко над деревьями шел самолет. Белый!
Толпа заметалась во всех направлениях. Люди бросились в стороны, кто куда. На рельсах стало пусто. И не только Федюшка увидел прямо перед собой яркобелое слово «Ленин», но и с бронепоезда разглядели ковыляющего по шпалам мальчугана.
Бронепоезд готовился отходить. Комиссар товарищ Газа стоял у паровоза на песке. Заложив руки за ремень, он, нахмурившись, долго смотрел на город. Потом, взявшись за поручень, хотел подняться наверх, когда высунувшийся из окошка будки механик Лепечев буркнул:
— Товарищ военком! Парень… Мальчишка… пропадет ведь!
Газа обернулся.
Федюшка Хромов, спотыкаясь, падая, бежал к ним. Ржавый тесак бил его по боку. Рукой он судорожно прижимал к себе взлохмаченного, вырывающегося котенка. Газа молча бросился к нему навстречу, и, не успев ахнуть, Федька оказался в паровозной будке. Почти тотчас же поезд резко тронулся.
* * *
Между Ямбургом и полустанком Тикопись тянулся сосновый бор. Железнодорожное полотно шло в узкой просеке, словно в зеленом коридоре. Только на середине перегона лес расступился. Рельсы здесь широкой дугой изгибались все левее и левее по обширному поросшему низким соснячком болоту.
Поезд быстро пролетел первые густые рощи, обогнул закругление и подбежал к тем местам, где сосны снова плотною стеною сжимались над дорогой. Здесь он замедлил ход и остановился.
В смотровое окошко будки сразу же ворвался грохот. Винтовочные выстрелы, перебивая друг друга, сыпались справа и слева. То они доносились несколько сзади, издали, — это били белые цепи; то возникали совсем близко, на болоте, среди его желтых берез и тощих сосенок, — это, отходя, отстреливались наши, красные. Что-то громко щелкнуло над головами. Комиссар Иван Иванович, до сих пор смотревший в окно, повернулся к механику.
— Слышал? — сказал он. — Начинаю действовать. Будь наготове. Мы с командиром соберем ребят на минуту в клубе. — Его глаза остановились на Федюшке. — О, мальчуган-то здесь… Не годится! Передай его на первую площадку. Все-таки безопаснее…
На первой орудийной площадке, куда попал минуту спустя Федюшка, было полутемно: свет проникал только в задний орудийный люк да в узкие пулеметные бойницы. Возле пулеметов и возле пушки молча сидели несколько человек. Вдруг один из них — Архипов, тот, что стоял прямо против орудийного люка, наклонился, вгляделся в уходящий вдаль и направо путь…
— Товарищи, товарищи!.. Полундра! — воскликнул он в следующий момент. — Смотрите… Ах, гады, что придумали!
Одним прыжком он бросился к телефону.
— Клуб давай, клуб!.. Живо!.. Клуб?.. Товарищ командир! А кто есть?.. Товарищ комиссар, это вы?.. Товарищ комиссар, от Ямбурга к нам пущен паровоз… Идет полным… Видать — пустой, без механика… Хотят сбить нас… Слушаю! Есть, товарищ комиссар!
Резко бросив трубку, он кинулся к орудию.
— Братва, заряжай!
Федя не успел опомниться. Люди бросились к той, закрытой брезентом груде, на которой он сидел. Раз, два… Под брезентом оказались сложенные рядами блестящие медные гильзы снарядов… Два, три… Затвор щелкнул, чавкнуло масло… В тот же самый миг в ходовой люк один за другим метнулись еще человека четыре. Комиссар Газа первым вскочил на площадку… Он был чуть бледнее, чем обычно. Слегка нагнувшись, глядя над орудийным стволом в задний люк, он замер. Губы его шевелились. Рукав кожаной куртки чуть-чуть поскрипывал над самым ухом Феди.
Страх перед столкновением поездов Федя, наверное, всосал с молоком матери-стрелочницы. Он знал, что получается в таких случаях. Округлив глаза, он впился ими в последнюю свою надежду — в комиссара. Он видел, как задрожала рука у одного из красноармейцев, как он тревожно оглянулся на люк.
Комиссар стоял, не двинувшись с места, все так же нагнувшись, все так же двигая губами.
— Спокойно, товарищи, спокойно, — негромко выговорил он наконец. — Так, так, Архипов… Как целик? Хорошо! Огонь!
Так рявкнуло, что Федя вскрикнул и зажал уши. А команда дружно, быстро уже закладывала второй снаряд, в то время как бронепоезд, дрогнув, стал потихоньку отходить назад.
Паровоз, пущенный белыми, добежал до болота. Он несся по закруглению, подворачивая артиллеристам «Ленина» свой левый бок. Дорога была каждая секунда. «Огонь!»
Первый снаряд ударил в насыпь чуть ниже и правее взбесившейся машины. Второй, пролетев, брызнул в стороны черной торфяной землей, желтым листом. Третий… Третий, насквозь пронзив паровозный котел, лопнул в топке.
Страшно грохнуло, зашипело. Над паровозом высоко в небо вскинулось белое облако. С разбегу он пробежал еще сто метров, еще двести… Из него потоками, струями хлестала в стороны горячая вода… Он шел все тише и тише, как смертельно раненый слон. Останавливается! Остановился!
Комиссар выпрямился посреди площадки. И он, и номерные у орудия все враз дружно вздохнули.
— Вот это удача, товарищ Газа! — искренне, с восторгом воскликнул кто-то.
Комиссар вытер ладонью потный лоб. Оглянувшись, он увидел прямо за собой мальчишку, Федьку. Широко открытыми блестящими глазами Федька смотрел на него в упор. Тогда комиссар засмеялся. Шагнув к пареньку, он взял его за локти и крепко, сильно тряхнул.
— Ну что, парень, видел? — радостно и серьезно сказал он. — Видел, как по-нашему? Учись!
* * *
Путь сзади был загражден для белых. Но бронепоезд «Ленин», сдерживая пулеметным огнем наступление пехотных цепей противника, к вечеру прошел полустанок Тикопись, в 150 километрах от Петрограда. Было ясно: началось новое наступление врага. Наступление от Ямбурга. Начальник штаба Седьмой армии Люндеквист, очевидно, заранее предвидел возможность губительного удара именно с этой стороны; он принял свои меры: по составленному им плану с фронта от Ямбурга была снята и переброшена в другое место целая бригада. Только это и нужно было Юденичу. Одиннадцатого утром он переправился через Лугу, захватил Ямбург и тотчас же двинулся вперед. Удар был столь неожиданным и сокрушительным, что через пять дней враг оказался уже возле самого Питера. На рассвете шестнадцатого генерал Родзянко со своим штабом вступил в Красное Село, под Петроградом, в каких-нибудь двадцати километрах от него.
* * *
Генерал натянул поводья. Тонкая, легкая вороная кобылица его, переступая с ноги на ногу, заплясала у перекрестка.
— Нет, нет, господа, позвольте! Пардон! — очень благодушно, но и твердо сказал он, обращаясь к сопровождающим. — Разрешите здесь мне быть вашим провожатым. Тут, — он обвел вокруг рукой в перчатке, — тут я буквально каждый куст и каждый камень знаю. Ведь это же, господа, не Нарва, не Ямбург. Это — Красное Село, это Дудергоф… Старые гвардейские лагери… Боже мой, боже, сколько воспоминаний! Простите меня, господа, но я волнуюсь…
Человек пять-шесть, составлявших его свиту, улыбнулись почтительно и весело.
— Граф, — заговорил снова генерал, — эта дорожка идет если память мне не изменяет, на деревнюшку… Пелгола? Да? Правильно? Пелгола! Ну вот, помню! И дальше… на Кирхгоф. Гора, которую вы видели справа, носит название Кирхгоф, капитан, — по-английски обратился он к худому человеку в нерусской форме, наклонившемуся над картой, которую развернул молоденький адъютант. — Белое здание на вершине — лютеранский храм. Обратите внимание: высшая точка всей местности.
— А, — кивнул головой иностранец. — А, олл райт!
Он тронул коня. Кавалькада двинулась.
За много дней в это утро ударил первый морозец. Дорогу сковало. Небо прояснилось. За спиной слева поднималась крутым горбом щетинистая, как огромный еж, Воронья гора. Вправо и впереди на голом Кирскгофе среди нескольких деревьев белела освещенная ясными лучами солнца двухбашенная кирка. Вокруг пестрели невзрачные избы деревни Перекюля. В придорожном садике зеленела молодая пихтовая аллея. Высился дом с мезонином.
